Ивашка бежит за конём

Вот и зима настала. Длинными вечерами в светильнике фитилёк плавает в масле, горит огоньком. Женщины прядут. Кобякич плетёт ремешок из сыромятной кожи, про кочевье рассказывает, необъятные степные пастбища, а то про город Итиль, где многие половцы оседло живут, каменные дома себе выстроили, богато живут, торгуют и конями, и рабами, и разным товаром со всех концов земли.

А не то Параска песню затянет, как стонут русские девушки во всех концах земли, от своей родни отторгнуты, в чужие края проданы. На Хвалынском море плачут, в Сурожи руки ломают.

Прервёт песню, скажет:

— Надо бы в Сурож сходить, купить новые иголки. Мои-то все поломались. Да придётся обождать. В горах тропки все занесло снегом, заблудишься.

— Как подтает, сойдёт снег, я схожу, куплю тебе, — говорит Кобякич.

Внизу под обрывом море вздулось, почернело, бушует, огромные валы катит. Так грохочет — и в доме слышно. Пронзительно холодный дует ветер.

Глава пятнадцатая

ЯРМОШКА ПРЫГАЕТ И ИСЧЕЗАЕТ

Настала весна, Параска говорит:

— Тьфу! Глаза бы мои не смотрели! Изба закопчённая, сами все чумазые, одежда грязная. Идите, девки, к морю, всё постирайте. А здесь я сама приберусь, Ивашка с Ярмошкой помогут мне. Кобякич, ступай в сад, не болтайся под ногами.

— А как с козой быть? — спросил Ивашка.

— Тьфу! — сказала Параска. — Толстый, здоровый вырос, а понятия — как у молочного порося! Всё ему объясни, всё разжуй и в рот положи. Козу привяжи к дереву, да не в саду, а за оградой, не то она всю кору с яблони обгложет. И козлята от неё никуда не убег ут. Ну, поживей ворочайся!

Тут все принялись за дело.

Девушки связали грязную одежду в узлы и пошли к морю. Впереди-то две Кобякичевы дочки, а за ними молодая Кобякича сына жена, а за ней служанка, а всех позади рабыня. Они тащат узлы, дочки-то на голове, молодая под мышкой, служанка за плечо закинула, а у рабыни узел всех больше. Она его двумя руками обняла, впереди себя держит. За узлом её головы не видно — идёт узел на двух босых ногах.

Долина не спускалась к морю покато, а обрывалась крутым глинистым склоном. За зиму тропка кой-где осыпалась, а по пути размыло глубокую щель. Они у этой щели собрались, гадают

— Ай перепрыгнем, ай недопрыгнем? Кобякичева старшая дочка говорит рабыне:

— Ты первая прыгай. Коли перепрыгнешь, нам руку протяни, и мы тогда прыгнем.

Рабыня смотрит на щель — ай, широко! Ой, глубоко!

Она говорит:

— Я боюсь!

Кобякичева старшая дочь велит:

— Прыгай!

Вторая дочка приказывает:

— Прыгай живей!

Кобякича сына молодая жена ножкой топнула, прикрикнула:

— Не разобьёшься, прыгай! А служанка тараторит:

— Как ты смеешь барышень гневить? Прыгай! Рабыня оглянулась на все стороны, нигде не видит себе сочувствия. Она собралась с духом, перепрыгнула. Протянула руку, говорит:

— Хватайтесь за мою руку, я вас перетащу.

Перебрались они через щель, на берег ступили. Прибой слабый, вода тёплая, волна набежит и растает.

Они набрали на обрыве серой глины, этой глиной трут одежды, глина пенится, снимает грязь. Они одежду в море полощут — чистая, лучше новой.

Солнышко высоко поднялось, стало их припекать, а ещё не всё постирано. Говорит Кобякича сына молодая жена:

— Я на работе заморилась, пойду в воду окунусь. Вы без меня достирывайте. Кобякичевы дочки говорят:

— Ах, невестушка, больно ты хитра! И нам жарко, и мы окунёмся. Служанка говорит:

— А я чем вас хуже? Рабыня просит:

— Мне тоже жарко. И я бы разок окунулась. А они смеются, плечиками пожимают, говорят:

— Ишь, неженка! С нами вздумала равняться! Ничего, небось не растаешь, как ты смеешь купаться хотеть!

Поскидали рубахи, полезли в воду, рабыне велели достирывать. Она трёт бельё глиной, большим камнем колотит, отполощет, круто выкручивает. Вот разогнула она спину, глаза от солнца заслонила ладонью, смотрит вдаль. А там, где море сливается с небом, — чёрн ая точка.

Она опять стирает, опять голову подняла. А уж точка длинной чёрточкой вытянулась.

Те-то, четверо, плещутся в воде, играют, друг дружку по-нарочному топят, визжат, брызгаются.

Рабыня опять подняла голову, а чёрточка уже стала побольше и пожирней — будто сороконожка по морю ползёт. Купальщицы вышли на берег, среди гальки цветные камушки ищут. Тут их море много повыкидало, красных, и жёлтых, и голубых. Иные-то полосками, а те за витками или глазками. На свет посмотришь — насквозь прозрачные.

Рабыня опять на море глянула, а сороконожка-то — корабль. Сорок вёсел вздымаются, враз по воде ударяют, поворачивают корабль к ихнему берегу.

Тут рабыня как закричит…

В долине в домике Параска кончает уборку, говорит:

— А уж солнце-то к полудню. Небось девки всё перестирали. Им мокрое-то будет тяжело нести. Возьмите, Ярмошка, Ивашка, две большие корзины, ступайте на берег, помогите чистую одежду домой тащить.

Они взяли по корзине, пошли к морю. Подошли к обрыву — слышат пронзительный крик. Они подбежали к краю обрыва, смотрят вниз, а там такое!

Стоит в море большой нездешний корабль, а по берегу бегают разбойники — иноземные люди и девушек ловят — Кобякичевых двух дочек, и сноху, и служанку, и рабыню. А те визжат, увёртываются.

Как увидел это Ярмошка, он не стал терять время — по тропке бежать, а прямо сверху, с трёхсаженной высоты, прыгнул вниз.

Ивашка стоит, окаменел от ужаса.

Ярмошка прыгнул, не рассчитал, покатился вниз, прямо в одного разбойника угодил, сбил его с ног. Тот кувыркнулся, рабыню выпустил, она вывернулась, мимо шмыгнула, кинулась бежать.

Ярмошка вскакивает, на другого разбойника бросается. Он кулаками дерётся, головой бодается, ногами брыкается, камнями швыряется, вопит:

— Такие-сякие!

Они на него втроём навалились, сцепились узлом, взад-вперёд по берегу шаром катятся. То одна, то другая голова покажется, рука подымется, а её опять подомнут.

Тут мимо Ивашки промчалась рабыня. Глаза белые выкатила, рот открыла, дыхание свистит. Мимо пронеслась. Ивашка очнулся, скорей вниз по тропке на помощь бежит. Он бежит, кричит:

— Держись, Ярмошка!

Бежит, под ноги не смотрит, угодил в щель. Стал он выкарабкиваться, а земля из-под пальцев сыплется, ухватиться не за что. Он ногу поставит — она вниз ползёт, за кустик уцепится — с корнем выдернет. Колени, руки ободрал, выбрался из трещины. Смотрит — бе рег пустой. Всё исчезло — ни Ярмошки, ни девушек, ни разбойников, ни узлов с одеждой. Только берег весь изрыт, будто здесь дикое стадо прошло, и одна рубаха в песок втоптана. И вдали корабль, чёрная сороконожка, сорока вёслами по морю убегает.

Ивашка подобрал рубаху, обе корзины на руку вздел, повернулся, потихоньку побрёл домой.

На пороге встречает его Параска. Уж она всё знает. Она волосы выдирает клочьями, рубаху на груди изорвала, уже в ней сил пет вопить, она хрипит:

— А ты как? Ты-то что?

Ивашка опустил голову, мрачно шепчет:

— Замешкался я.