Ивашка бежит за конём

— Тётка Параска, можно мне пойти погулять?

— А пойди, пойди, только не потеряйся, город-то большой, незнакомый.

Подружка кричит ему вслед:

— Обратно пойдёшь, примечай — где большая смоковница, тут мой дом. Выше, раскидистей моей смоковницы во всей Сугдее не найти. Её издали видать, не заблудишься.

— Далеко не ходи, — говорит Параска, — скорей возвращайся. Нам бы ещё засветло вернуться домой.

— Я скоро, — говорит Ивашка.

Он идёт по городу, по большому, по незнакомому, а по сторонам не смотрит и под ноги не глядит. Его взор устремлён вверх, на крепость. Венцом вьётся крепость вокруг всей горы, вздымается к вершине скалы, там высокая башня на все четыре стороны света смотр ит. С той башни за море видать, за туманы, за облака, за водную гладь, за бурные валы, до того, до отдалённого берега, где Царьград по краю земли.

Ивашка под ноги не смотрит, а камни-то неровные. Многими столетиями по ним ступали, они износились, стёрлись, скользкие. Где ребром торчат, где вовсе ямка, а где ямка, там лужа.

Ивашка споткнулся, чуть в лужу не угодил, а его подхватывает чья-то рука.

— Господин Гензерих!

— Ивашка, мейн либер кнабе, мой милый мальчик, как ты живёшь?

Ивашка открыл было рот ответить, а господин Гензерих ему говорить не даёт, спешит про себя рассказать.

— О! Я живу очень хорошо, зер гут! Я живу в крепости, во дворец.

Он Ивашку одной рукой обнял за плечи, другой рукой машет, хвастает:

— Я теперь очень важный человек!

— А как же ты от Сотана ушел?

— Фуй, Сотан грязная свинья. Я уже давно у него не живу. Я уже всю зиму у него не живу. Меня выкупила госпожа супруга правителя, эйне вундершёне фрау. Я ей вундершёне платье шью. Одно платье, два платье, очень много платье. Зер филь — очень много.

— Так ты больше не купец теперь?

— О нет! Я лучше.

Они идут в гору. Крепостные стены над ними нависли. От них тень и прохлада. У подножия фонтанчик, тонкой струйкой льётся вода. Ивашка нагнулся, ловит воду ртом.

— Вода невкусно, — говорит господин Гензерих, — я лучше дам тебе пить вино. У меня есть дома дорогое вино.

— Ну уж нет, — говорит Ивашка, — я твоё вино не стану пить. Один раз попил — учёный.

Господин Гензерих хохочет, сквозь смех едва выговаривает:

— О, это было, это прошло. Не надо помнить.

— Нет, — говорит Ивашка, — я с тобой не пойду. Давай здесь простимся. Меня уже ждут давно, наверное.

— Простимся! — повторяет господин Гензерих. — Ауф иммер — навсегда! — И на глазах у него, на голубых, на белёсых, большая слеза, будто пузырь.

— Зачем навсегда? — говорит Ивашка. — Может статься, опять повстречаемся.

— Ниммермаль! — говорит господин Гензерих. — Никогда!

Ивашка не поймёт, что так, да почему и с чего бы у господина Гензериха такой торжественный вид. Господин Гензерих махнул рукой, господин Гензерих говорит:

— Я уезжаю! Ауф иммер — навсегда!

— А далеко ль?

— В Царьград! Госпожа супруга правителя — она уезжает и берёт меня. Я буду ей ещё много платья шить в городе Царьград.

— В Царьград? Ох, господин Гензерих, в ноги тебе поклонюсь, возьми меня в Царьград! Мне очень туда надо. Вспомни, как мы от Днепровских порогов в ладье в Царьград бежали, да не пришлось достигнуть. Тебе бы тогда без меня не спастись. Возьми меня! Слёзно прошу.

Господин Гензерих морщит свой длинный нос, говорит:

— Зачем? — Повернулся, идёт к крепостным воротам.

А Ивашка бежит, бежит за ним, слёзно умоляет:

— Возьми меня, возьми меня, что тебе стоит! Господин Гензерих остановился, подумал, ударяет себя в грудь, говорит:

— Я теперь очень важный человек. Я скажу госпоже, она для меня сделает всё — аллес!

Он берёт Ивашку за руку, они входят в крепость.

Глава восемнадцатая

ПРОКОП-ВСЕХ-ПОБЕДИШЬ

В те времена жил в Царьграде отставной солдат-грек, по имени Прокоп, а прозвище ему было Всех-Победишь. Сам ли он его придумал или дали ему такое в насмешку — но являл он скорее вид поражений, а не побед. Всё его лицо — от виска через нос до скулы — пере секала глубокая рытвина, след страшного удара вражеского меча, и оттого один его глаз был навеки прищурен. На левой руке не хватало у него трёх пальцев, а чудом уцелевшие большой и мизинец походили скорей на клешню краба, чем на кисть человеческой руки.

Он хромал на одну ногу, но ужасный шрам от раны, некогда нанесённой в бедро, он и не думал скрывать, так что всем было видно, что он был герой, участвовавший во многих больших сражениях.

В награду за военную службу он получил клочок земли, но тотчас продал его помещику, а на вырученные деньги жил расчётливо и скудно — хватило бы до конца дней. На обед он довольствовался тремя листиками салата и съедал их, обмакнув в уксус, так что одновр еменно утолял и голод и жажду. Однако же было у него немало друзей, и приятелей, и знакомцев, которые охотно подносили ему чарочку вина, а на закуску хлебец с зубчиком чеснока.

Однажды в полдень он прогуливался по улице, с благодушным и сытым видом ковыряя в зубах щепочкой. Его здоровый глаз крутился колесом, бросая взгляд и вперёд, и назад, и во все стороны, зорко вглядываясь, не встретится ли знакомое лицо. Но люди проходили мимо, равнодушные, не замечая его. Три одиноких листика салата подняли возню в его кишках и громко требовали добавки. Уж он начал подумывать, что, как это ни претило его гордости, придётся, пожалуй, стать в ряд нищих на церковной паперти и протянуть руку за подаянием.

Тут вдруг он заметил парнишку, одиноко стоящего среди снующей мимо толпы.

Парнишка растерянно оглядывался, и по всему было видно, что с ним случилось что-то неладное.

Прокоп-Всех-Победишь остановился против него и оглядел его с ног до головы. Судя по лицу и одежде, он, без сомнения, был иноземец и, вероятно, русс. За время своих походов Прокопу случалось встречать франков и латинян, арабов и русских, и он умел объясня ться на их языках. Поэтому он недолго думая заговорил:

— Мальчик, что ты стоишь одиноко? При звуке родной речи парнишка встрепенулся. Радуясь и смущаясь, схватил он Прокопа за край одежды и воскликнул:

— Ах, дяденька, я заблудился! Город-то какой большой!

— Это так! — гордо ответил Прокоп. — Воистину город необъятный. И нередко случается, что человек, родившийся на первом холме, никогда не ступал на седьмой и терялся в долине между шестым и пятым.

Но не следует унывать. Будь терпелив и смел и всех победишь.

— Мне бы только найти дорогу домой! — сказал парнишка и всхлипнул.

Искусными вопросами Прокоп выяснил, что мальчишку зовут Ивашка, что он только вчера приехал сюда со своим другом, немецким портным, а портной шьёт платье госпоже Пульхерии. а остановились они у дальней родственницы госпожи. А как имя родственницы и на ка кой улице её дом, он не знает.

— Это дело нелёгкое, — сказал Прокоп. — И неудобно его обсуждать среди шумной толпы. Если у тебя есть немного денег, зайдём в харчевню. Там в тишине обсудим, как тебе добраться до дому,

— У меня есть монетка. Мне дала госпожа.

— В таком случае, всё в порядке! — воскликнул Прокоп. — Можешь считать, что ты уже дома.

С этими словами он взял Ивашку за руку и повёл в ближайшую харчевню. Тут, удобно развалившись на деревянной скамье, он кликнул хозяина и велел подать мисочку оливкового масла и к ней два пресных хлебца и ещё один хлебец, замешанный на меду или посыпанный тмином, и ещё две-три сухие рыбки и большую луковицу, и ещё, пожалуй, немного вина на все остальные деньги.

— А кто будет платить? — спросил хозяин.

— Я! — гордо воскликнул Прокоп и со звоном бросил на стол Ивашкину монету.

Хозяин пересчитал заказ по пальцам и сказал:

— Ничего здесь нет остального. Выбирай или рыбу, или вино.

Три листика салата в животе у Прокопа зашумели сильней. Он вздохнул и сказал:

— Ну что ж, пусть будет рыбка.