В плену пертурбаций

– Единственное, что требовалось, мой мальчик, единственное, что мог.

– А что дальше? Будет какое-нибудь чудо?

– Если нам повезет, то да.

У Джон-Тома затекла шея, а потому он опустил голову и перевел взгляд на платформу, служившую опорой хитроумному аппарату, который зашвырнул в небо сверкающее невесть что. Кожаный ремень, на котором первоначально висел металлический сосуд, попросту испарился. Сам сосуд валялся на земле: этакая полурасплавленная питьевая кружка.

Таинственный аппарат, против ожиданий Джон-Тома и вопреки законам физики, остался цел и невредим, хотя та сила, которая запустила ракету, должна была разнести его вдребезги, а жар, что расплавил сосуд, – испепелить до основания. Юноша обескураженно помотал головой.

Ничего не скажешь, Клотагорб – мастер устраивать спектакли с участием сверхъестественных явлений.

– Чудеса, да и только, – буркнул подковылявший Мадж. Выдр наклонился, повел носом и недовольно сморщился. – Все никак не соберусь спросить у его чудодейства, почему как магия, так обязательно сплошная вонь?

– Мадж, ты способен опошлить все на свете!

– Эх, приятель, твой свет сам что хошь опошлит. Кстати говоря, от него тоже смердит так, что и покойник не выдержит.

Джон-Том сделал вид, что не слышит, нагнулся и протянул руку к сосуду. В небе по-прежнему погромыхивал гром, в воздухе ощущалась неприятная сырость. Юноша осторожно прикоснулся к расплавленному металлу. Тот оказался холодным. Тогда Джон-Том подобрал сосуд, положил его на ладонь и принялся рассматривать. Не верилось, что совсем недавно он излучал палящий жар; в настоящий момент от сосуда исходил поистине ледяной холод. Мадж был прав: металл попахивал чем-то не слишком ароматным. Джон-Том сунул палец внутрь, провел им по стенке, а когда извлек наружу, увидел, что к ногтю прилипли черные крошки. Юноша поднес палец к носу и принюхался.

– Ну что, кореш? – поинтересовался Мадж.

– Не знаю, – отозвался Джон-Том и вновь поглядел на небо. – По запаху похоже на иодид серебра. Там, откуда я пришел, им или чем-то в этом роде засеивают облака.

– Приятель, мы тут засеиваем не облака, а землю, – буркнул выдр, кинув на юношу косой взгляд. – Не говори ерунды.

Джон-Том не стал спорить. Он направился туда, где стоял Клотагорб.

Чародей продолжал смотреть в небо. Какой же ты молодец, старикан, подумал Джон-Том и понял вдруг, что улыбается.

И тут случилось нечто невероятное. Произошло чудо, о возможности которого упоминал волшебник. Джон-Том осознал, что уже не улыбается, а хохочет во все горло. Еще немного – и он пустился бы в пляс.

С неба закапал дождь.

Гром звучал поначалу сварливо, затем озадаченно, а теперь гремел басовито и уверенно. Джон-Том запрокинул голову, подставляя дождю лицо, наслаждаясь чистой, свежей, естественной – ну, может, самую чуточку неестественной – влагой.

– Ну-ка, – воскликнул Мадж, выхватывая у юноши сосуд, – дай я понюхаю. Тут чтой-то не так. – Выдр глубоко вдохнул, глаза его широко раскрылись. – Разрази меня гром, приятель, там было настоящее бренди!

Может, осталась даже капелька-другая, как раз для старины Маджа. – Он хотел было выпить остатки содержимого, однако ему помешал Джон-Том.

– Эй! – Юноша поспешно отобрал у Маджа полурасплавленный сосуд. – Тебе что, жить надоело? Иодид серебра… Или хлорид? – Джон-Том принюхался; на лице его появилось озадаченное выражение. – И вовсе не бренди, а самый настоящий бурбон.

– Ну и дела, приятель, – пробормотал изумленный выдр. – Лично я чую шоколадный ликер.

– А я – то ли сауер [2], то ли водку, – откликнулся Джон-Том. – Что происходит?

– Ничего особенного, мой мальчик, – произнес Клотагорб, прикрывая лапой очки, чтобы на стекла не попало ни капли дождя. – Тот компонент, определение которого вызывает у тебя столь значительные затруднения, является весьма дорогостоящим и куда более существенным, нежели все то, что ты перечислил. Если бы не обстоятельства, требующие решительных действий, я бы ни за что не стал применять его. Сей компонент встречается крайне редко, а потому служит предметом вожделений; им стремятся завладеть и те, кто творит магию, и те, кому наплевать на все, кроме выпивки. Мы называем его спиртэксом. – Волшебник снова поглядел на небо. Дождь лил не переставая, превращался мало-помалу в настоящий ливень. Громовые раскаты стихли, и теперь слышался лишь стук о землю дождевых капель, которые падали отвесно, под прямым углом, благо на ветер не было и намека.

– Никогда о таком не слышал, – буркнул Джон-Том.

– Спиртовой эссенцией, – пояснил чародей, – я постарался не только прогнать облако, но и вернуть Оспенспри к действительности, а потому должен был использовать нечто, способное смешиваться с водой.

– Чтоб у меня зенки повылазили! – вопил между тем Мадж, который запрокинул голову, широко разинул рот и непрерывно облизывался. – Приятель, ты что, совсем ума лишился? Пей, пока пьется! Пли ты думаешь, что дождик никогда не кончится?

Сорбл, подобно выдру, не собирался упускать столь благоприятную возможность. Теперь понятно, почему он помалкивал, подумалось Джон-Тому. Пока остальные были заняты разговорами, филин медленно, но верно поднимался к вершинам блаженства. Юноша осторожно слизнул каплю, что собралась у него на кончике носа. М-м, мятный ликер. Вторая капля имела привкус «Галльяно», третья – «Мидори» или чего-то очень похожего. Хватит, сказал себе Джон-Том. В конце концов, он ведь не испытывает ни жажды, ни желания упиться до чертиков.

– Осафинское! – горланил Мадж. – Терраквинское! Кусаж, гвинал, эссарк, гудмейж! – Выдр повалился на землю, перевернулся на спину, широко раскинул в стороны лапы и как будто забыл обо всем на свете.

Однако насладиться алкогольным ливнем в гордом одиночестве у него не получилось. Горожане Оспенспри быстро распознали целебные свойства дождевых струй и повыскакивали из своих хижин – сперва по двое и по трое, а потом повалили на улицы возбужденной гурьбой. К общему веселью присоединились даже те, кто мнил себя трезвенниками: они поступили так для того, чтобы не завидовать впоследствии менее благоразумным соседям, которые наверняка будут рассказывать о чудесном ливне до конца своих дней. Дождь шел и шел, и вдруг унылый городской пейзаж начал меняться буквально на глазах. Мертвые деревья и растения ожили, словно по мановению волшебной палочки. На стеблях, которые, казалось, давным-давно высохли, раскрылись лепестки цветов, на ветках стали набухать и распускаться почки, стволы деревьев распрямлялись, как бы наливались жизненной силой и победно вскидывали облаченные в зеленую дымку ветви. Плодов ожидать не приходилось, ибо их пора уже миновала, однако урожай следующего года обещал быть поистине умопомрачительным.

Капли дождя сотворили чудо с полями, на которых вызревала когда-то поздняя пшеница. Припавшие к земле колосья встрепенулись, поднялись в полный рост, зазолотились спелыми зернами. Кстати сказать, потом из этого зерна выпекли хлеб, который прославился на все Колоколесье и далеко за его пределами тем, что тесто караваев и буханок слегка отдавало алкоголем, а каждый ломоть напоминал по вкусу тот или иной сорт вина.

Джон-Том наблюдал сквозь пелену дождя и тумана за преображением Оспенспри. Город как будто разогнулся, скинул с себя тяжкую обузу.

Постройки и те, кто ютился в них, словно вдохновились метаморфозой, которая произошла с черным облаком. Чем светлее становилось последнее, тем радостнее делались Оспенспри и окрестности. На глазах у Джон-Тома город превратился из островка запустения и отчаяния в истинный цветок севера. Глиняные хижины исчезли без следа, на их месте вознеслись к небу величественные здания из дерева и камня. Грязь под ногами моментально высохла, явив взгляду брусчатку белого мрамора с красноватыми прожилками. Облепленный зеленой слизью фонтан преобразился в изящный шпиль, украшенный воздушными арками; из десятков отверстий хлынули прозрачные водяные струи. Возникли вновь и мраморные статуи, и сотни сверкающих зеленых гранатов – оливинов, которые дали площади ее название.