Кузница Тьмы (ЛП)

Капитан Инфайен увела свою роту на восток через день после боя, вероятно на соединение с самим Урусандером, который готовился к маршу на Харкенас.

Честно говоря, Нараду было всё равно. Он солдат ненужной войны, безликий для командиров, однако необходимый для их амбиций; для них вся суета в его голове - жалобные, полные такого ужаса мыслишки - совершенно неинтересна. В его роте мужчины и женщины отдали слишком многое, слившись в безликую массу. Жизнь и смерть теперь измеряются числами.

Одно дело - научиться видеть во враге нечто низшее, каких-то отвратительных тварей. Но Нарад понял истину: каждый командир так же смотрит на солдат, какую бы форму они не носили. Без отрешения от жалости никто не сохранит здравый рассудок в битве, не сможет играть чужими жизнями. Он думал о начале войны, и мысли о мальчике и теплой руке пропадали. Приходили воспоминания о теплом и податливом теле, постепенно становящемся холодным и мертвым.

Можно ли оправиться после такого? Кто сможет пересечь пески обратно, заглаживая свои следы и все знаки жестокостей, а потом протянуть руку, касаясь сына или дочери?

Он шагал, показывая всем уродство; возможно, остальным легче - думают, что могут скрыть свое, внутреннее уродство. Но нет, он стал их знаменем, их стягом, и если они угнетают его, то и он их угнетает - тяжко им за смешками, за шуточками. Трудно вообразить, что бывает иначе.

Они брели между новой группы горелых лачуг, переступали почерневшие трупы. Никто из мертвых отрицателей никогда не держался за руки, не мечтал о героических подвигах. Никто не спал на руках у матерей, не ощущал ласки любовника, не дрожал, понимая, что удача улыбается каждому драгоценному прикосновению. Никто не шептал обещаний ни себе, ни другу. Никто не горевал. Никто не оплакивал будущего детей, не слышал утренней птичьей трели в ветвях, не ощущал холода свежей воды в горле. Никто не молился о лучшем мире.

Нарад сплюнул, избавляясь от горечи.

Шагавший впереди капрал Бурса оглянулся. - Снова мертвый поцелуй, Жижа?

Остальные засмеялись.

Куда ни пошел бы он в поисках искупления? Чего не принес бы в жертву? А в конце, попытавшись исправить неисправимое, какую великую муку пережил бы?

"Я не такой как они. Я полон сожалений, а они - нет. Им не предложат искупления. Заберите же их жизни в обмен на содеянное.

Но я, я желаю всё исправить. Мечтаю что-то сделать, чтобы распутать случившееся. Сотворенное мною. Я шептал ей. Умолял, и она ответила вздохом. Было ли произнесено слово? Не знаю. Никогда не узнаю.

Был мужчина, любивший ее и желавший вступить в брак. Но последним, кого она обняла, оказался я. Уродец Нарад, содрогающийся как животное. Знаю, господин, вы меня ищете. Кто бы вы ни были. Знаю, вы мечтаете найти меня и отнять жизнь.

Но не найдете. Я постараюсь ради вас, господин, и говорю: забирая жизнь, не найдешь утешения и покоя.

Вместо этого клянусь: я найду правое дело, чтобы сражаться, встану на пути каждого убийцы, каждого насильника, пока не паду".

Отзвук смеха пробился сквозь безмолвные обещания и он поежился. Его лицо - лик войны. Его тело - тело насильника невинных. Любой отчаянный шепот к павшим - ложь, и путь впереди полон дыма и огня, и он движется словно знамя, знамя, ждущее возбуждающих призывов к убийству.

Когда-то был мальчик, не урод...

Ринт смотрел, как последний камень ложится на пирамиду. Виль отступил, отряхивая грязь с ладоней. Низкая трава холма блестела утренней росой, словно бриллианты рассыпались по земле. Тут и там цветущий лишайник поднимал короткие стебли с крошечными ярко-красными коронами, в каждой чаше - жемчужина воды.

Снова подумав о безголовом трупе, он с трудом смог вспомнить лицо Раскана. Завернутые мокасины лежали неподалеку; вестник отвезет их в Дом Драконс. Ринт оторвал взгляд и заговорил: - Без головы и с босыми ногами. Мы покидаем останки Раскана. Покидаем его одного на холме. Но нет у него глаз, чтобы видеть, нет голоса, чтобы выразить обиды, и даже голос ветра не оплачет его.

- Прошу, Ринт. - сказал Галак. - Наверняка моменту подошли бы слова более спокойные.

- Лежит он под камнем, - отвечал Ринт, - и знает его тяжесть. Какие спокойные слова хотел ты услышать? Каких утешений жаждешь? Скажи сам, если нужно.

- Он был сыном Матери Тьмы...

- Душа его брошена непостижимой судьбе, - обрезал Ринт.

- Он служил господину....

- Чтобы стать игрушкой для давнишней любовницы.

- В Бездну, Ринт!

Ринт кивнул: - Наверняка, Галак. Ну ладно, слушай спокойные слова. Раскан, я еще раз произнесу твое имя. Возможно, она оставила частицу тебя в углях утреннего костра. Возможно, ты смотрел на нас из пламени или дышал в разметавшем золу ветре и видел, как мы уносим твое тело. Сомневаюсь, что ты счел это почестью. Сомневаюсь, что тебя согрели наши заботы о брошенном теле. Нет, вижу тебя отдалившимся от забот, от всех смертных тревог. Если смотришь теперь на нас, ощущаешь только невеликое горе. Но знай, Раскан: мы, еще живые, понесем твои обиды. Понесем груз безвременной смерти. Пожнем вопросы, не имеющие ответов, и отощаем на скудном урожае. А ты так и не подашь голоса. Не даруешь утешения и повода для надежды. Раскан, ты помер и, похоже, живущим тебе сказать нечего. Ну и ладно.

Виль бормотал под нос все это время, но Ринт не обращал внимания. Закончив речь, отвернулся от погребальной пирамиды и ушел к лошади. Ферен следовала по пятам и, едва он вставил ногу в стремя, коснулась плеча. Удивившись, Ринт обернулся. - Что, сестра?

- Сожаления, брат, это хрящ, который можно жевать вечно. Выплюнь.

Он глянул на ее живот. - Выплюнь и жди нового куска, сестрица. Но я готов молиться за тебя. Смотрю вперед и вижу тебя матерью. Снова.

Она отдернула руку и отступила. Губы раскрылись, словно она желала что-то сказать; но тут же она отвернулась, подошла к лошади и села.

- Все мы знакомы со смертью, - сказал Галак горько и раздраженно, влезая на коня. - Каждый должен встречаться с безмолвием, Ринт.

- Слова твои бегут от встречи как птицы.

- Лучше так, чем грубость и жестокость! Кажется, ты весь состоишь из острых граней.

Ринт влез в седло и взял поводья. - Нет, иначе истек бы кровью.

Они выехали, углубляясь в древние холмы. Подъемы и спуски были вытоптаны тысячелетними миграциями копытных стад, потоки весенних разливов обнажили камни. Повсюду лежали белесые кости и хрупкие остовы рогов.

Ринт сумел различить старинные ловушки - загоны из камней, ломаные линии вдоль древних путей миграции. Видел руны там, где зверя отделяли от главного стада и гнали на край утесов. Там и тут на вершинах покоились тяжелые валуны, на каждом сцены - животные бегущие и умирающие, условные фигуры с копьями... но ни на одном из покрытых трещинами картин не видно уровня земли. Нет, эти памятные охоты, вечные образы резни плывут в мире сна, без корней, вне времени.

Лишь глупец не увидит смерти в таком искусстве. Пусть звери нарисованы красочно - все они давно пропали, убиты, выпотрошены и съедены - или брошены гнить. Проезжая мимо и рассматривая их, он со спутниками видел руку смерти, тянущуюся к жизни далекого прошлого. Любая сцена - ложное обещание; холмы давно окутала пелена безмолвия.

Если мертвые должны говорить с живыми, они сделают это посредством замороженных образов, привязываясь к темам упреков и сожалений. Он отлично понял предостережение Ферен. Такой хрящ можно жевать без конца.

Он поднял взгляд и прищурился. Восточное небо стало серым, линия горизонта смазалась. Вспомнив слова Джеларкана, он ощутил внутри напряжение.

- Это дым? - спросил Виль.

Ринт ускорил аллюр коня, остальные ринулись следом. О чем было говорить? Пустые подозрения дадут голос страху, животы наполнятся желчью. Дым повис над крепостью Райвен. Возможно, всего лишь пылает трава на равнине.

Его дом в селении под крепостью. Там он найдет жену и сына, заново впустит в свою жизнь. Не нужно повторений. Ночи отчуждения и неловкого молчания будут позади. Ринт понял, что она для него значит; теперь они сделали ребенка, и он снова ясными глазами увидит всё священное и драгоценное.