Цена всех вещей

Она сделала шаг назад и облизнула потрескавшиеся губы.

— Что ж, хорошо. Докажи это. При каких обстоятельствах мы впервые встретились?

— Я не обязана отвечать…

— Это просто вопрос, никаких уловок. Ответь мне.

Я хотела отвернуться, но потеряла равновесие на песке. Эхо мгновенно перегородила мне путь.

— Иди вперед. Подумай хорошенько. Как мы познакомились?

Ничего. Я ничего не могла вспомнить. Невозможно сосредоточиться и сложить кусочки мозаики в одну картину, если складывать нечего.

— Мы были на пляже, — рискнула я. — Мы гуляли где-то недалеко.

— Неплохая догадка. И чем занимались?

— Гуляли. Просто… гуляли.

Она прикрыла рот рукой и сглотнула.

— Хорошая попытка.

— Тебе на меня не надавить.

— Мне нужны эти деньги, Ари.

— Ты не сможешь доказать…

— Мне не нужно ничего доказывать, — она махнула рукой в сторону костра. — Хочешь, чтобы я позвала сюда пару людей и мы проверили, что у тебя с памятью?

В костре затрещали поленья. Один из братьев Маркоса залил туда свежую жидкость для розжига. Если бы Диана была там, возможно, я смогла бы найти выход. Способ убедить Эхо в том, что я цельная, нормальная, что меня нельзя шантажировать. Возможно, если бы Диана была со мной, я бы не сдалась так просто.

Хотя Эхо, конечно, была права. Я не могла вспомнить Уина.

— Я сожалею, — сказала я.

— Ты… что?

— У меня нет никаких денег. Они все ушли на заклинание.

Эхо крепко обхватила себя руками. Мгновение она казалась выбитой из колеи.

— Нет.

— Прости, я не могу…

— Ни слова больше! — Ее растерянность исчезла, сменившись уже знакомым внутренним накалом. — Ты можешь найти деньги. Приложи немного усилий. Если уж Уину удалось их наскрести, то и тебе это удастся. — Она кивнула, словно отыскав прекрасное практическое решение. — Я дам тебе две недели, Ари. Пять тысяч долларов.

Мне ничего не оставалось, как кивнуть в ответ. Эхо отступила. По мере того как она уходила все дальше, шум вечеринки вокруг как будто нарастал, люди веселились, продолжая жить обычной жизнью.

Моя же усложнялась. Причем больше, чем я могла вынести.

Мне необходимо было выбраться отсюда. С этого пикника. С этого острова. То, что я ощущала — вину и страх, смущение и печаль плюс постоянное, непроходящее раскаяние из-за глупого заклинания, — все это было больше, чем пляжный костер, больше, чем Кейп-Код.

Диана могла мне помочь. Нужно было рассказать ей правду, и вместе мы нашли бы выход из всего этого. Если я расскажу людям правду сама, меня уже не получится шантажировать.

Стараясь не подвернуть ногу в песке, я побежала на поиски лучшей подруги.

14

Маркос

Я мог бы и дальше болтать с Дианой, успешно избегая встречи с братьями, но Ари нашла нас — точнее, нашла Диану. На меня она даже не взглянула. Лишь сказала «привет» и потащила Диану прочь. Я знал, что не имею права возражать, и потому остался сидеть на песке.

— Давай выбираться отсюда, — сказала Ари, беря Диану под руку. — Давай уедем в Бостон и набьем татуировки.

— Серьезно? — спросила Диана.

— Нет, татуировки — это слишком дорого. Давай уедем в Нью-Йорк и станцуем в фонтане у Линкольн-центра.

Диана расхохоталась, точно сбросила с плеч тяжелый камень. На миг она взглянула на меня — то ли с сожалением, то ли с разочарованием — и тут же пошла вслед за Ари через дюны.

Я не смотрел ей вслед.

Я разглядывал толпу. Она растягивалась и сжималась, пульсируя, точно живое сердце. А потом я услышал крик. Не задумываясь, я вскочил и побежал к ней.

Диана споткнулась, упала и ударилась о кулер щекой так сильно, что на лице у нее мгновенно образовался огромный кровоподтек, хорошо различимый даже в тусклом свете костра.

Она разрыдалась. Ари в замешательстве застыла рядом.

Я опустился рядом с ней на колени и обнял за плечи. Моя рука запуталась в волосах Дианы. Я успокаивал ее:

— Все будет хорошо. Шшш, все не так уж и плохо. Этот дебил уберет отсюда это дерьмо, или я убью его. Шшш, шшш. Все хорошо.

Я стоял рядом на коленях и касался ее лишь для того, чтобы успокоить, не более. И возможно, это означало, что я был самым тупым из всех дебилов на этой вечеринке, в этом городе и во всем мире: я притворялся тем, кто верит в это дерьмо.

15

Уин

Никогда не думал, что мне придется пойти к гекамистке. Я слышал о тех, кто пользовался заклинаниями, дающими привлекательную внешность, или удачу, или мозги, но если уж ты просишь о таких вещах, то наверняка должен быть уверен, что у тебя нет ничего, с чем можно было бы работать. Я не был уродом или тупицей, не отличался катастрофической невезучестью. Я был Уином Тиллманом. Университетским шорт-стопом. Бойфрендом лучшей девчонки в школе. Хорошие отметки. Прекрасная кожа. Успешен во всем. К гекамистам ходили другие люди. Не я.

Я знаю, Ари, конечно, использовала заклинание, но она выбрала этот путь не сама. К тому же тогда Ари была еще маленькой, и все произошло так давно, что сравнивать подобное просто нельзя. (К слову, я бы тоже стер воспоминание о том, как мои родители сгорают в собственном доме. Подобных воспоминаний никому не пожелаешь.)

На одной стороне были те, кто пользовался заклятьями: немного глупые, немного несчастные. На другой стороне я.

Но потом все изменилось. Изменился мир, или мое восприятие этого мира.

На следующий день после того, как Ари устроила истерику в спальне из-за поступления в Манхэттенский балет, у меня случилась паническая атака и пойти в школу я не смог. Мне казалось, я умираю. Я как будто впитал страдания Ари — Ари, которая с того дня не проронила ни слезинки. Я был абсолютно уверен, что мое сердце разорвется, но обнаружил, что паническая атака миновала так же быстро, как и ее истерика.

Даже быстрее, потому что по сути не была моей собственной.

Очередная паническая атака случилась во время репетиции нашей группы, когда я не смог попасть в ноты. В последующие несколько недель я пережил панические атаки в машине, в душе и на полу в собственной комнате. Мне пришлось изучить этот пол досконально. Даже ощущение шероховатого ковролина от стены до стены могло вызвать приступ удушья.

Я не мог спать.

Три дня подряд я валялся в кровати до двух-трех часов дня.

Мама думала, что я заболел, но я не был болен, я плакал. Рыдал до изнеможения. Мама водила меня на прием в клинику, но там я чувствовал себя прекрасно и выглядел как обычно.

Я всегда был склонен к депрессиям и самокопанию. Я думал о некоторых вещах так напряженно, что в моем сознании они рассыпались и разлетались на куски. Маркос называл меня мрачным типом, но ему всегда удавалось меня взбодрить. Тут было другое.

Вокруг все было в порядке. Не в порядке был я.

Я искал в Интернете антидепрессанты. Но, если ты молод, таблетки порой могут оказывать противоположный эффект — и ты становишься еще несчастнее, почти готовым к самоубийству. Еще я слышал, что от таблеток толстеют, и потому жутко боялся стать поперек себя шире. Я не стал рассказывать маме, как все плохо.

Я рассказал Ари. Конечно, рассказал, ведь мы делились друг с другом абсолютно всем. Но обрисовывать весь масштаб бедствий не стал. Я никогда не говорил, что «подумываю о самоубийстве». Я сказал, что «думаю о смерти», хотя это совершенно разные вещи, ведь каждый иногда думает о смерти, но не каждому хочется ее пережить. Далеко не все думают о балке и веревке или о лезвии и ванне.

Не сказать чтобы я думал об этом каждый день. Нет. Большую часть времени я пребывал в отличном настроении. Проще всего было с Маркосом. Я знал его целую вечность и обводил вокруг пальца легко и просто. Это было шоу. Час Маркоса Уотерса. Все, что от меня требовалось, — придерживаться своей роли.

Тяжело было во всех остальных местах. Очень тяжело. Порой я даже начинал задыхаться. Мама стала считать меня аллергиком, поскольку происходящее не укладывалось у нее в голове. Но дело было не в аллергии, не в окружающей среде и не в глютене. Дело было во мне. Мой мозг не мог нормально работать. Не мог ощущать радость от того, что я был Уином Тиллманом.