Ключ Лжеца (ЛП)

– …Хардасса! – Кулак Снорри подчеркнул слово ударом по столу, и я заметил, что теперь большинство местных слушало его. По тишине я догадался, что он, должно быть, рассказывает историю нашего путешествия в Чёрный форт. Будем надеяться, он не станет упоминать ключ Локи.

На мой взгляд, довольно странно, что норсийцы так плохо относились к Локи. Из всех языческих богов Локи определённо был самым сообразительным, искусным в планировании и тактике, и немало помог Асгарду в войнах против великанов. И всё же они относились к нему презрительно. В Харроухейме легко было понять, в чём тут причина. За их дочерями не ухаживали, их не соблазняли – их увозили налётчики. В древних сказках, которыми викинги так восхищались, единственной доблестью была сила, а железо – единственной валютой, имевшей значение. Локи же с его хитростью, при помощи которой слабый человек может победить сильного, был проклятием для этих людей. Поэтому неудивительно, что в его ключе заключалось проклятие для всякого, кто хотел заполучить его силой.

Неужели Олаф Рикесон [5] взял ключ силой и навлёк на себя проклятие Локи, и поэтому его огромная армия замёрзла в Суровых Льдах? Кто бы ни нанёс Снорри ту рану, он умнее Мёртвого Короля. Кажется, верное дело – забрать ключ при помощи полутонного волка Фенриса, но такие методы могут навлечь гнев бога.

– Ещё эля? – Туттугу начал наполнять мой рог, не дожидаясь ответа.

Я поджал губы, и меня поразила другая мысль: какого чёрта их называют "медовые залы"? С тех пор, как я прибыл на север, я выпил несколько галлонов из разных рогов, бутылей, кружек… один раз даже из ведра… в полудюжине разных медовых залов – и мне ни разу не предложили медовухи. Самое сладкое, что могут сделать норсийцы – это убрать соль из своего эля. Обдумывая эту важную мысль, я решил, что пора слить в уборную отработанный эль, и встал, лишь слегка покачиваясь.

– Всё ещё привыкаю к земле. – Я опёрся рукой на плечо Туттугу, перестал качаться и направился к двери.

Незнание местного жаргона не стало препятствием в поисках уборной: меня направлял мой нос. На обратном пути в зал моё внимание привлёк едва слышный звон колокольчиков. Лишь краткий высокий "звяк". Кажется, звук исходил из переулка между двумя близстоящими зданиями – это были большие строения из брёвен. У одного даже имелся покрытый искусной резьбой фронтон… возможно, храм. Прищурившись, я различил во мраке фигуру в плаще. Я стоял, моргал и уповал на Бога, что это не какой-то озабоченный близорукий варвар, который решил утащить меня в какую-нибудь далёкую деревню, ещё более унылую, чем Харроухейм.

Фигура не двигалась с места, скрытая в узком проходе. Из тёмных рукавов показались две стройные руки и откинули капюшон. Снова звякнули колокольчики, и выяснилось, что это девушка из окна, с такой дерзкой улыбкой на губах, которая не нуждается в переводе.

Я бросил взгляд на светящийся прямоугольник дверей медового зала, снова глянул в сторону уборной, и, не заметив никого, кто смотрел бы в мою сторону, помчался к моей новой подруге в переулке.

– Что ж, привет. – Я улыбнулся ей своей лучшей улыбкой. – Я принц Красной Марки Ялан, наследник Красной Королевы. Но ты можешь называть меня принц Ял.

Она прижала пальчик к моим губам и прошептала что-то столь же восхитительное, сколь и неразборчивое.

– Как я могу отказать? – Прошептал я в ответ, положив руку ей на бедро и задумавшись на секунду, как по-норсийски "нет".

Звякнув колокольчиками, она уклонилась от моей ладони и прижала пальцы между своими ключицами.

– Ингвильд.

– Прелестно. – Мои руки преследовали её, а я попытался выговорить её имя и решил, что не стоит.

Ингвильд со смехом отскочила и указала назад между зданиями, и с её губ снова полилась милая тарабарщина. Видя мой непонимающий взгляд, она помолчала, а потом повторила медленно и разборчиво. Конечно, не имеет никакого значения, насколько медленно и насколько разборчиво ты повторяешь тарабарщину. Возможно, там встречалось слово "задира".

Высоко над нами своё лицо показала луна, и тот скудный свет, что добрался до нашего узкого переулка, выхватил из темноты черты девушки, осветив изгиб её щеки, её лоб, оставив глаза во мраке. Лунный свет блестел на усыпанных колокольчиками волосах, серебрился на выпуклости груди, и тени опускались к стройной талии. Внезапно уже перестало иметь значение то, что она говорила.

– Да, – сказал я, и она пошла вперёд.

Мы прошли между храмом и соседним с ним зданием; между хижинами; вокруг свинарников, где на сене хрюкали неугомонные боровы; мимо дровяников и пустых загонов, и вышли туда, где склон сменялся харроухеймским участком для земледелия. Я схватил фонарь со свечой внутри, висевший перед одной из последних хижин. Девушка зашипела и неодобрительно заахала, в то же время улыбаясь, и жестом показала мне повесить на место, но я отказался. Огарок жира в мутном стекле с крышкой вряд ли можно было назвать кражей в крупных размерах, и будь я проклят, если собирался закончить эту ночь со сломанной ногой, или по колено в яме с грязью. Куда бы Ингвильд не направлялась, чтобы впервые отведать Красной Марки, я собирался добраться туда целым и невредимым, и не ударить в грязь лицом.

Так что мы ковыляли дальше в маленьком кружке света, по пологому склону, по перекопанной земле и уже держась за руки. Она иногда что-то говорила – звучало это соблазнительно, но с тем же успехом могло быть и замечанием о погоде. Ярдах в ста от последних хижин перед нами показался высокий сарай. Я стоял и смотрел, как Ингвильд подняла щеколду и приоткрыла дощатую створку двойной двери, ведущей внутрь грубого бревенчатого здания. Она обернулась через плечо, улыбаясь, и зашла внутрь, поглощённая темнотой. Пару секунд я раздумывал, насколько мудро поступаю, а потом последовал за ней.

Свет лампы не достигал крыши или стен, но я видел, что здесь хранилось сено и фермерские принадлежности. И того и другого немного, но хватало, чтобы запнуться. Ингвильд снова попыталась заставить меня отказаться от лампы, указывая на дверь, но я улыбнулся и притянул её к себе, поцелуем сняв с губ все возражения. В конце концов, она закатила глаза и высвободилась, чтобы снова закрыть дверь.

Взяв меня за руку, Ингвильд провела меня вглубь сарая, где наверх, к этажу над основным сеновалом, шла лестница. Я поднялся за девушкой, улучив возможность насладиться грязными, но фигуристыми ножками, исчезавшими в тени юбок. На самом верху из кучи сена было сложено что-то, смутно напоминавшее гнездо.

В Красной Марке сеновал весной может быть и неплохим местечком, где можно покувыркаться со случайной крестьянкой или дружелюбной фермерской девчонкой. Хотя в этих непристойных историях вам никогда не расскажут, насколько всё зудит от сена, как оно колется, и как лезет в такие места, где ни один из участников не пожелал бы ничего острого или зудящего. Сеновал в Норсхейме весной, пожалуй, похож на ледник. Ни один человек в своём уме, как бы ему не хотелось любовных утех, не станет здесь расставаться ни с одним предметом одежды, и кажется, что любой, кто высунет голову на ледяной воздух, немедленно съёжится и умрёт. Я поставил лампу рядом с нами, и, глядя на клубы пара от дыхания, задумался, есть ли способ ускользнуть обратно в медовый зал, сохранив при этом остатки гордости. С другой стороны Ингвильд вроде бы хотела продолжать, как и планировалось, и улыбаясь, жестикулируя, а потом и нетерпеливо кивая головой, она опустилась на четвереньки, показывая мне, чтобы я поспешил со своей частью.

– Дай мне минутку, И… Ингв… любезная. – Я подержал руки над лампой, чтобы немного согреть. – Холодный воздух мужчине никогда не угождает.

Норсийские женщины бывают весьма страстными, и Ингвильд не была исключением: она прижала меня спиной к стене и принялась задирать множество грубых юбок, чтобы приступить к делу. Ещё немного повозившись закоченелыми пальцами и почти не раздеваясь, мы с Ингвильд сомкнулись в позе, нередко встречающейся на фермах, причём у меня возникло несколько оскорбительное чувство, будто я нахожусь в бутерброде между стеной амбара и моей пассией.