Жемчужница (СИ)

Лави задуло в затылок, и он поежился. Тики, похоже, злился, и это не было чем-то удивительным. Кажется, друг всегда злился, когда Лави хотел раскрутить его возлюбленную русалку на ссору или на откровение. У него были, конечно, на то причины — ведь по большей части парень раскручивал Алану на ссору, но ведь сейчас… сейчас все спокойно.

Русалка даже чуть улыбнулась — потому что, наверное, ее обняло дуновением. Микк был мастером таких заморочек, а уж как летать любил — как будто ветра седлал, этакий коршун. Лучше него могла только Роад по воздуху болтаться, но она вихрей никаких закручивать не умела.

— А потому, — отвлекла его от размышлений Алана, мягко улыбнувшись, и Лави заметил, как начали наливаться цветом отметины от его пальцев на её шее, — ты можешь и дальше продолжать ненавидеть меня, поверь, ты не один такой, но, — она подошла к нему, остановившись в нескольких шагах, словно не осмеливаясь зайти дальше, славно парень мог спалить её или ещё что, и закончила: — перестань злиться.

Девушка прикрыла глаза, длинно вздохнул, и прошла мимо, оставляя Лави одного.

Одного — наедине со своими мыслями и чувствами.

Среди которых больше не было ненависти. Не было этой дикой, этой бешеной ненависти по отношению к ней. По отношению к той, кто, по его мнению, безжалостно выжидала гибели всех своих братьев и сестёр, равнодушно наблюдала за ними, а потом наслаждалась убийствами в бухте.

Потому что ведьма оказалась скорбящей. И сходящей с ума лишь потому, что ненавидела саму себя.

Лави прикусил губу, запоздало чувствуя, как его захлестывает волной практически неконтролируемого стыда — потому что синяки на ее шее показались ему втрое ярче своего истинного оттенка, а Тики, явно буквально считающий на русалке царапины, не мог не заметить появления новых болезненных следов.

Подтвердилось это тотчас же — как только шорох песка и гальки под ногами Аланы стих, Лави толкнуло потом воздуха в спину и хорошенько окунуло лицом в воду.

Тритон хмыкнул, чуть кивая головой, и сдул с кончика носа капли. В первый раз за все последнее время он был согласен с тем, как с ним поступали. Потому что он этого определенно вполне заслуживал. Особенно если Тики обо всем знал. Впрочем, даже если он и не знал — Лави все равно это заслуживал.

Но хоть ненависти больше не было — парень совсем не считал, что сможет проникнуться к Алане симпатией. Потому что ненавидел ее, пусть и незаслуженно, слишком долго.

И от этого никуда не деться.

Ему была непривычна эта мягкая ласковая девушка, которая нежила в своих руках совершенно чужого мальчика и смущённо отзывалась на поцелуи обнимающего ее мужчины. Лави знал лишь безумную ведьму, проклятую царевну, которую боялась большая часть океана, сумасшедшую девку, валяющуюся на камнях и страдающую обострениями.

А потому… а потому вряд ли он сможет просто взять — и простить её. Слишком много злобы, слишком много ненависти было в нём — и некуда было её сбросить. Никак от нее не избавиться.

Парень вздохнул, иронично хмыкнув, и мотнул головой, падая в воду и вновь сращивая хвост; разрывая одежду в клочья.

У него ещё целая ночь впереди, чтобы успокоиться и подумать обо всём. А потому лучше провести эту ночь в океане, по которому он невероятно соскучился и которого ему ужасно не хватало.

А ведьма… а ведьма для него такой и останется — просто сейчас он постарается принять тот факт, что не она виновата в смерти его семьи.

========== Девятнадцатая волна ==========

Дни летели быстро, и это было почти совершенно неудивительно. Алана влилась в их течение, дала себе возможность раствориться во времени — и в руках Тики, который обнимал ее каждый вечер, рассказывая что-нибудь или прося ему спеть. Девушка пела, вспоминая колыбельные ласковой Элайзы, голос которой был скрипуч как у древней старухи, но тепл как у матери, которую русалке никогда теперь не узнать. После разговора с Лави — тяжелого и сложного, но словно бы переводящего их на другой уровень отношений, делающего их чуть ближе — ей нужно было немного спокойствия, и никто в их компании не отказывался с нею им поделиться.

Как-то раз, пару дней назад, аккурат на следующий вечер после беседы с тритоном, Алана видела Неа и Ману. Она хотела искупаться — потому что могла наконец ощутить ласку морской воды, а не потому, что ей это было необходимо, — но заметила, что братья стоят в по пояс в воде, обнаженные, как раз там, где она хотела поплавать.

Они целовались, тесно сплетаясь в объятиях, и волосы Маны — длинная черная грива, совсем как у Тики (бывшего словно слиянием этих двоих, хотя они не родня друг другу) — стекала по спине мужчины могучим сияющим водопадом.

Конечно, Алана покраснела и как можно скорее убралась вон — она не желала мешать этим двоим, наконец разобравшимся в себе и друг в друге, и уж тем более не хотела подсматривать за ними или подслушивать их разговоры. Она просто была рада за них и старалась не краснеть, когда кто-то из них появлялся на горизонте.

О том, что близнецы помирились, она знала наверняка — и поделилась этим радостным событием с Тики (явно, впрочем, смекнувшим и без нее). Ведь душа Маны, слабая и словно бы растекающаяся, рассыпающаяся — она стала сильнее и ярче, а вот темная дымка у Неа в груди исчезла, открыв его ровное светлое сияние.

Сияние души настоящего императора.

В тот же день, когда Алана увидела их… вместе — они были словно единым целым. Чем-то настолько органичным, что это нечто не хотелось разъединять.

И душа у них как будто была на двоих одна.

Алана была невероятно рада за них, а потому сразу же, как представилась возможность, кинулась на Неа с объятиями, шепча ему, какая же у него красивая душа и как ей приятно смотреть на неё. Мужчина в ответ задорно подхватил её, закружив в воздухе (юбка ханбока запарила словно крылья птицы), и неожиданно поблагодарил её, после чего опустил на землю и, лукаво прищурившись, прижал к себе под недовольное ворчание Тики, которому явно не нравились такие близкие отношения девушки со старшим Уолкером.

Но разве она могла что-то с этим поделать? В ней постоянно что-то загоралось, когда она видела близнецов, и это что-то, скорее всего, было любовью и радостью. Потому что не любить братьев (а они ещё были и младшенькими!), какими бы противными они не были, было просто невозможно.

О чём однажды Алана Тики сказала — а тот надулся и даже, кажется, слегка обиделся, отчего пришлось заставлять себя не рассмеяться в голос. Микк иногда был таким ребёнком, что девушку просто неимоверно умиляло.

Ушей достигло мягкое бормотание океана, вновь показавшегося из-за холмов, и Алана счастливо прикрыла глаза, погружаясь в окутывающую нежность своего господина, соскучившегося по ней за все это время.

Но, конечно были не только близнецы и не только Изу и Тики. Кроме них был еще Лави — ее последний самый близкий родич помимо отца.

Который, кажется, перестал ее ненавидеть и презирать.

Потому что после того, как Алана ему объяснила и рассказала, он окончательно перестал отставлять в сторону тарелку с едой, как только в ней оказывалось что-нибудь лишнее. По мнению девушки, тритон слишком мало ел, и она всячески старалась его подкормить. К сожалению, сначала Лави выкидывал все, что она подкладывала ему, а потом — ел с таким видом, словно в него это впихивают.

Теперь же… теперь — он тоже ел, но это было уже иначе. Как только он обнаруживал яблоко у себя в кармане или какие-нибудь ягоды (или кусок сыра и шмоток сала — о, Алана не представляла, как Неа и Тики его ели, потому что оно было ужасно, но Лави это сало тоже нравилось), то только хмыкал как-то… как-то незлобно — и кивал головой, словно благодарил.

И это безумно грело. Девушка сразу ощущала себя счастливее и спокойнее, потому что много лет они были знакомы, и все это время Лави ее ненавидел. А сейчас — он больше не стремился убить ее и не наслаждался ее мучениями. Он просто был. И уже даже этого для спокойствия ей было достаточно.