Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель

Не переставая бить в бубны, петь и приплясывать волхвы начали преображаться. Они снимали свои страшные головные уборы с черепами и складывали внутрь священного круга. Теперь Волькша смог разглядеть, что под шапками головы ведунов были повязаны нитью малых оберегов, а волосы заплетены в четыре косицы.

Когда все волхвы обнажили головы, настал черед меховых одежд. Оказалось, что их одеяния не были зашиты на плечах нитками, а лишь закреплены тонкими кожаными тесемками, продетыми в дырочки. Стоило плясуну выдернуть их, как одеяние спадало с плеч и повисало на поясе.

Много лет спустя Волькша иногда видел перед глазами это сумеречный час и восьмерых полуобнаженных волхвов неведомого народа, неистово отплясывающих древний обряд на вершине каменной горы. Но с еще большим трепетом вспоминал он то, что началось на капище после того, как отзвучала первая песнь обряда.

Как ни долги сумерки на островах Варяжского моря в конце весны, а до времени белых ночей оставалось еще около месяца. Так что, когда волхвы прервали свою пляску, было почти темно. Внутренний голос говорил Волкану, что он видел лишь зачин чего-то более важного. И он не ошибся.

Волхвы вышли из священного круга, но лишь для того, чтобы тут же вернулись, с огромными охапками хвороста. Судя по всему, дрова был заготовлены загодя. Сухие ветви сложили шалашиком поверх углей прежнего кострища. Но вместо того чтобы как полагается высечь искру и возжечь огонь, волхвы сошлись вокруг кострища и снова запели. При этом они передавали друг другу кувшин с непомерно длинным горлышком. Волькша напрягал зрение, как мог, но сумел разглядеть очень немногое. Заполучив сосуд, кудесник плескал его содержимое себе на ладонь и натирал им лицо, плечи и грудь. После этого он совершал один глоток и передавал кувшин дальше.

В то время как из сосуда испил восьмой волхв, из-за моря встала полная луна и озарила Явь бледным светом Навьей мудрости.

Волхвы издали долгий приветственный клич ночному светилу, от которого по телу Волькши побежали уже не просто мурашки, а самый настоящий священный трепет.

Далее, продолжая петь, кудесники обхватили сосуд левыми руками, а правыми поочередно бросали туда по малой толике каких-то зелий. Каково же было изумление Волькши, когда при свете восходящей луны он заметил, что над кувшином закурится легкий дымок.

Едва это произошло волхвы, перевернули содержимое сосуда на хворост и тут же отскочили в сторону. Они едва успели увернуться, – пламя взметнулось выше человеческого роста. Но бушевало оно не долго. Вскоре костер горел уже как обычно, а вот дыма от него было неимоверно много. Стрибожичи в эту ночную пору почивали где-то в дальних краях, да и Ньёрд, перетрудившийся за последние дни тоже отдыхал вдали от Хогланда, так что воздух над священной горой был неподвижен, как вода в болоте, и чад от чародейского костра быстро окутал вершину горы и начал медленно стекать вниз по ее склонам.

Стоило Волькше в один раз вдохнуть колдовского угара, как сердце его бешено забилось, на глазах выступили слезы, в ушах точно вспухли вербные почки, а руки и ноги стали неуклюжими, как пеньковые веревке. Бежать не было никакой возможности, так что Волкану оставалось только сползти вниз по каменному уступу, за которым он прятался, и ждать, чем все обернется. Его не удивило бы ни помутнение рассудка, ни потеря памяти, ни даже сама смерть. Он сам себя наказал за неуемное любопытство, когда решил последовать за волхвами и стал соглядатаем их таинства.

Но худшего не произошло. Волькша через силу сделал еще несколько вздохов, и сердце угомонилось, глаза проморгались, а конечности вновь стали послушными. Вот только слух и зрение стали такими проницательными, что каждый звук ночи, каждый блик луны на глади умиротворенного моря вонзался Волкану холодной иглой в висок. Так что, когда с вершины горы вновь раздался гомон бубнов, клекот камней и протяжное пение волхвов, Волкану показалось, что весь мир подпрыгивает и топочет босыми пятками по священному кругу неведомого капища.

На этот раз звуки тайного песнопения не просто завораживали и влекли, заключенному в нем призыву невозможно было противостоять, а жар его рокота заставлял вздрагивать и трепетать самые сокровенные закоулки Волькшиной души и тела.

И Годинович, как привороженный, вернулся на прежнее соглядатайское место и впился глазами в происходящее на вершине.

А там волхвов вновь стало девять.

Верховный кудесник, в отличие от остальных, был по-прежнему облачен в меховые одежды и наголовный мешок с прорезями для глаз. Он ходил вокруг костра от одного волхва к другому. Пляска того, к кому он приближался, становилась яростнее. Плясун начинал кружиться так, что косы летали вокруг него, точно развеселые отроки на ярмарочном колесе, а бубен в его руках скакал и пел так, словно в него вселился буйный дасуня.

Обойдя всех кудесников, девятый волхв обернулся к костру. Его движения были медлительны, точно он недавно проснулся и еще не совсем вернулся из Нави. Но постепенно неистовое возбуждение, которое звучало в песне древнего обряда, передавалось и ему. Он начал пристукивать в свой, украшенный диковинными рисунками бубен. Перестуки плясунов и старшего волхва напомнили Волькше разговор вновь пребывшего гостя с изрядно подгулявшими трапезниками. Гость задавал вопрос, а в ответ слышал множество разных шуток, баек и просто бессвязного лепета.

Но вот священная ярость таинства захватила и верховного чародея. Его бубен запел вместе с остальными. Его ноги выделывали коленца не хуже прочих. Вот только стан его извивался иначе, не так кряжисто и угловато, как у других.

Наконец, когда спины восьми плясунов заблестели от пота, старший волхв замер возле костра. Его рука спрятались в прорезь одежды и достала из недр мехового мешка небольшой берестяной кошелечек.

Узрев его, остальные волхвы издали тот же крик, что и при восшествии Луны. Казалось, человек не может извлекать из бубна еще больше звуков, чем это делали служители неведомых Волькше богов, но в тот миг, когда верховный чародей бросил в огонь свою лепту зелья, бубны не просто запели, они заголосили, как и сами волхвы.

Береста принялась быстро. Порошок высыпался из него и заиграл искрами на углях. Прошло несколько мгновение в чудовищном гаме бубнов, камней и заклинаний, и от костра во все стороны поползла плотная низкая пелена серого, как мышиный мех, дыма.

Восемь волхвов повалились наземь.

Девятый остался стоять, скрадывая тишину неспешным постукиванием в свой узорчатый бубен.

Когда струйка ворожейского дыма коснулась его ноздрей, Волькша ощутил такой небывалый прилив мужских сил, что сам поразился безумию, разгоревшемуся у него в микитках. Десятки мимолетных женских обнажений вспыхнули в мозгу жесткими искрами и осыпались вниз живота, прожигая на своем пути колодцы, ноющей боли. Ярче и дольше всех горело воспоминание о Кайе… Кайя, Кайя, Кайя! Сумел бы Волькша не превратиться в насильника-Ольгерда, оголись Кайя перед ним сейчас… Сгинь, похоть, сгинь!

Борясь наваждением, Волкан не сразу заметил, что поднявшись с земли, восемь волхвов направились к алатырю-камню, возле которого образовали живую лестницу. Теперь над святилищем звучал только один бубен, подрагивавший в руках верховного кудесника. Звук его был нетороплив, но что-то томительное, скрытое о поры, слышалось в его задумчивом напеве.

Человек, укрытый с ног до головы шкурами неизвестного Волькше зверя, медленно приблизился к камню и взошел на него по телам своих прислужников. Как только он ступил на камень, живая лестница распалась, и кудесники встали вокруг морены, [103] каждый над принесенным им валуном. Они обхватили руками бока алатыря-камня и замерли в ожидании.

Теперь в таинстве настал черед волхва на камне исполнить свою пляску. Он ударил в бубен и изогнулся так, точно у него в спине не было хребта. Меховой мешок с прорезями для глаз упал с его головы, и обнажил… длинные золотистые волосы. Когда же верховный кудесник выпрямил стан, шкуры, укутывавшие его, распались и обнажили… прекрасное женское тело!