Пыль дорог и стали звон (СИ)

Бедобор несколько раз поменялся в лице, побагровел и, наконец, выдавил.

— Ясно всё с вами. Вон трактир, там вас и накормят, и напоят. А вы, — обратился он к мужикам на телеге. — Пока разгружайте.

Бедобор опёрся боком о створ ворот и с угрюмым видом принялся наблюдать, как сгружают с телеги бочки с вином, тюки ткани, мешки с зерном, иногда панически крича «аккуратнее, лопнет же!», когда очередной мешок слишком сильно бросали на землю. Заметив вдалеке двоих, староста поначалу не придал этому внимания, продолжая наблюдать за работой, однако, когда они приблизились, ему стало ясно, что вернулся наёмник. И вернулся он не один. Две мысли пронзили разум Бедобора. Первая, что платить за работу всё-таки придётся. Вторая, что за жуткое чудовище, напугавшее всю округу, он ведёт рядом с собой. Вроде как человек, но точно не узнать — голова накрыта холщовым мешком, а руки, видимо, связаны за спиной. Неужто, обычный разбойник?

— Здравствуй, Бедобор. Гляжу, обоз всё-таки прибыл. Ну и с моей стороны работа сделана. Вот оно, чудовище ваше, в пещере пряталось. Упырь. Шустрый гад, надо сказать, но ты не бойся, надбавки не потребую.

Старосту одолевали смешанные чувства.

— Таринор! Рад, что ты жив-здоров! Никак, Дормий тебя заговорил, что тебя ничто не берёт. — Проговорил староста, пытаясь изобразить на лице улыбку.

— Ладно, заканчиваем. — Сказал наёмник серьёзно. — Мы оба знаем, что больше всего на свете сейчас хотели бы не видеть друг друга, так что давай мне плату и разойдёмся с миром.

— Знаешь, тут такое дело… — Начал было Бедобор, но, увидев недобрый взгляд наёмника, тут же осёкся. — Всё, как обещал! Вот. — Староста вынул из-за пазухи мешочек с монетами и нехотя протянул его наёмнику.

— Вот теперь всё. Мы в расчёте, Бедобор. Не поминай лихом! — Наёмник скрылся за воротами, и староста испустил вздох облегчения. — Хотя я всё же останусь до поры. Поглядеть хочу, как вы этого жечь будете. Упыри, говорят, горят хорошо и визжат до того пронзительно, что волосы дыбом встают.

Староста махнул рукой, и пленника увели в один из домов.

— Сжечь? Что же, хорошая мысль. И народу понравится, хоть бояться перестанут за частокол выходить. А ты, хоть мы тебе и благодарны, всё ж таки не задерживайся. Народ у нас чужих не любит… — Бедобор не спеша направился к своему дому.

— Не волнуйся, надолго не задержусь. — Тихо проговорил Таринор, направляясь в храм Холара.

Вечер выдался на удивление ясным. С безоблачного неба глядели сотни, тысячи звезд, а восходящая луна, проводив скрывшееся за горизонтом солнце, воцарялась на небе, испуская мягкий серебристый свет. В тот вечер вороны над деревней каркали особенно громко, предвкушая трапезу. Всё население Вороньего холма собралось тем вечером перед бывшим домом мага Мирениуса, но не для того, чтобы решать вопросы деревни, а просто чтобы развлечься. Нечасто в маленькой деревеньке можно увидеть прилюдную казнь. Да и казнить, как правило, не за что: мелкие неурядицы решаются на месте парой крепких слов и зуботычин, а преступников в деревне издавна не водилось. Воровство пресекалось на корню тем простым фактом, что все ценности держались при себе. Сундуки нам не к чему, чай не купцы, говорили люди, имея в виду, что такие сокровища, как, например, стеклянные бусы, доставшиеся от матери лучше носить при себе, чем где-то хранить. А карманничать в месте, где все знают друг друга в лицо — по меньшей мере неразумно. И сейчас все эти простые люди хотели лишь одного — зрелища. Многим из них было всё равно, кого и за что жгут. Иные даже сомневались, как именно пройдёт казнь: через сожжение или повешение? Но столб, обложенный хворостом, красноречиво обещал простому люду их нехитрое удовольствие. Наблюдать, как языки пламени пожрут несчастного, начиная с ног, как его предсмертный хрип утонет среди треска пламени и гомона толпы, как запах палёной плоти разнесётся по округе, привлекая к стенам частокола падальщиков. Однако староста обещал не простую казнь, ибо жечь будут даже не человека, а упыря, принесшего столько бед окрестным деревням. Впрочем, многим было плевать, в чём именно он повинен. Толпа всегда жаждет мести, а не справедливости.

Свист и выкрики заставили старосту кряхтя взобраться на наспех собранный помост из пары бочек и доски. Судя по количеству незнакомых лиц, пришёл люд и из окрестных деревень. Даже мелкий чиновник из города, сопровождавший обоз, задержался до вечера специально ради этого зрелища. Тем временем виновник торжества, брыкаясь и рыча, следовал к месту казни в сопровождении пары крепких мужиков. За ним шли двое: священник отец Дормий с книгой в руках и наёмник Таринор. Надо сказать, эльф играл упыря более чем натурально, а за несколько часов до казни даже укусил за палец одного из своих охранников. Сходства добавляла традиционная эльфийская худоба и бледность вкупе с острыми чертами лица. Для крестьян он выглядел неотличимым от настоящего умертвия.

Пока пленника вели и привязывали к столбу, Бедобор блистал своим скудным ораторским искусством.

— Значит это… Народ! Сегодня день, когда все мы наконец-то сможем зажить спокойно! И вот он, тот человек, который, с моей помощью, конечно же, избавил нас от чудовища. — Староста указал на наёмника. — Пусть имя Таринора будут помнить в этих краях, как доброе, честное и благородное! А теперь… У вас всё готово? Хорошо. А теперь давайте навсегда избавимся от этой жуткой твари, принесшей нам столько бед!

Бедобор вручил отцу Дормию зажжённый факел, которым тот запалил хворост у столба.

— Внимайте мне, добрые люди! — Воскликнул священник. — Да пропадёт вовек зло из этого мира, окроплённое освященной водой! — С этими словами он извлёк из-за пазухи немаленькую склянку и вылил её содержимое на привязанного эльфа, отчего тот взвыл и зарычал сильнее прежнего. Толпа одобрительно загудела. Послышались выкрики «Ща зажарится!» и «Подкиньте дровишек!». Тем временем пламя достигло ног эльфа, заставив его по-настоящему дергаться от нестерпимого жара. Внезапно раздался крик «Пожар!», кто-то из толпы увидел языки пламени, вырывающиеся из забитых досками окон дома мага. В этот же момент из горящего хвороста повалил густой красный дым, в момент окутавший всё вокруг. Крестьян охватила паника. Слышался испуганный голос Бедобора, призывающий к порядку, перебиваемый голосом священника, проклинающего тёмные силы и взывавшего к свету.

— Козни тьмы! Проклятья Ада! Холар Всемилостивый, помоги нам в этот страшный час! Да сгинет мрак на веки вечные!

Но никто не слышал ничего в толкотне и давке, образовавшейся в толпе паникующих крестьян. Люди сбивали друг друга с ног, метались, кричали. Кто-то даже угодил в огонь и в ужасе носился в объявшем всё дыму. Тем временем дом мага заполыхал, и красный смог сменился вполне обычным чёрным. Во всяком случае, теперь можно было разглядеть, что творится вокруг. А вокруг творилось вот что: крестьяне носились в панике, врезаясь в тех, кто пытался потушить пожар. Дом прилегал к частоколу, и все боялись, что огонь перекинется на него, а потом и на остальные дома. Постепенно паникующие крики стихали — к людям возвращался разум, и они начинали помогать справляться с бедствием: таскали воду и грязь в вёдрах и кадках. Примерно через полтора часа огонь удалось потушить. Уставшие и промокшие люди расходились по домам и своим деревням. Староста сидел на помосте, свесив ноги, и держался за голову. День оказался ещё хуже, чем он думал о нём утром. Мало того, что такое хорошее по задумке мероприятие как публичное сожжение упыря обернулось пожаром, окончательно подорвав репутацию Вороньего холма в округе, так ещё и городской чиновник, в суматохе подвернувший себе ногу, явно хороших рекомендаций деревне не даст, и следующий обоз может оказаться ещё скуднее. Хорошо хоть от чудища избавились, утешал себя Бедобор. Священник показал ему оставшийся от сожжённого упыря прах, сильно напоминавший муку, смешанную с пеплом. О бесследно пропавшем наёмнике староста вовсе забыл. Дело сделал, плату получил, и скатертью дорога — от наёмников большего не требуется. Испустив, наверное, самый тяжёлый вздох в жизни, староста слез с помоста и неспешно заковылял к своему жилищу, стараясь думать, что утро вечера мудренее и завтра будет лучше, чем вчера. Только вот сам он в это уже вряд ли верил.