Бестиарий спального района

Например, от текилы, поданной с солью и лаймом. От мысли о жадных негодяях, придумавших идиотский ритуал – «лизни, сосни, кусни», а еще пуще – о сотнях миллионов быдлодебилов, купившихся на этот собачий бред и даже не подозревающих, как потешаются над ними настоящие мексиканцы.

Федор соль с лаймом игнорировал – пил текилу, как пьют водку. Облегчения это, однако, не приносило. Наоборот – чем больше пил, тем чернее делалось на душе.

Стакан этот, плохо вымытый… И стол – чем они, суки, его вытирали?! Грязной тряпкой?! У-у, до чего ж поганый бар!

А публика, мама дорогая, что за рыла! Вон тех телок за соседним столиком – натурально, удавил бы. Вытаращились, профурсетки подержанные… Узнали, конечно. Подойти пока не решаются, хоть на том спасибо…

Впрочем, что уж душой кривить: в первую очередь Федора тошнило от самого себя. Бездарь, беспощадно и горько думал он. Неудачник, алкоголик, хам, тряпка. Отставная поп-рок-звезда, ага. Никому не нужная.

Плюс ко всему – а) нищеброд и б) импотент. Полтора года уже как импотент.

О первом догадывались многие – часто приходилось у кого попало просить взаймы. О втором знали единицы, причем исключительно женщины. Кое-кто из бывших любовниц. И одна бывшая жена.

Впрочем, нет, знал еще один мужчина. Дня три как знал. Федор сидел на лавочке в безлюдном дворе, пил пиво, вот так же лелеял безнадежную тьму в душе. Пиво не лезло, и ночь надвигалась, но возвращаться в конуру, опостылевшую после ухода Анюты, не хотелось. Поэтому – сидел, пил, старался ни о чем не думать. Мимо нес свой нехитрый дворницкий инвентарь азиат – таджик, киргиз, кто их разберет, – худощавый, лет сорока на вид. Остановился, взглянул на Федора – того аж обожгло почему-то, – спросил коротко: «Пьете, уважаемый?»

И Федора прорвало. Словно на исповеди. Вернее, на студенческой пьянке. Лет пятнадцать, наверное, с ним такого не бывало – чтобы раскрыться полностью. Он и сам не понимал толком, почему вывалил всю свою душевную муть этому гастарбайтеру. Наверное, потому, что невозможно было представить более чуждого, более постороннего человека. А может, и взгляд этот пронзительный сыграл роль… Да и выпитое… Как бы то ни было, присевший на корточки азиат, спокойный, непроницаемый, слушал не перебивая. А потом спросил: «Если бы вы, уважаемый, верили в чудеса, чего сильнее всего пожелали бы?»

Федор не раздумывал: «Чтобы, – с болью в голосе сказал он, – катилась она куда подальше, вся эта слава, которой к тому же больше нет! Чтобы сном оказалась вся эта мутотень! А вместо всего этого – чтобы дрын стоял… Все бы отдал…»

Азиат опустил веки, помедлил, кивнул будто сам себе, порылся в кармане, извлек оттуда что-то – Федор не разобрал, – поднес к губам руку с плотно сжатыми большим и указательным пальцами, разжал пальцы, несильно дунул. Снова прожег Федора взглядом угольно-черных глаз и тихо произнес, обращаясь уже на «ты»: «Спать иди. Проснешься – не пей».

Федор вдруг развеселился. Он пьяновато хохотнул, хлопнул по скамейке рядом с собой ладонью и сказал: «Алё! Аксакал! Или как тебя? О! Абрек! А давай вместе посидим! Угощаю!»

«Э, – спокойно ответил азиат. – Я не пью. Мне нельзя. Иди».

И Федор почему-то подчинился. Заснул, действительно, без проблем.

«Странная встреча, – подумал сейчас Федор. – А я кретин». Отвращение к самому себе переполняло его. В зеркало за спиной – дизайнер, тоже козел наверняка тот еще, сплошь увешал стены этого гнусного заведения зеркалами – боялся смотреть, потому что неудержимо хотелось туда плюнуть, а то и кулаком шарахнуть. А уж повстречай сам себя где-нибудь на улице – ох, отвел бы душу…

В детстве Федор часто фантазировал на тему встречи с самим собой. Только в другом ключе – с самим собой из будущего. Вот было бы здорово, мечтал он тогда! Допустим, завтра контрольная по алгебре. Ужас? Да ничего подобного! Потому что Федор-послезавтрашний расскажет Федору-накануне, какие там будут задачки. Класс? Класс! Или, скажем, Федор-через-несколько-лет предупредит себя-в-прошлом о чем-нибудь важном. Не ходить, например, тогда-то в такой-то двор, чтобы не побили. Не тратить время на такую-то девчонку. Видишь, скажет, вон ту, курносую? Вот ее можешь смело кадрить, а на такую-то и еще такую-то плюнь – бесполезно.

И много еще чего в том же духе. Федор жалел в те времена, что это не более чем фантазии… Теперь же скорее радовался: при такой встрече, хоть с прошлым собой, хоть с будущим, мордобоя не миновать. Как русского бунта, бессмысленного и… ну, известное дело.

Телки за другим столиком всё таращили на него глаза. Узнали, теперь не верят своему счастью. Дуры.

Когда-то вокруг Федора роились истеричные поклонницы. Караулили у подъезда, орали по ночам под окнами, безобразно дрались между собой, заваливали кумира письмами с признаниями в любви, угрозами покончить с собой, безумными требованиями дать денег на якобы его ребенка. Федор по-настоящему боялся этих сумасшедших. Не столько за себя боялся, сколько за Анютку. Однако охраной так и не обзавелся, даже на пике славы. Продюсер, жмот толстомясый, денег на охрану жалел, а у самого Федора они, деньги, никогда не задерживались. Какая там охрана, на такси иногда не хватало.

То, что звезды шоу-бизнеса купаются в богатстве, – миф. То есть, конечно, люди самого первого ранга – это да. А уж коли с коммерческой жилкой… Алла Борисовна, например. Или Иосиф Давыдович. Ну, тут, впрочем, дело вообще особое. Андрей Вадимович тоже бедствовать не будет, еще есть некоторые…

А Федор – что? При всей бешеной популярности к первому ряду он никак не принадлежал – хорошо, если к третьему. Зарабатывал, правда, неплохо, но счет деньгам никогда не вел и удерживать их не умел. Бесконечные попойки, да какие! Уж если шампанское – то исключительно «Кристаль»; если водка – только «Серый гусь»; если вино – «Романе-Конти», по пять штук баксов за бутылку… Чтоб тебя… И кстати, бабы бесчисленные – тоже самого высшего пошиба. По крайней мере, так казалось… Боже, как Анюта злилась, как психовала!

А деньги улетали. Плюс – игра. Все время мерещилось – вот-вот отыграется! Где там… Только влезал в яму эту глубже и глубже.

И вот он, общий итог: опустился, пьет, денег нет, семьи нет, потенции нет, живет в убогом спальном районе – большую квартиру в великолепном месте, рядом с Донским монастырем, пришлось продать, чтобы долги выплатить, остатка только на эту халабуду и хватило. Машины – и той нет. Впрочем, какая машина – пьяный все время…

И слава ушла. Хотя это, может, к лучшему. Годы известности вспоминались как непрекращающийся кошмар, липкий, истерический. Словно бы не с ним, не с Федором, все это происходило.

Но – миновало. Схлынуло. Узнавали его теперь на улицах все реже. Поклонники, девки, иногда еще дети…

Дурочки за соседним столиком все смотрели, шушукались между собой, хихикали. Если повнимательнее присмотреться – не такие уж и подержанные, не такие уж и профурсетки. Вполне даже приятные.

От нечего делать (все лучше, чем в душонке прогнившей копаться) Федор стал играть с телками в гляделки. Одна, в коротенькой юбчонке и босоножках со сложной, до колен, шнуровкой, вела себя немного скромнее, другая, в джинсах и футболке, таращилась без малейшего стеснения. Стройная, хорошенькая. С легкой наглецой. Федору всегда нравилась в женщинах этакая бойкость. С такими раскованными, как правило, комфортно. И чувство юмора у них обычно на высоте.

Только вот зачем ему сейчас эта девка? Да и любая другая… Вот вопрос… Где ж ты, ласточка, порхала полтора года назад?

Федор сдался, подмигнул. Бойкая рассмеялась. С тем, чтобы подойти к его столику, медлить не стала.

– Здрасте! – сказала она. – Извините, а вы ведь – тот самый?

Федор кивнул.

– Ой, надо же! А мы все думаем – вы, не вы?

– Да вы присаживайтесь, – предложил Федор. – И подругу приглашайте.

Раскованную звали Наташей, стеснительную Любой. Пришлось заказать девушкам по мартини.

– Ну что, девчонки, – лихо провозгласил Федор (в душе все содрогнулось от нелепости происходящего), – давайте за знакомство! А по автографу хотите?