Атака неудачника

— Точно. Свидетелей человек тридцать.

— Мне бы всё равно с водилой перетереть.

— Учёл. Записывай.

Я быстро выхватил из кармана записную книжку и примостился на капоте.

— Готов.

— Игошин Валерий Павлович, — стал диктовать Воронцов, — семьдесят второго года рождения, русский, ранее не судимый. Адрес есть, только он тебе вряд ли пригодится. Парень прописан на Депутатской, в общаге трамвайно-троллейбусного управления, но реально живёт у бабы своей, где-то на куличках. Так что, Егор, советую прихватить фигуранта по месту работы.

— Дельный совет. А где работает?

— В «Автодорспецстрое». Это за супермаркетом по Рабочего Штаба. Знаешь такой?

— Естественно.

— Вот и замечательно. Дуй туда и хватай. Да, чуть не забыл. Черкани на всякий случай, что за парнем закреплён КАМАЗ-самосвал, государственный номер — Кирилл, семьсот пятьдесят семь, Тимофей, Оксана. Теперь уже всё.

— Спасибо тебе, майор, — поблагодарил я от всей души.

— Дерзай, дракон, — сказал в ответ Воронцов. — И не забудь Зёрна подкатить.

— Передам через Крепыша. Лады?

— Годится.

Сказал и отключился.

Вообще-то, до этого звонка вампира я планировал посетить квартиру покойной Эльвиры Николаевны Фроловой, теперь же решил все силы кинуть на розыск ранее не судимого гражданина Игошина. Так рассудил: квартира заведующей отделом поэзии «Сибирских зорь» никуда от меня не денется, всегда осмотреть сумею, а водителя КАМАЗа поймать не так-то просто, строительный сезон в разгаре, самосвалы нарасхват. Короче говоря, начал с наиболее трудной, как мне казалось, задачи. Однако вопреки моим ожиданиям долго искать Валерия Павловича не пришлось. Оказался человеком с тонкой душевной организацией, сразу после несчастного случая ушёл в глухой запой, и в рейс с тех пор ни разу не выходил. Бравая толстуха, командующая вертушкой на проходной «Автодорспецстроя», чрезвычайно высоко оценила мой дежурный комплимент и в благодарность наябедничала, что парень уже четвёртый день безвылазно торчит в девятом боксе и жрёт горькую. Как она образно выразилась, в три горла.

Надышавшись изрядно выхлопами отработанной солярки, но разыскав-таки этот девятый, самый дальний от проходной, бокс, я обнаружил, что Игошин всё ещё там. Правда, он уже не пил, а спал. Умаялся страдалец. Примостился на сваленной в углу бэушной резине, подложил под голову кусок драного поролона, каким автомобильные сиденья набивают, и — спокойной ночи, малыши.

Пристроив зад на безнадёжно лысую шину, я бесцеремонно толкнул Игошина в плечо.

Никакой реакции не последовало.

Тогда я проорал:

— Рота, подъём!

Гулкое эхо прошлось от стены к стене, с железобетонной балки сорвалась и заметалась под крышей стайка голубей, в приоткрытые ворота бокса заглянул мужик с маской сварщика на голове, а Игошину хоть бы хны. Простонал, не открывая глаз:

— Отвали.

И перевернулся на другой бок.

— Хватит хрючить! — крикнул я ему прямо в ухо. На этом не успокоился, схватил за шкирку и потянул. — Вставай давай. Судьбу проспишь.

Шоферюга с торсом циркового силача несколько секунд сидел неподвижно, потом провёл — будто липкую паутину стёр — огромной пятернёй по опухшей, небритой физиономии, взлохматил свалявшиеся кудри и, не поворачивая головы, скосился на меня:

— Ты кто такой?

— Егор Тугарин, — дотронулся я двумя пальцами до полы воображаемой шляпы.

— Чего тебе?

— Поговорить.

Игошин молча сунул лапу в щель между шинами, выудил початую бутылку, протянул мне.

Я сделал добрый глоток, занюхал дрянное пойло собственным кулаком, и, вернув бутылку, сказал:

— Понимаю, что сыплю соль на рану, но не расскажешь, как оно всё тогда вышло?

— Ты кто такой? — пошёл Игошин на второй круг. Точно аварийный самолёт, которому перед посадкой требуется спалить всё топливо в баках.

— Егор Тугарин, — являя чудеса выдержки, ещё раз представился я. И повторил, для верности набавив громкость: — Егор Тугарин я.

— Нет, ты кто такой?

Мать моя Змея, подумал я, а паренька, похоже, мощно переклинило. Пораскинул мозгами и на этот раз ответил иначе:

— Вообще-то, я страховой агент.

И угадал.

Игошин удовлетворенно кивнул, будто именно такого ответа и ждал от меня, развернулся в мою сторону всем корпусом и поднял заторможенный взгляд.

— Чего тебе, агент?

И я ещё раз сообщил:

— Хочу узнать, как оно всё тогда приключилось. Не для себя, по работе.

Он не стал ничего уточнять. Показал мне указательный палец-сардельку, дескать, сейчас, подожди минуточку, влил в себя всё то, что оставалось в бутылке, нарыл в карманах потёртой шофёрской кожанки сигареты, выбил из пачки одну и, вставил в рот фильтром наружу. Потом стал шарить по карманам. Коробок нашёл, но тот оказался пустым. Я поторопился прийти малому на помощь. Выдернул из его рта сигарету, вставил её правильно и, проигнорировав огромными буквами выписанный на стене запрет «В боксе не курить», щёлкнул своей боевой, украшенной цитатами из «Dragon rouge» Великого Гримуара, зажигалкой.

После первой затяжки Игошин, глядя куда-то вдаль, произнёс философски:

— Жизнь.

— Жизнь, — охотно согласился я.

— Да что ты знаешь-то про жизнь, мурзилка? — держа меня чёрт знает за кого, хмыкнул Игошин. Отогнал дым от глаз и вновь затянулся.

Первая звезда на борту, поразился я мысленно, а гонору столько, будто бомбу на Хиросиму сбросил. Неужели банальный наезд на пешехода разгадке жизни равносилен? Не верю. Ну, понял, как она хрупка. Ну, убедился, что не автор пьесы, а статист. Не более того. А туда же, елки-палки, — в мыслители.

И почему-то в тот миг всплыло у меня в голове (что к чему? откуда что?) определение Шекспира: «Жизнь — история, полная галиматьи, не имеющая смысла и к тому же рассказанная дебилом». Однако делиться этим мощным откровением с беднягой я не стал, а произнёс в рамках роли:

— Про жизнь, Валера, одно знаю: бывает застрахованная, а бывает — нет.

— Во, голова два уха, я ему про одно, а он мне про другое, — кисло ухмыльнулся Игошин и разочаровано махнул рукой. Да так мощно махнул, что сигарета вырвалась из пальцев и отлетела к убитой аккумуляторной батарее. Стояла там такая невдалеке.

Поднимать бычок Игошин не стал, полез в карман за пачкой, и на этот раз — о, чудо! — сигарету вставил правильно. Я вновь подсунул ему зажигалку и, поскольку вся эта возня стала уже мне надоедать, спросил без мадригальных блёсток:

— Правда, что девка сама под колёса бросилась? Или врут?

Он дёрнулся, как от удара плетью, но быстро взял себя в руки. Потянулся к огню, прикурил, после чего, презрев правило «о мёртвых либо хорошо, либо никак», разразился витиеватым ругательством, которое закончил словами:

— Наркоманка хренова.

— Наркоманка? — удивился я. — С чего ты это взял?

— Люди сказали. Всё, слава яйцам, видели, всё слышали. Говорят, обкуренная была в умат. Как есть обкуренная. Стоит главное такая никакая, бормочет, забалдела я, мол, забалдела, офигеть как забалдела. А потом как кинется сучка.

После этих слов Игошин вытянул руки.

— Видишь, как дрожат. Сколько дней прошло, а до сих пор дрожат. Нервы, мать их, ни к чёрту. Как, скажи, тут за баранку садиться?

— Может, нервы, а может, — я указал на пустую бутылку, — от бухла паршивого трясёт. — И уже вставая, посоветовал: — Притормози с этим делом, глядишь и отпустит. Не в праве настаивать, но ты попробуй.

Игошин обиженно замотал головой.

— Чудак человек, я ему про одно, а он мне про другое. — И несколько раз ударил себя кулаком в грудь. — Душа, душа болит.

— Не повод, — заметил я. — Ни в чём не виноват, так какого кирять по-чёрному?

— Ага, не виноват, — понуро протянул он, — Не виноват-то, не виноват, а только… Когда бы я за куревом возле «Баргузина» не остановился, может, и не сбил бы дуру.

На эту чушь я ему ответил так:

— Если бы ты, Валера, за куревом тогда не остановился, то на тракте с маршруткой — лоб в лоб. И девять трупов как с куста.