Кембрийский период (Часть 1 — полностью, часть 2 — главы 1–5)

За спиной обеспокоено бухнул тяжёлый голос самца:

— Глэдис, ты чему улыбаешься? Росомаха шастает по дому… Дикий зверь! Я Эгиля попросил аккуратно пройти позади. Он знает повадки, не обеспокоит, но будет недалеко.

— Не надо, дорогой. Зря мы боялись. Она сейчас зверь, да. Но этот зверь нас всех знает и любит. Вот и все сказки о росомахах! Не будет она шипеть на мать и рвать своих сестёр…

И тут снизу, из кухни, раздался девичий вопль. Голос Гвен! Не испуганный. Возмущённый.

— Майни! Майни, прекрати! Ты что делаешь?! Она даже не пропиталась! Она сырая! Ты плохая, ты мерзкая! Я зачем рассол на тмине готовила?

— Печени в вине, "как у греков", на ужин не будет, — констатировала факт Глэдис.

— Будет, — возразил Дэффид, — всё она не съест. Не влезет.

Дэффид ошибся. Желудок у сиды был ещё новенький и рассчитанный как раз на случаи, требующие быстрого отъедания. Растяжимый. Выглядеть она сразу стала не худышкой, а беременной. На не очень поздней стадии. А ещё сильно перемазалась в телячьей крови. Зато — была сыта. Оставалось найти местечко поукромнее. И… внутри бились смыслы, которых сида не понимала. Кроме потребности — найти. И комбинации запахов и звуков, зачем-то в сопровождении зрительного образа. Как будто самку-подростка из собственной норы не узнаешь, не рассмотрев!

Сиан родители велели запереться. С самого утра. От греха. И для собственного успокоения. Понимали — если что, дверь спасти может разве случайно. Богиня-берсерк… Запах учует, а там — что есть дверь, что нет её. Выходило — заперли не от озверевшей Немайн, а от самой себя — чтобы не раздразнила росомаху. Ещё весной Сиан бы попросту надулась. Не меньше, чем на неделю. А вылезла бы — немедленно. Но на этот раз — честно сидела у задвинутого засова. На душе скребли хорьки. Вместо обещанного праздника — осадное положение, а сида, посулившая веселье, страшно заболела. А обещала, что будет веселиться вместе с сестрой на Самайн. Вот и верь, что сиды никогда не врут! Правда, об обещании — вспомнила. Сразу, как Сиан задвинула засов — постучалась Луковка. Которая временами Майни. Протянула тыкву с дырочками — очень похоже на голову и глаза.

— Это тебе на Самайн. От бог… от младшей сестры!

— Что? Тыква с глазами?

— Не знаю. Сказала — сделать, подарить тебе. Пошла на кухню, взяла у Гвен тыкву… Как раз свежий урожай, сегодня последний день сбора. Я глаза прорезала, принесла. Держи! Игрушка, наверное.

— Спасибо, Они. А как ею играют?

— Не знаю. И наливку по таким мелочам, извини, пить не буду. Крёстная говорит — язычество и грех. Сестра проснётся, сама у неё и спросишь…

И убежала. Так что обиды на Немайн не было. Была обида вообще. Вселенская. Сиан как раз раздумывала, просто грустить или поплакать, когда в дверь поскреблись. Тихонько и немного жалобно. Угрозы в этом слышно не было.

— Кто там? — спросила Сиан, как родители учили. То есть — разговаривать ласково, но дверь не открывать.

В дверь поскребли ещё раз и подвыли чуть-чуть. Высоким голосом, знакомым.

— Майни? Это ты?

— У-у-у-о, — согласно, и царап-царап.

— Майни, ты правда озверела?

— У-у-у-а, — печально. Царапанье стало неуверенным.

— Майни, мне велели тебя не пускать.

— У-у-у-и, — жалобно. И тихие шаги — прочь.

Сиан не выдержала. Оттянула засов, открыла дверь. Сида странно упругой походкой, слегка выгнув спину, уходила по коридору. Показалось — сзади широкий пушистый хвост покачивается. Со следующим ударом сердца оказалось — никакого хвоста. Просто складка на юбке.

— Майни, не уходи.

Немайн медленно, сверху вниз, развернулась — сначала голова, потом туловище, потом, прыжком, ноги. Одёжка в крови, из уголка рта стекает. Мама что-то такое рассказывала — у Майни кровь уже шла, и носом, и ртом, и всяко… На руках — сын.

— Тебе плохо? Сейчас до постели доведу, позову, сбегаю. Сейчас-сейчас…

От самки-подростка — изнутри всплыло: «родная» — правильно пахло. Прямой взгляд в лицо. Та, что надо! Что делать с ней, непонятно — чувство неправильного отпустило, чувство правильного молчит. Но место, в котором она сидит — отличное, сухое и достаточно тёмное. А внутри много тёплого и мягкого! Почему-то двумя половинками. Инстинкт говорит — неправильно. Но поправимо, половинки легко сдвинулись вместе. А подстилка хорошая. Можно свернуться калачиком вокруг детёныша. И заснуть. Сытый организм напоминал — пора отдохнуть, пусть желудок работает. Та, что показала славное место, забеспокоилась, попыталась убежать. Глупая, зря, всё хорошо. Сида успела ухватить её рукой. Успокаивающе поворчала. Та вроде поняла, села рядом. Могла и прилечь, места снаружи осталось достаточно. Ухо! Чешет за ухом. Приятно. Погладить руку. Глаза слипаются. Снаружи снова дождь. Осень. Много отъевшейся за лето добычи. С утра займёмся. Той, что за ухом чешет, надо бы побольше вкусного выделить. Шариков тех мясных, вкусных, или вот гладкого, которое в воде с запахом травы плавало. Той, что кормила — побольше. А той, которая защищала маленького — надо бы и лучшее. Вот только она главная, делить ей. Решение: проследить, чтоб себя не обидела.

Спать — помешали. Хлопнули дверью… Поднять голову, зевок вышел непроизвольно. А, свои. Можно спать. Сквозь дрёму — непонятное, успокаивающее, баюкающее ворчание.

Эгиль ходит за Немайн — на расстоянии. Вежливой тенью. Вот, и к Сиан пришёл. Так и застал — Немайн калачиком, вокруг маленького, а Сиан ей уши мнёт. А сида довольно урчит.

— Всё хорошо, я вижу, — разъяснил себе очевидное, — но я вам составлю компанию. Никто не против?

— Урру? — сонно.

— Составь. А как ты папу с мамой уговорил, чтобы Майни под замок не садить?

— А истории им рассказал. Такие, которые частью сам видел, частью по следам разобрал. Не сам, а хорошие охотники — при мне.

— Расскажи и мне.

— Отчего не рассказать? — Эгиль набрался храбрости и погладил по голове ту, которая сейчас была росомахой. Сида проснулась, приподняла голову, потёрлась о руку щекой. Оборотень не зверь — тело остаётся человеческим, а вот душа… Ясные серые глаза. Умные — но немые. До завтра. Она ничего не вспомнит… Немайн намерилась спать снова, а Эгиль завёл неторопливый охотничий сказ. Не совсем тот, что родителям. Без некоторых подробностей, — Начать с того, что запереть росомаху нельзя. Можно убить или покалечить. Но любой запор или узел ей уступил. А нет — выйдет через пол, потолок. Или сквозь стену! Но — выйдет. А потом… Если росомаха на кого-то сердита всерьёз, шансов у него нет. Затравит. При этом если зверя не обидеть смертельно — нападать не станет. Если огорчить слегка… Разгром в доме, как если бы его брали штурмом. Росомаха вообще — зверь очень домовитый. Оттого и в человеческих жилищах хорошо разбирается. Был случай. Повадилась у одного охотника росомашка добычу из силков таскать. Любимое её занятие, замечу. Ну, тот в восторг не пришёл, хотя зверюга ему попалась правильная — брала каждую десятую птицу, и точка. Дань, за то, что на её земле охотится. Охотник пожадничал. Не столько даже добычи, сколько самих ловушек. Лапы у росомахи знаете, какие. А уж когти… Так что открыв ловушку она её, понятно, ломала. Причём приманку никогда не жрала, ни-ни. Соображала, когда нужно прийти за крупненьким.