Висенна. Времена надежды

Вернулись в дом вместе. Письмоводитель уже выходил из дверей. Нишарг, сияющий ярче чайника, торопился следом, переспрашивая:

— Книжная лавка?

— У западных ворот.

— Гербовник, стал-быть, покупал? А точно ли он?

Лиса глазами указала мужу на калитку и велела:

— Проводи гостей! Вежливо. Ве-е-ежливо! Понял?

Сцапала мальчишку за ухо:

— А ты иди сюда! Я тебе велела что?! Вина гостям подать, а не кислятины! Показывай, откуда наливал!

Втащила в дом, захлопнула дверь:

— У западных ворот. Усатый дуболом, стоял с нами, когда тебя нанимали. Как хочешь, но обгони этих. Скажи: ищут. Успеешь, расскажи про гонца. Не успеешь, так хоть издали крикни… через черный ход, на двор, через ограду. Бегом!

И только тут отпустила ухо. Диккин бросился стремглав, отчаянно растирая пострадавшее место. У калитки многословно и витиевато извинялся Тигренок. Андрей слушал с отменным терпением. Наконец, Лиса появилась на крыльце, и взмокший до носков Шаэррад проделал последний поклон.

Посланник не торопясь вернул поклон и пошел к Ратуше, продолжая беседу со служащим:

— Ну, так точно ли он самый?

— Как не точно! На заставе подорожную предъявил с ее личной печатью! — письмоводитель сделал значительную мину:

— Прикажете взять?

Андрей Нишарг только что не мурлыкал:

— Зачем же сразу взять? Пусть ему подковы каким-нибудь знаком пометят. Подпилят, засечку приметную… Следом поеду. Там всего-то четыре дня пути. До Круглой Долины.

Круглая Долина распахнулась перед глазами путешественников далеко за полдень. Березняки в свежих листьях и золотых пушистых сережках, заканчивались на склонах. Ниже леса склоны поросли ровной невысокой травой, ярко-зеленой по весеннему времени. Дно котловины заметно уходило вниз, но ни малейших признаков болота или даже мокрой земли Спарк не заметил.

Посреди котловины под заходящим солнцем блестело Светлое Озеро. Паломники становились на ночевку у подножия холмов, не приближаясь к воде. Еще в караване Братство выяснило, что ритуал совершается на рассвете. Рассвет — время Жизни. Так же, как полдень — время Огня, закат — Воздуха, полночь — Воды; глухой предрассветный час посвящен стихии Земли, а утро до полудня почему-то считается временем Разума. «Земля рождает Жизнь; Жизнь высвобождает Разум; Разуму не устоять в Огне; Огонь движет Воздух; и Вода гасит ветер…» — так, помнится, объясняли в Школе Левобережья. Но ритуальный счет времени не употреблялся никем, кроме магов. Спарк почти никогда его не слышал.

Скоро уже час заката. Вспомнить урок Терсита, попробовать почуять Ветер?

— Ты узнавал, в чем состоит ритуал? — Ратин неслышно подошел из-за правого плеча.

— Надо просто окунуться в Озеро. Можно в одежде. Главное — поймать миг, когда вода светится зеленым.

— Она и сейчас как будто зеленая.

— Ну… наверное, нужно, чтобы светилась ярко. Или чтобы сама вода светилась. Сейчас-то она просто блестит под солнцем.

— Спарк…

— Да?

— У меня осталась к тебе единственная просьба. Расскажи.

— Как я уцелел на стене?!

— Я испугался тогда. И не пошел бы на стену нипочем. Единственный раз в жизни у меня дрожали колени. Я радовался, что сижу в седле! Никогда прежде и никогда потом такого не было — а ведь я после нарочно лез повсюду, где только можно и нельзя. До сих пор жду страха, как огня в перебитых ребрах. Вот почему я хочу знать.

— Ты спрашиваешь так, будто мы оба умрем назавтра.

— Мы прежние умираем каждый вечер, — выдохнул атаман. — А утром в нашем теле рождается кто-то новый.

Сын Ратри Длинного победил волнение. С нарочитой небрежностью пожал плечами. Но голос… голос еще дрожал. Пожалуй, без «nigil elprovo» Спарк бы не уловил.

— Рассвет. Время Жизни, — согласился наместник. — Ну хорошо. Присядем. Я ведь тоже боялся. Я не знал, что делать. Кто я такой. Могу ли хоть что-нибудь. Или просто Академия мной двигает по доске. Как в наших шахматах. Превратили пешку в коня. Неважно, в ладью там, или в слона. Да хоть в ферзя! Если любая другая пешка может снять тебя с поля… И тогда я подумал: пусть будет что угодно. Все равно, что. Я согласен. Вот мои руки; вот мое сердце — берите. Умного судьба ведет, дурака тащит. Мне казалось, меня катят ногами. Бочонок по брусчатке…Теперь я знаю, для чего люди напиваются. И для чего лучшие бойцы перед поединком очищают голову от лишних мыслей. Мне Лотан давно это говорил. Я даже думал, что у меня получалось. В Кругу… с волками. Но только перед стеной я понял нужную степень очистки. Сосудом Божиим все хотят быть; никто — его ночным горшком!

Подошел Майс. Атаман вежливо отмахнул ему ладонью: пожалуйста, не мешай. Мечник сплел пальцы в знаке высшей срочности. Ратин пожал плечами и поднял руку: перед небом ничто не срочно.

— …А потом мы влезли на стену. Я сразу вспотел: всегда потею, сколько ни упражнялся. Самое малое усилие — и мокрый, как мышь. Ладно. Влезли. Там горожане. Впервые увидел, как смертники дерутся. Вот где мне стало страшно! Один кидается в ноги, головой вперед. И, конечно, получает меч в затылок. Но, пока его бьют, второй наваливается сверху, прижимает мечнику руки к телу, с размаху лбом в шлем! Мне больно стало, как увидел. А ему уже все равно! Отжимает врагу лицо в сторону — и зубами куда придется. В нос, в щеку, в горло! И они хрипят друг на друге, катаются по стене, а по спинам вторая пара бежит. А еще видел, на стене встал такой хорошо закованный парень, с коротким клинком. Трех смертников разделал на тряпочки, не больше зеленых флажков на их спинах. Стена узкая, не обойдешь. Не успел я подскочить, четвертый разгоняется по зубцам, прыгает — всем телом — и сбивает его вниз, внутрь города. Со стены. Вместе с собой. И крик. На выдохе. Такой, что «о» в «а» переходит. Чтобы имя его помнили. Чтобы с рода позор снять!

Проводник вытер лоб. Ратин вытер лоб.

— … Дошли до надвратной башни. Навстречу копейщики. Горожане уже испугались. Не то сообразили бы убрать мостик от стены к башне и дверь закрыть. Я вперед. Срубаю наконечники. Прилетело кистенем в ухо. То есть, над ухом. Радуюсь: шлем отменный. Голова звенит, но на ногах стою… Тут зеленые убитых — какие со стены не упали — за руки, за ноги, раскачали, и на копья. Пригнуть к земле или обломить. На стене больше четырех в ряд не встанет, а пока копейщики со мной возились, по зубцам еще двое разбежались. В кучу! И вся эта куча с копьями, вперемешку — со стены. Мы в башню. Тут у меня преимущество: рубятся горожане так себе. Зеленые уже насобирали с трупов: где клинок, где наруч, где и кольчуга. Вороты, конечно, заклинены вглухую. Отбиваем цепи внутренних ворот, створки бабах! — на площадь. Решетка опущена и внизу тоже заклинена. Рычагами на «семь-восемь» тянем кверху, надсаживаемся. Тут из города десяток или даже больше, видимо, запасные… Поздно, мы уже внутри. Тогда они факел в подвал башни, а там, должно быть, дрова и масло были давно готовы. Пламя выше стен. Зеленые кто куда — а остается только на стену, где их стрелами почем зря. А мне все равно. Даже доспех не греется. Первое, что я об этом мире узнал — посвящение Огню… И вот все горит, а я на рычаге повис и плачу: сил не хватает. Одному не нажать! Мост смертники опустили: только стопоры снять, он сам и упал… Засов на воротах размолотили. Решетка тоже прогорит, но это ж когда еще! А черное знамя уже ко рву подходит. Зеленые видят: Опоясанный внутри остался. Обратно в башню — а не войти. За два шага волосы вспыхивают… Хватаю отклепанную цепь, к бадье с камнями. Там стояли такие, чтоб вниз кидать. Бадью волоком на площадку, откуда и сила взялась… Вторую, третью, еще, еще, еще… На цепь нанизываю. Второй конец за подъемный крюк решетки. Бадьи пинками вниз — цепь и решетка вверх. И сам на рычаг. И тогда только пошла герса, и засыпка от ворот откатилась. Вниз выхожу черный, как смола. Пояс вот настолько в копоти. Но живой. Горожане стоят, смотрят. Думаю: надо меч достать. Вяло так думаю, как в воде. А они поворачиваются — и бегут. И тут сзади рык: черное знамя в город входит. Ворота выбиты. Медведи камни раскидывают. Башню из рва поливают. Наспех, чтобы пройти только. Щиты вокруг. Я лицом в брусчатку, а надо мной копья из баллист — взанг! Откатываюсь, в переулок ползу, подымаюсь: все. Взяли. И тут уже с неба Ханарай: северная стена взята. А я стою, и прямо кожей чувствую: отпускает. Отходит. Все. Все кончилось. Буду жить!