Судьба Убийцы (ЛП)

Невозможно подобрать ответ на такие слова. Можно только слушать. Спустя какое-то время он снова заговорил:

— Однажды вечером, после ужина, мне стало плохо. Я лег в кровать. А когда проснулся, то очутился в камере. Прилкоп растянулся на полу рядом. Коултри подошел к двери нашей камеры и сказал, что нам предъявлено обвинение в развращении молодых Белых и подстрекании их к бегству. И что нам больше не разрешалось свободно перемещаться по Клерресу, но мы могли бы восстановить свое положение, если бы помогли им найти Нежданного Сына, нового Белого, рожденного в необычных условиях. Честно говоря, мы сказали, что ничего не знаем о таком ребенке, — его улыбка была гримасой. — Они держали нас в камерах на самом высоком уровне крепости. Задние стены там были филигранные, словно кружево, и белые, будто костяные, но толстые, как мое предплечье. Нам предоставили удобные кровати и хорошее питание, а также перо и пергамент, чтобы мы могли записывать свои сны. Я знал, что мы по-прежнему ценны для них. Мы были надежно заперты на четыре замка, но обращались с нами неплохо. Первое время.

Несмотря на то, что мы лишились благосклонности, было несколько манипулоров и коллаторов, которые оставались верными нам. Мы нашли сообщение, запеченное с одним из маленьких хлебов, которые нам приносили. Это было отважное обещание, мол, они будут продолжать отправлять посланников, пока не убедятся, что те достигли цели. Было ужасно понимать, какие опасности их ждут, но попросить их остановиться не было возможности. Поэтому я осмелился надеяться.

Он затаил дыхание и закрыл книгу, лежащую на коленях. Наощупь он отыскал мое плечо и крепко сжал его.

— Фитц, однажды они нас переселили. Из приятных просторных камер – в те, что находятся в недрах крепости. Там было темно и сыро, и открывался вид на своего рода… сцену, с местами для зрителей вокруг. В центре сцены стоял стол и инструменты для пыток, оттуда несло застарелой кровью. Каждый день я боялся, что мы познакомимся поближе с оковами, клещами и раскаленным железом. Но этого не происходило. Тем не менее, такого рода ожидание и размышления… Я не могу сказать, сколько времени мы провели в таком состоянии.

На день они давали нам только маленькую буханку хлеба и кувшин с водой. Но однажды вечером, когда принесли нашу еду… — он начал задыхаться. — Кувшин с водой… был полон крови. И когда мы разломили хлеб, в нем было запечено множество крошечных костей. Костяшки пальцев… — его голос поднимался все выше и выше.

Я накрыл рукой его руку в перчатке, вцепившуюся мне в плечо. Это все, что я мог сделать.

— День за днем… кровавая вода и костяной хлеб. Невозможно было понять, скольких из них убили. На второй день от меня отселили Прилкопа. А кувшин с кровью и костяной хлеб продолжали приносить. Мне больше нечего было есть или пить, но я не сдавался. Я не сдавался, Фитц.

Он остановился, чтобы отдышаться, и это было все, что он мог делать какое-то время. Будто убегал от страшной погони, чтобы избежать этих воспоминаний. Но в конце они его все же нагнали.

— Как-то это прекратилось. Они дали мне небольшой кусок грубого хлеба, и когда я надломил его, костей в нем вроде бы не оказалось. На следующий день вместо хлеба мне дали овощи в каком-то темном бульоне. Я съел ее. Костная мука и кровяной суп. В течение трех дней. Затем в хлебе – один зуб. И плавающий в супе бледный глаз. О, Фитц.

— Ты не мог знать, — меня стало выворачивать.

— Я должен был знать. Должен был догадаться. Я был так голоден. Так хотел пить. Знал ли я, догадывался ли - и отказывался признать это? Я должен был догадываться, Фитц.

— В твоем сердце нет тьмы, чтобы такое представить, Шут, — я не мог больше терзать его этой ночью. — Ложись спать. Ты рассказал мне достаточно. Завтра мы заберем Пчелку. И прежде чем мы покинем этот город, я убью стольких из них, скольких смогу.

— Если я сплю, то вижу это в снах, — сказал он с дрожью в голосе. — Они были храбрыми, Фитц. Храбрость, превосходящая ту отвагу, что когда-либо была у меня самого. Мои союзники не остановились, они помогали мне, когда могли. Это было нечасто, и не так много. Доброе слово, брошенное шепотом, когда кто-то проходил мимо моей камеры. Однажды была ткань, пропитанная теплой водой, — он покачал головой. — Боюсь, они были жестоко наказаны за эти небольшие милости.

— Завтра, как только Пчелка будет у нас, я преподнесу разного рода «милости» Четверым, — пообещал я ему.

Он не смог улыбнуться в ответ на мое экстравагантное обещание.

— Боюсь, у нас не получится их удивить. Огромное количество снов и сновидцев, с которыми они советуются, должны были выдать нас. Боюсь, они будут весьма подготовлены, чтобы вновь схватить меня и продолжить то, что тогда начали, — он спрятал лицо в ладонях. Его голос звучал приглушенно из-под перчатки. — Они считают меня изменником, — признался он мне. — И за это они ненавидят меня сильнее, чем за любую другую вещь, что я совершил. Я не боюсь, что они поймают меня и убьют, Фитц. Я боюсь, что они схватят меня – и не убьют.

Не страх я видел в нем, но мужество. Он был в ужасе, но ради Пчелки осмелился еще раз испытать на прочность мощь Клерреса. Я потянулся к нему, схватил за манжеты и отдернул его руки от лица. Время быть честным.

— Шут, я знаю, о твоих снах. Не только о тех, что ты мне рассказал, а обо всех. И я понимаю твой выбор, — он затравленно посмотрел на меня. — Совершенный рассказал мне.

Он мягко освободил руки.

— Я должен был знать, что он осведомлен о моих мыслях. И все же не ожидал, что он рассказал тебе.

— Думаю, он беспокоился о тебе. Как он и продемонстрировал в первый день нашей встречи, он очень тебя любит.

— Он рассказал тебе все?

— Он рассказал мне достаточно, Шут. Ты прав. Если есть выбор, который нужно сделать, и один из нас должен погибнуть, то я бы предпочел, чтобы спастись смог ты. Я не был хорошим родителем для Пчелки. Думаю, у тебя вышло бы лучше. И тебе смогут помочь Риддл и Неттл. И Дьютифул подтвердит, что у тебя есть разрешение на управление Ивовым…

Он неожиданно рассмеялся.

— О, Фитц. Не такой выбор! Я не выбираю между тобой и собой, — пауза. Он спросил сдавленным голосом: — Неужели ты думал, что я выберу жизнь для себя, а тебя брошу?

— Это был бы разумный выбор. Ради Пчелки.

— О, Фитц, нет. Сны не предоставляют мне никакого выбора. Это просто расхождения в возможных путях будущего, — его голос стал тверже. — В одном сне Разрушитель умирает, а Нежданный Сын живет. В другом – Нежданный Сын погибает. Итак, если дело доходит до какого-то моего действия, чего я не могу предвидеть, но отчаянно желаю, чтобы этого не произошло, я сделаю все, что должен, дабы увидеть, что Пчелка живет. Пчелка — та, кого я сберегу во что бы то ни стало, — его голос стал хриплым. Слезы сверкали в его незрячих глазах.

— Конечно. Да. Я выбрал бы то же самое.

— Знаю, но я все равно не готов подойти к этому решению вплотную.

Стук в дверь прервал его слова, и он спешно вытер рукавом слезы. Я открыл дверь.

— Простите, что так долго. Пришлось ждать, пока вода закипит, — сказала Спарк. Она протиснулась боком, чтобы внести поднос в каюту, откинула в сторону вещи и поставила его на койку. – У нас осталось не так много чая из Кельсингры. Какой бы вы хотели?

Шут улыбнулся. Спарк осуждающе посмотрела на меня. Она знала, что он плакал. Шут заговорил:

— Вообще-то, у меня есть чай, который я привез из Баккипа. Я берег его, но думаю, что сегодня пора себя побаловать. В нем содержится мята перечная и мята колосистая из Женского Сада, а еще - сушеный молотый имбирь. Немного бузины тоже.

— Пейшенс обычно варила его для меня, — вспомнил я, и он улыбнулся, ощупывая свое имущество и вытаскивая небольшой кожаный мешочек.

— Я получил рецепт от Баррича, — признался он. – Тут как раз хватит на чайник. Насыпь-ка его, — он протянул мешочек Спарк, и она перевернула его в томящийся чайник. Когда он заваривался, аромат дома, простых настоев и простых удовольствий заполнил маленькую каюту. Спарк разлила его для нас, и мы вместе пили чай, будто и не собирались столкнуться со смертью на следующий день. Аромат взбудоражил старые воспоминания, и Шут рассказал ей парочку историй о том, каким был когда-то Олений замок. Он говорил о своей любви к королю Шрюду, о наших с Хендсом проделках в конюшне. О Гарете — девушке-садовнице, которая любила его на расстоянии, и о превосходной еде поварихи Натмег. О Кузнечике и имбирных лепешках, и о том, как пах Женский Сад, когда лаванду нагревало летнее солнце.