Ночь шрамов

– Да… – Марк еще раз осмотрел келью в поисках предмета, на котором можно было бы сосредоточить взгляд. – Вот тебе еще одна причина не ложиться под иглы спайнов. Если ты можешь так драться, оставаясь непосвященной…

– У меня просто нет выбора! Ко мне никогда не будет доверия, пока меня не примут. Мне с трудом удалось убедить их подождать твоего согласия. Если ты откажешься подписать бумаги, они избавятся от меня, вышвырнут вон или того хуже. – Рэйчел замолчала, взглянула на брата, и вдруг неожиданная мысль пришла ей в голову. – Ты только этого и добиваешься, верно? Хочешь, чтобы мне дали пинка под зад? Хочешь, чтобы я все провалила?

– Я только хочу защитить тебя, – пробормотал Марк.

– Толстокожий ублюдок!

– Толстокожий? – Лицо брата покраснело. – Как приятно слышать это от тебя. А ты очистила хотя бы одну деревню от этих дикарей шетти?

Можете поверить, слово очистить подходило как нельзя лучше. Очищали города с воздушного корабля, с высоты. Распыляя яд, вычищали хашеттов целыми племенами. Мужчин, женщин и детей сметали с лица земли аккуратно и методически точно, экономично рассчитав расход зажигательной смеси. Марк был слишком далеко, чтобы услышать плач и мольбы, он никогда не видел ран и агонии умирающих собственными глазами. Их не убивали– их просто вычищали. Рука Рэйчел сжала одну из бамбуковых трубок и снова опустилась. Она глубоко вздохнула и тихо проговорила:

– Пожалуйста, подпиши бумаги. Позволь мне пройти посвящение. Я так больше не могу.

– Нет, Рэйчел.

. – Тогда выметайся. Я хочу побыть одна.

– Ты и так всегда одна. Тебе что, вообще люди противны?

Рэйчел не знала. Монахи не то чтобы запрещали общение.

Но все не так просто. Ей приходилось сидеть в церковном подземелье, тренироваться и фокусироваться или перебираться из одной темной пещеры в другую. Первый раз в жизни взяв в руки меч, Рэйчел смеялась и кружилась с ним, словно в танце. А отец смотрел и улыбался. Наверное, тогда она смеялась в последний раз. Но танец с мечом повторяла снова и снова: в Холлоувилле и в лесу Шейл, в пещерах хашеттов, в притонах и борделях Сандпорта, пока меч не стал для нее такой же святыней, как вера для посвященных адептов. Рэйчел сотни раз станцевала свой танец, прежде чем ей было позволено выйти на крыши и начать охоту на Карнивал. Ты еще не готова, предупреждали старейшины. Но это не имело никакого значения.

Ослепительно голубое небо простиралось высоко над гигантскими цепями. Ее глаза отвыкли от дневного света: чтобы охотиться по ночам, приходилось жить и тренироваться в кромешной темноте. Уже четыре года Рэйчел просыпалась после захода солнца и засыпала до рассвета.

– Сайпс хочет, чтобы ты осталась здесь и присматривала за его воробышком.

– За Диллом.

Грач на подоконнике застучал клювом, вырвал кусок мха и сорвался с выступа. Рэйчел наблюдала, как птица парит в сторону утопающего в солнечных лучах Дипгейта. Церковь точно так же связывала Дилла по рукам и ногам, как и Марк ее саму. Со смертью Гейна храм запретил архонам летать. С подавлением выступлений хашеттов и появлением воздушного флота отпала надобность в боевых архонах. По крайней мере так объявил пресвитер. Рэйчел подозревала, что на то имелись и другие причины. Родной брат Гейна Суиндер умер молодым, не оставив наследников. При таких обстоятельствах Гейн должен был бы взять несколько жен, но он женился лишь однажды. После того как неизвестный лучник убил Гейна, род снова сократился до единственного ангела. И до какого ангела! Если сам Гейн, несмотря на всю его дурную славу, оставался лишь жалким подобием своего великого предка, то Дилл, неуклюжий малыш Дилл, был лишь бледной тенью отца. Кровь Кэллиса в жилах ангелов с каждым поколением становилась все жиже. Неудивительно, что Сайпс прятал мальчика подальше от посторонних глаз.

У Церкви враги повсюду. Ходили слухи, что город кишит шпионами хашеттов. Пресвитер изо всех сил пытался сохранить последнее связующее звено между людьми и божеством. Непререкаемый и жестокий закон, запрет летать, был наложен на Дилла с тех самых пор, как у него достаточно выросли крылья.

Или запрет улетать?

Тут-то Сайпс и просчитался: стоит связать человеку руки и ему тут же хочется вырваться на свободу.

– А вам все это нравится, – не унимался Марк. – Вы как звери, разве нет?

– Пытаешься довести меня? Ты затем явился?

– Отлично! – Он хлопнул в ладоши. – Тогда я пойду. Оставлю тебя наедине с ножами, стрелами и этой темной каморкой. Просто постарайся не опоздать к началу церемонии. – Марк замешкался у двери. – Ты ведь не собираешься идти вот в этом?

Ответа не последовало. Рэйчел задумалась о Дилле. Заперев ангела, сохранял храм его драгоценную жизнь или попросту растрачивал ее? Грач взлетел выше цепей и исчез из виду. Какое ей до этого всего дело?

Из залы на нижнем уровне своей башни Дилл спускался еще ниже в основные помещения храма на скрипучем лифте. Кабина была не больше железной клетки, а лодыжки утопали в полусгнившем коврике на полу. Машина кряхтела и тряслась, опускаясь через толщи каменной кладки, пока не достигла огромного, будто бездонного помещения – Залы ангелов. Солнечный свет пробивался внутрь через красные, желтые и вишневые стекла сводчатых окон, разбивших противоположную стену на полосы одинаковой ширины. В мерцающем волшебном свете копошились крошечные фигурки священников, занятых приготовлениями храма к Ночи Шрамов. Они карабкались по мосткам и лестницам, закрывая бесчисленные решетки на окнах, проверяя и перепроверяя замки, устанавливая арбалеты на стойках перед крестообразными бойницами.

Дилл потянул за одну из веревок с кисточками, которые теоретически передавали сигнал оператору подать лифт к коридору, ведущему в алтарь. Далеко внизу задребезжал колокольчик, и полдюжины человек принялись крутить лебедки. Через некоторое время кабинка лифта качнулась и начала опускаться, чуть заметно подвигаясь к южной стене. Вдруг на решетчатый потолок опустился голубь и стал чистить перья. Завидев ангела, птица смутилась и сорвалась с места с пронзительным криком.

Дилл всей душой ненавидел этот лифт. Пресвитер специально распорядился установить приспособление, когда Церковь наложила запрет на полеты архонов. И без того медлительная и неуютная железная клетка редко доезжала до нужного этажа. А если и доезжала, то останавливалась на таком расстоянии от края платформы, чтобы вынудить несчастного пассажира совершить прыжок, достойный доброго акробатического номера. То ли механизм был изначально неисправен, то ли виной всему было дурное настроение рабочих, тянущих тросы.

Лифт резко остановился. Скрипящая, раскачивающаяся кабина повисла на расстоянии двухсот футов от пола и восьмидесяти – от ближайшей стены.

– Эй! – позвал Дилл.

Никто из священников не обернулся. Они были слишком далеко и слишком заняты проверкой замков, засовов и арбалетов.

Дилл стоял в подвешенной над землей клетке, положив руку на меч, и ждал.

Ждал.

– Эй!

Никто не отозвался. Над головой пронесся беспокойный голубь.

Церковная кухня напоминала поле боя. Лязг ножей раздавался со всех сторон и спорил с треском печей и криками бесчисленных поваров и поварят. Толпы людей в высоких белых колпаках потели над разделочными столами: нарезали ломтиками и кубиками, потрошили и разделывали туши. Котлы кипели на открытом огне. Поварята выстроились рядами у дымящихся раковин и до изнеможения оттирали бесконечные тарелки и чашки. Подавальщики с трудом локтями пробивали себе дорогу, чтобы в целости вынести из этого адского пекла драгоценные подносы с жареным козленком и сладкой бараниной, перепелиными пирогами и запеченными грачами, с горячей картошкой в масле.

Пухлые щеки Фогвилла зарделись от жары, а капельки пота оставляли блестящие ручейки на напудренном лице. Решив, что чем быстрее он двинется вперед, тем чище выйдет из проклятого места, помощник стал проворно пробираться между печами и раковинами, ловко увиливая от развешанных над головой медных кастрюль и сковородок, перепрыгивая через разливающиеся по полу молочные реки. Он закрыл нос рукавом и чуть не столкнулся с рассерженным носильщиком, который держал в руках поросенка. Животное взвизгнуло и стало вырываться, носильщик разразился руганью. Поваренок, нарезавший лимон, ехидно улыбнулся, глядя на разыгравшуюся сцену, и выкрикнул нечто недостойное слуха священника. Впрочем, Фогвилл все равно ничего не расслышал в общей суматохе.