Тени забытых земель (СИ)

— Господин граф, вас интересует, что я намерен сделать в отношении этой грешницы и ее сына в том случае, если мы выйдем из Запретных земель? — спокойно поинтересовался брат Титус.

— Да. Мне знаком устав вашего ордена, и я знаю, что, несмотря на все клятвы и обещания, вы имеете полное право их нарушить, если в этом появится необходимость.

— Дело не в необходимости, а в том, как тот или иной член нашего ордена понимает справедливость и служение Небесам, а я всего лишь скромный исполнитель воли церкви… — поправил дядюшку брат Титус. — Что же касается этого грешника, который сейчас держит ответ перед высшим судом за свои тяжкие проступки… Если мы вернемся, то я намерен сообщить, что встретил этого человека здесь, в Запретных землях, и что он погиб от моей руки. Еще скажу, что незадолго до смерти он раскаялся в совершенных им ошибках.

— А те сапфиры, что он добыл? — поинтересовался брат Белтус. — Их вы тоже отдадите Святой инквизиции?

— Лично я на его теле ничего не нашел… — невозмутимо ответил брат Титус. — Если граф Лиранский все же сумел отыскать в разгромленном лагере какие-либо ценности, то он вправе распорядиться ими по своему усмотрению. Может даже отдать их какой-либо бедной женщине, в одиночестве воспитывающей своего ребенка. Хотя будь я на месте графа, отдал бы камни ювелиру, а женщине отнес деньги, полученные за эти сапфиры. Так надежней.

Возникла долгая пауза, после чего раздался чуть удивленный голос брата Белтуса.

— Ну, господин инквизитор, я никак не ожидал от вас подобного благородства!

— Да при чем тут какое-то благородство? — ого, а вот теперь и в голосе брата Титуса слышатся чуть раздраженные нотки. — Будь моя воля, я бы сам эту грешницу отволок на церковный суд, и попросил отнестись к ней без сочувствия и ненужной жалости! Кстати, господин граф, вы правы в том, что меня не остановили бы зароки и обещания, данные тому погибшему человеку: клятвенные слова, которые мы говорим грешникам, но не сдерживаем их, вряд ли будет сурово караться на Небесах.

— Простите, брат Титус, но я не понимаю вашей логики! — в голосе дядюшки была неподдельная заинтересованность. — Вы помогли уйти на Небеса Крайану…

— Для некоторых заблудших душ смерть — это благо.

— Но вы решили помочь жене этого человека…

— Этой женщине я бы помогать не стал. Все дело в том бедном ребенке… — вздохнул молодой инквизитор. — Если его мать будет взята под стражу, то маленький ребенок останется совсем один. Вряд ли его возьмут родственники родителей, ведь этот малыш будет для них вечным напоминанием о грехе его отца и матери, и к тому же рожденным вне брака… Да его там просто заклюют!

— Но ведь есть же приюты для сирот…

— Все еще не поняли? Тогда постараюсь пояснить, хотя все и без того проще простого. Дело в том, что я — из числа подкидышей, то есть тех детей, кого родители приносят к монастырю, и укладывают на крыльцо — мол, у нас нет возможности взять в семью еще один рот. Или же некоторые люди таким вот простым способом избавляются от ненужных младенцев: и убивать не надо, то бишь греха на душе нет, а вместе с тем о том нежелательном дитятке можно легко забыть, и жить далее со спокойной совестью — в приюте о нем позаботятся, вырастят, уму-разуму научат… В общем, я рос и воспитывался в церковном приюте, и не понаслышке знаю, что это такое. Не скажу, что монахи были жестокими людьми, скорее, суровыми и жесткими, а к нам, своим подопечным, они относились без особой любви, но вот любое ослушание или проступок воспитанников наказывался не просто строго, а очень строго. И порядки там были установлены такие, которые можно охарактеризовать как казарменно-тюремные, хотя и с чуть более мягким режимом. К тому же леность и праздность в монастырском приюте отнюдь не в почете, и детей заставляют работать с самого сопливого возраста, ибо праздность — один из грехов. Надо, чтобы руки постоянно были заняты делом, тогда и ненужным мыслям в голове будет нечего делать.

— Да, я слышал, что в монастырских приютах весьма строгий устав… — согласился дядюшка.

— Надо не слышать, а какое-то время пожить в тех условиях — вот тогда многое будет восприниматься по-иному. Есть одна особенность: те дети, что росли в такой атмосфере с младенчества, считали подобную строгость и жесткие ограничения вполне естественным поведением и нормальным жизненным укладом, а вот те ребятишки, что попадали в приют позже, с двух-трех лет — эти очень сложно привыкали к суровым реалиям церковного приюта. Наверное, дома им было тоже не очень-то весело и сытно, но все же оказаться в неласковом и холодном мире этого пристанища для всех домашних детей оказывалось самым настоящим потрясением, с которым многие так и не смогли справиться. Складывалось впечатление, что эти дети словно попадали в свершено иной мир, в котором им было крайне сложно выжить. А уж смертность среди таких домашних детишек была, скажу я вам, просто огромной! Если говорить коротко, то тогда я насмотрелся всякого, и понял одно: если в будущем я смогу сделать так, чтоб какой-то ребенок избежал помещения в монастырский приют, то я предприму для этого все возможное и невозможное. Как видите, все просто, и безо всяких сюсюканий и сопливого благородства.

— Надо же, господин инквизитор, у вас, оказывается, есть сердце… — протянул брат Белтус.

— Скажу вам больше, брат Белтус: у меня есть кулак, и он уже давно чешется, до такой степени ему хочется заехать вам в зубы! — огрызнулся молодой инквизитор. — Боюсь, что в один далеко не прекрасный момент эмоции возобладают над разумом, и у вас, брат Белтус, станет меньше на пару зубов.

— Погодите! — вмешался дядюшка. — Брат Титус, но ведь этот человек исповедовался вам перед… своим уходом, и если вас в Святой инквизиции попросят рассказать о том, в чем именно беглый монах покаялся в своей исповеди, то согласно тем же правилам вашего ордена, то которых вы нам только что поведали…

— Да, этот человек исповедовался нам с братом Белтусом — и что с того? — усмехнулся брат Титус. — Как вы знаете, тайна исповеди священна, и я не собираюсь рассказывать направо и налево о том, что нам поведал этот грешник в последние минуты своей жизни. Конечно, меня, как, впрочем, и брата Белтуса, особым разрешением от Церковного совета могут заставить раскрыть тайну исповеди — такое допускается в исключительных случаях. Только вот я (как, думаю, и брат Белтус) всегда могу сказать, что этот грешник рассказал нам о своем бегстве из монастыря, причем сбежал он вместе с монашкой, но вот о дальнейшей судьбе этой клятвопреступницы не произнес ни слова.

— Пожалуй, я с вами согласен… — с готовностью подхватил это предположение брат Белтус. — О беглой монашке он упомянул лишь вскользь, и больше о ней не сказал ничего. Очевидно, вскоре после побега их пути разошлись…

— Совершенно верно, разошлись… — вздохнул брат Титус. — Причем безвозвратно. Так частенько случается, когда люди совершают поступки, несовместимые с понятиями долга, морали и нравственности… Повторяю: я делаю это только ради ребенка, а уж никак не для спасения этой грешной женщины. Судя по словам Крайана, она хорошая мать, так пусть у невинного младенца будет хотя бы один из любящих родителей. Конечно, отец и мать этого дитяти — сущие болваны, и заслуживают самого сурового наказания, но пусть у ребенка в будущем все сложится хорошо. Во всяком случае, об этом я буду молить Светлые Небеса.

— Брат Титус… — теперь уже и Абигейл решилась задать вопрос. — А вами не жаль этих людей? Я имею в виду несчастных влюбленных…

— Принцесса, по отношению к этой парочке следует подобрать несколько иные выражения. Люди вступают в монастырские стены, чтоб служить Небесам, а не себе. Конечно, нередки случаи, когда некто облачается в монашеские одежды не по своей воле, а по настоянию родных и близких. Пример тому — эти молодые люди. У юноши и девушки, хотя они и приняли постриг, тем не менее, не было цели навек остаться пол сенью монастырских стен, душа жаждала иного, и эта парочка воспылала друг к другу грешной любовью… Ладно, такое иногда случается. Знаете, что им следовало делать? Помалкивать о своих чувствах, и подать в Церковный совет просьбу с разрешением покинуть монастырь в связи с тем, что приняли постриг не по собственному желанию, а по настоянию родных, и потому не чувствуют у себя должного призвания к служению. Конечно, дело это непростое, хлопотное, да и на рассмотрение подобной просьбы уйдет немало времени.