По ту сторону зеркала

Ветер усилился. Усилился так сильно, что начал издавать страшный свист. Это даже был не свист… а скорее голоса. Да, было ясно — это голоса!..Страх предательски обуревал храбрые сердца. Сама смерть была бы не страшна, если б она пришла от руки зримого противника, но этот случай был не таким, здесь имело место что-то иное — смерть веяла холодом и неизвестностью, будто решила пропустить все предварительные процедуры своего пришествия и хотела всех забрать прямиком в ад.

Ветер так же внезапно стих, словно его и не было. Осталась густая черная пыль, щиплющая глаза и затрудняющая дыхание. Она понемногу развеялась, и перед ними предстало оно. Это был по виду обыкновенный человек, если не принять во внимание его огромность и одеяние из черных необычных доспехов скрывающих все. На голове у него был столь же необычный шлем с пятью рогами, сплошным забралом, скрывающим все лицо, и что странно, без щелей для глаз и носа, а в правой руке держал тяжелый пламенеющий меч.

Он стоял не шевелясь, словно мраморное изваяние. Трудно было понять живой ли он вообще. В иной момент непосвященному можно было подумать, что он действительно всего лишь каменная статуя. Но это было живое существо…

— Инемокх. — прозвучал металлический голос отовсюду, отдавшись эхом. Никто не понял, это он сказал или, кто-то другой. На слово из-за всех углов выскочила целая гурьба кифийцев. Вот кто стрелял. Убийцы тут же принялись связывать всех живых и раненых. Последних уложили на, спроворенные из копей и щитов, носилки. Мертвых, проверив, оставили. Тарук с горечью видел, как, какое-то мерзило лягнуло его друга, и когда тот не пошевельнулся, оставил, грязно отхаркнувшись ему в окровавленную спину — там все еще торчала убийственная стрела.

Человек в черных доспехах стоял так же, не шевелясь, и с безразличным видом ко всему. Когда его воины всех связали и встали в выжидательную позу, голос вновь прозвучал:

— Выполняйте! — и, как в первый раз — отовсюду.

Великан поворотился назад…И верно то водилось командой, ибо огромный вороной конь прискакал из-за ворот на это простое движение. И с легкостью оседлав его, человек скоро исчез за воротами.

Кифийцы мгновение почудилось, что взыграли духом на его уход. Но это, разумеется, было не поводом для расспросов. Они, оживившись еще более пуще, грубо приказали на своем каше-наречии, встать — слов было не разобрать, но насмешливые лягни, были отличными толмачами для их топорного языка. После чего всех, кто мог ходить, построили, а раненых в носилках подняли и, как и предполагалось, повели в сторону дворца.

Многие товарищи остались лежать на земле. Они были мертвы. В их числе оказались Фарнак с Яконтом. Элисара тоже уложили на носилки и понесли со всеми. Живой ли тот, али мертв ли, Тарук уяснить не смог, несмотря на попытки это сделать. Следов каких бы то ран хоть и не разглядывалось, но его, до жути иссиня-побледневшее лицо, ничего хорошего не сулило.

Их, уменьшенную в количестве группу, грубо затолкали в один из королевских винных погребов. Это был огромный подпол, уже пустой — его уже успели начисто очистить. В погребе было прохладно, зато светло — эти дикари не отобрали лампы — то было благой с их стороны. Никого не разлучили: все из оставшихся шестнадцати человек, даже Элисар и раненные оказались здесь же. Потом захватчики, развязав их, звякнули ключами и захлопнули за собой здоровенной дверью.

Доселе не решавшиеся шевельнуться товарищи, как только оказались одни, немедля кинулись к своим раненным друзьям на помощь. А Тарук и Яконт, оба потерявшие близких друзей, подбежали к бесчувственному Элисару. Он был бесцеремонно оставлен на холодном каменном полу. И еще дышал.

Переместив его на единственную деревянную скамью и осмотрев повнимательнее, Тарук, после странной беседы с предводителем и трагедии ставший негласным набольшим, обнаружив, что рана находится в правом бедре, с тревогой размышлял…Но что странно, думал он про себя, она незначительная и совсем не могла стать причиной такого глубокого обморока? Среди нас есть раненые с куда серьезнейшим поранением и все они находятся в бодрости? Как объяснить эту ситуацию? Тут кто-то выкинул, что это колдовство или, по крайней мере, отрава.

— Возможно! — произнес Тарук задумчиво, отлично помня, то свинцовое наваждение и появившегося за ним, словно сам черт, всадника в черном. — Ох, не нравится мне все это…

В это время дверь погреба заново отворили. Забежало шестеро верзил и один из них, зычно ломая язык, крикнул, чтобы все отошли к противоположной стене от двери, а пять его приятелей, тыкая своими пиками, принудили всех, даже раненных, разом привести это во исполнение. Затем, забежало еще столько же вооруженных людей, и встали на почтительную шеренгу, точно ожидая появления за собой, еще кого-то важного. Так и вышло — появилась особа, точнее появились два субъекта. Первый человек, отчего-то стазу вселивший всем мысль, что тот и есть человек, являющийся виновником и чинителем всего того несчастья, что происходило в последнее время, и что он и есть причина случившейся войны, стоял со злым величием, облаченный в узкую одежду длиной до пола, из плотной блестящей черной материи. Лицо скрывал капюшон, и поэтому разглядеть человека было не возможно. А второй, представлял из себя некого скользкого типа, весьма противного лицом, а его желчные и подлизлевые глаза, делали это лицо змеиной и, надо было думать, что это обычный низкий холуй.

Окинув взглядом элисарцев, (те усиленно всматривались в прорез капюшона, пытаясь рассмотреть его недра, но не добивались никакого результата, поскольку свет от ламп этого не позволял), капюшон посмотрел на самого Элисара. И издав звук злорадной усмешки, человек медленно снял свой головной убор. И все удивленно ахнули, кто с ненавистью, кто отчаянно.

Перед ними стоял Ферус собственной персоной, с наигранной отеческой улыбкой и таким благочестейшим чуть сердитым видом, точно сам Бог явился к ним на землю, дабы покарать провинившихся перед ним людей — его детей, но поменявшим в последний момент свою всемогущую волю, дабы предоставить им последний шанс на исправление. Постояв в этом положении, без сомнения наслаждаясь обстановкой, он лениво заговорил:

— Ба, кого я вижу, не уж-то это те озорники, коих я поставил в угол, кажется, именуемый, Туманным Замком! Вот так встреча! Не ожидал! Да, думается мне, и вы тоже! Ха, как я вас понимаю! Эх, скажу я вам, как не хорошо поступили, беспомощные вы мои, что ослушались меня, сбежав оттуда. Не хорошо сделали! Ну и что из этого вышло? Ничегошеньки, да? То-то! Сами знаете. Что же теперь делать?.. Хм…

А это кто? — сказал он, склонившись над бесчувственным полководцем, — Ага, припоминаю, это же, как его, Элисар. Да, точно Великий полководец Элисар. Ох, какой бледненький, что с ним случилось? Совесть так замучила что ли? Кажется, он в прошлом что-то плохое натворил, а?! Ой, вспомнил, он же погубил нашего славного короля: то ли видел, как тот падал с обрыва и не смог помочь ему спастись, то ли сам приложил в это дело руку? В общем, неизвестно. Ну, уж, если он, не чист на руку, то за такое дело и в правду можно не только от совести вот так иссохнуть и побледнеть, но и в аду гореть вещным огнем, волк меня знаешь! Хм… — Ферус погладил подбородок. — Только вот, скажу я вам, зря он себя обрек на самоуничижение, поскольку, сдается мне, что ваш почтенный Элисар, вовсе не имеет к этому никакого отношения.

Кстати, что ты стоишь? — обратился он к своему спутнику с изящным движением, — Помоги нашей сонной мухе выйти из этого дурацкого оцепенения. А то тута мы говорим про него, а он ничего об этом не знает, как-то не хорошо даже с нашей стороны, я бы сказал непочтительно. Ведь могут подумать, что я за его спиной тут шашни плету!

Второй, как вы и поняли мой читатель, был ни кем иным, как Дьякон. Он будто ждавший этого момента, мигом подскочил к Элисару. И Тарук, испугавшись за жизнь полководца, хотел было броситься и задушить прощелыгу на месте, но был остановлен — два острия коснувшихся о его грудь пика, не позволили его умыслу сбыться. Метнув на Тарука молнией из глаз, от чего в сердце у последнего похолодело, точно о его грудь коснулись неким ледяным кинжалом, Дьякон, протянув руку, провел ею по лицу больного и, что-то бормоча себе под нос, отошел. И все почувствовали непонятную свербящую боль в голове. Тарук почувствовав очередное влияние чего-то внешнего, и еле удержался на ногах, в глазах его потемнело, а все конечности так и норовили подкоситься и предательски швырнуть на пол. Он удержался. Протерев замутившиеся глаза, еле отходя от головной боли, он увидел, как Элисар пошевелился. Страхи, к его облегчению, не оправдывались, поскольку у того цвет лица начинал приходить в норму. Все смотрели с замирением сердца, вконец уверенные, что это магия.