Изгнанник вечности (полная версия) (СИ)

Словно узнав его по этому скорпиону, Тсимаратау медленно поднял взгляд к лицу ученика:

— Да, Фирэ, звал. Хотел узнать, обучен ли ты музыке?

— Музыке? Не настолько хорошо, чтобы услаждать слух ценителей, но достаточно, дабы развлечь толпу. В детстве, в школьные годы, меня, как и всех остальных, обучали азам — наверное, что-то я припомнил бы и сейчас.

— На чем играешь?

— Мы с братом немного освоили талмируоку [35]…

— Неплохо. Развлечь толпу — это самое то, что нужно. Найди мне за сегодняшнюю ночь еще с десяток таких же, и чтоб среди них было хотя бы двое-трое настоящих музыкантов. Но учти, что большинству из них придется освоить духовые инструменты. Нужно, чтобы инструмент был не громоздким, но длинным и зачехленным, — Учитель показал, разводя руки, какого размера должны быть духовые.

— Так это же целый атмоэрто!

Глаза Тсимаратау вспыхнули:

— И заметь: не только атмоэрто, но и много других полезных вещей…

— Я… наверное, не совсем понял, что именно нужно…

Тут их с Учителем словно накрыло непроницаемым, но притом невидимым куполом.

В высоком кресле перед ним сидела приемная мать. Ормона тоже была в темном, но ее платье было скроено на женский лад, волосы поддерживала не обычная тесьма, как у Тсимаратау, а диадема. Лицом же и фигурой она ничуть не изменилась со дня своей гибели десять лет назад.

— Да не иссякнет солнце в твоем сердце, мальчик, — сказала она тем непостижимо глубоким голосом, который всегда так завораживал Фирэ и которого он не мог забыть даже спустя столько лет после ее смерти. Только вот этот «мальчик» по отношению к нему, двадцативосьмилетнему, из уст женщины, которой отныне всегда будет тридцать шесть, звучало странно.

— Я очень рад тебе.

— Присядь, — она указала на резную скамейку напротив, у парапета, и Фирэ медленно сел, а красавица тем временем продолжила: — Пусть покуда упрямец поспит, а мы поговорим с тобой без помех. Он вбил себе в голову, что с нашими сородичами в Тизэ случилось то же, что и с нами в горах Гивьербарэи…

— Да, я знаю. И хотя сейчас может быть что угодно, я почему-то не верю в эту версию…

— А он не верит даже хранителю Ала, которого я специально вытянула из Изначального, чтобы тот сказал свое слово для застрявшего в своем заблуждении коэразиоре. Но не помогло и это. Он невыносим, он чудовищен…

Фирэ скрыл мелькнувшую было улыбку. Он забылся, так реальна была она перед ним. Он едва не почувствовал себя таким же, каким был десять лет назад, когда эта пара, не знавшая, что их ждет со дня на день, спорила между собой до брани, чтобы спустя несколько минут заговорить друг о друге — на словах ругая, а глазами сияя. Вот так же сияли сейчас черные глаза Ормоны, костерившей Учителя, но было ему не до улыбок: ведь все это лишь наваждение, и молодой человек прекрасно это понимал. Она просто захотела поговорить с ним напрямую, впервые за этот срок. Мертвые возвращаются, живые становятся ходячими трупами — что еще ждет несчастных потомков древних аллийцев, не выдержавших сурового испытания?

— Но он прав в одном, — Ормона вздохнула: — Ал перестал быть собой. Это уже не он, это что-то другое, чему ни я, ни атмереро пока не можем дать названия. Чтобы стать тем, чем он стал, не нужна энергия коварного ментала, похищение, интриги. Он сам добился всего, не имея ни малейшей способности к сбору пранэио… Его никогда не примет Мировое Древо, его едва выносит земля, и своими деяниями он роет могилу собственному «куарт», которым, заметь, не обладает. Не обладает, но уничтожит! Как уничтожит и тринадцать, идущих вслед за ним, вслед за попутчицей, носителем полярного «куарт». Как уничтожит и ее… Шансы Взойти у вас, учеников, сокращаются прямо пропорционально его шансам. Ты это понимаешь, мой мальчик?

В горле пересохло, и молодой человек лишь кивнул в ответ. Ормона переместилась, небрежно опираясь рукой на другой подлокотник и закидывая ногу на ногу.

— Однажды в злодеяниях своих Тассатио приплыл к причалу. Терпение «тонкого» и грубоматериального миров закончилось. Его «куарт» вот-вот должен был прекратить свое существование. Знаешь, что это такое? «Куарт» развеивается. Он никуда не переносится и нигде более не воплотится. Даже части его аннигилируют, прекращают быть на всех уровнях мироздания. Такое редко, но происходит с теми личностями, которые перестают эволюционировать и глубина падения которых многократно перевешивает этапы взлетов. Вместе с ним исчезла бы и его попутчица Танэ-Ра.

— В легенде этого…

— Ох уж та легенда… — она небрежно махнула рукой на мелькавшее в небесной выси изображение — фрагменты из спектакля о возвращении на Алу. — Та легенда лишь красивая побрякушка в назидание потомкам. Вынь из нее ось — и получишь правду. Убери пафос — избавишься от шелухи. Все было иначе.

Паском уже тогда знал, что это его тринадцатый ученик. Не Ал, Тассатио. Ала еще не было. Паском добился свидания с пленником и долго говорил с ним в его тюремной камере. Но Тассатио из-за упрямства своего не принял его слова на веру и велел ему убираться вон. Тогда кулаптр отправился к Танэ-Ра. Никто еще, кроме него и нее, не знал, что вдова правителя ждет ребенка от своего любовника. Ее держали под домашним арестом, и ей правдами и неправдами приходилось скрывать от приближенных свою мало-помалу становящуюся заметной беременность. Скрывать из опасения, что ее заставят избавиться от бастарда, зачатого от преступника. Поначалу она испугалась, услышав разоблачительные, как ей сперва померещилось, слова из уст того, кто тоже имел определенное влияние в новом мире — на земле Убежища. Но Паском держался с нею по-прежнему как с правительницей и против ее будущего ребенка, кажется, ничего не имел.

Он рассказал, каким образом намереваются казнить Тассатио, и Танэ-Ра ужаснулась.

«Что же делать мне? Я не смогу его спасти?» — спросила она.

«Ты не сможешь его спасти, царица. Он должен понести это наказание, оно заслужено им. Но беда в том, что это последнее воплощение его „куарт“. Он не Восходит, а спускается все ниже, и это претит принципу Природы, заложившей в каждую частицу стремление к эволюции, а не наоборот».

Холод предстоящего и ей небытия ожег щеки измученной вдовы правителя.

«Но есть и выход»…

И Паском научил ее, как призвать «куарт» Тассатио после смерти его оболочки, ведь будущее вместилище для этого «куарт» готовилось увидеть свет всего через несколько лун. Очистившись невероятным для себя по благородству цели поступком, Тассатио мог бы обрести еще один шанс, еще одну жизнь. Вот только способен ли был этот жестокий, не имеющий ничего святого бунтарь на благородство?

В реальности не было еще двух эпизодов, присутствующих в легенде. Первый из них: Танэ-Ра больше никогда не встречалась со своим любовником, тем более в темнице, не говорила с ним, и его решение создать скульптуру на погибшей Але было начисто лишено какого-то расчета — поступок должен был быть бескорыстным, он должен был являться порывом сердца и души. Царица не пошла прощаться с ним из тех соображений, что может проговориться об условиях, и тогда все пойдет прахом. Соответственно, Тассатио не мог грезить этой их последней встречей, летя в челноке на Алу — все было придумано позднее ради красоты, ради того, чтобы растрогать зрителя. Аллийцы вообще практиковали анабиоз во время перелета на большие расстояния — и, скорее всего, приговоренного просто усыпили. И эпизод второй: Танэ-Ра не видела трансляцию с Алы и смерти Тассатио. Царица не могла ее видеть просто потому, что в те часы блажила не своим голосом от боли — с самого утра у нее тогда начались роды.

А вот твой Учитель, Фирэ, не желает верить в эту историю от ее начала до конца. Он зовет ее пустой сказкой и ничего не помнит. Но ее помню я…

— Почему?

— Я была Танэ-Ра.

— Но постой, а куда же тогда девался мой «куарт», то есть «куарт» Коорэ, который всегда…