Осенние (СИ)

— За знакомство — на «ты»!

И я уже с облегчением попробовала вина из своего бокала, наблюдая за ним, как он всё делает, чтобы не выглядеть слишком уж зашуганной и неумехой.

А неумехой-то и оказалась, и незнайкой — ко всему прочему!.. Про скрещённые руки-то помнила в этом «брудершафте», а вот про потом… Константин пил вино, чуть улыбаясь и отслеживая, казалось, каждое моё движение. И, как только я отодвинула от губ свой бокал, он немедленно, одним неуловимым движением очутился рядом, второе движение — куда-то назад, не глядя, убрал свой бокал и, освободившейся рукой придержав мне голову за затылок, поймал губами мою верхнюю губу и ласково провёл под нею языком. Я не успела даже понять, что именно он делает, а он уже снова отодвинулся и, как ни в чём не бывало, насмешливо спросил:

— Теперь не забудешь, что мы с тобой на «ты»?

И принялся ухаживать за мной, накладывая из какого-то позолоченного салатника в мою тарелку странную смесь, которая, несмотря на видимую странность, пахла просто чудесно! Правда и то, что эти вкусные запахи ещё долго перебивал аромат странного клейма, которое он оставил на моих губах своим прикосновением, нежданным, но нежным, протрясшим меня всю до слёз… Дальше мы как-то легко общались, болтая обо всём на свете, только губу я постоянно ощущала, как опухшую, и она напоминала мне его стремительное движение, от которого в другой момент я бы шарахнулась… И, когда он не смотрел на меня, занятый наполнением тарелок, я осторожно трогала губу языком, проверяя, в самом ли деле она припухла или мне кажется…

Лёгкое общение состояло в том, что он мне что-то рассказывал, шутил, а я послушно смеялась и удивлялась. В этом общении мужчина взял на себя всю тяжесть беседы, потому что женщина не могла связать и пары слов от смущения. Но он и здесь оказался на высоте: сумел меня разговорить и заставил не только задавать вопросы, но и что-то рассказывать… Потом мне стало весело и так жарко, что я, с его одобрения, сняла куртку, и мы сидели рядышком, чуть не прижавшись друг к другу, — так, что я чувствовала его тепло и даже грелась около него, уже ничего не боясь, потому что как-то вдруг уверилась, что он не обидит меня.

Вечер прошёл так, будто поднялся ветер, гоняющий по всем дорожкам разноцветные листья! Мы бегали по этим дорожкам (Костя находил самые пустынные!), останавливались у самых больших куч и бросали в воздух шуршащие ворохи, обсыпая друг друга и, смеясь, встряхивали застрявшие листья, сбивая их с плеч. Потом я сказала ему, что он похож на осень, а Костя засмеялся и предложил собирать листья, потому что видел в детстве, как из них плетут осенние венки. И мы, жутко серьёзные, сидели на лиственных кучах: он искал кленовые листья с длинными черенками — я плела венок. А ещё глядела на него, как Костя сосредоточенно выбирает листья, и всё думала, поцелует ли он меня снова. И мелькало немного удивления, почему я так его боялась… А потом забыла о своём гадании про поцелуй, потому что оба, в венках, лежали на листьях и смотрели в небо, опять-таки очень серьёзно обсуждая проплывающие над нами облака… И даже то, что я лежала на его тёплой руке, казалось таким естественным…

А потом подступили тёмные сумерки, ведя за собой прохладу и сырость. И засветившиеся повсюду фонари только подчеркнули тьму, плотностью своей закрывающую очертания кустов.

Мы вернулись к скамейке. Зуб на зуб не попадал — так продрогли. Надели куртки, и Костя сказал:

— Если время терпит, хотел бы тебе кое-что показать,

— Покажи, — стуча зубами, согласилась я.

Он скептически взглянул на меня и, без лишних слов распахнув свою куртку, прижал меня к себе, укрыв полами.

— Минуты две постоим. Как дрожать перестанешь — пойдём.

Кажется, я была пьяной на всю голову, хотя и выпито вина было всего два бокала. Стояла, щекой прислонившись к нему, к тёплому, и жутко обижалась, что он больше не хочет меня целовать. А потом обиделась ещё больше: он взял меня за плечи и отодвинул от себя.

— Всё. Дрожать перестала. Пошли.

И поволок куда-то во тьму. Испугаться не получилось: надо было изо всех сил всматриваться, куда идёшь, а в темноте это дело гиблое. Спотыкалась так, что только его сильная рука то и дело давала возможность не свалиться. Так что оставалось лишь во всём довериться моему поводырю.

Внезапно он встал на месте. Я по инерции сделала шаг вперёд — и шарахнулась назад: мы стояли на краю обрыва, а далеко внизу тихонько звенела вода невидимой речки.

— Видишь? — спросил Костя.

Что-то светло-серое, даже здесь, вдали от парковых фонарей, вздымалось снизу, тщетно пытаясь добраться до наших ног.

— Вижу, — прошептала я. — А что это?

— Туман. Я этот парк ещё мальчишкой излазил. Эта его часть — самая дикая. Сюда обычно не ходят — шею сломать легко на всех колдобинах. А мне нравится. Колдовское место, да?

— А в него спуститься можно? — обмерев от сладкой жути отчётливой пустоты под ногами, спросила я. — Побродить бы там, внизу…

— Нет, нельзя. Туман только над водой, — с ощутимым сожалением сказал Костя. — А ты бы сразу спустились.

— Ага. И ходили бы, как два ёжика в тумане, — мечтательно сказала я и передёрнула плечами, представив наше блуждание в холодной воздушной мокрети.

Он держал меня за руку, поэтому сразу почувствовал мою дрожь. Снова прижал к себе, пока я не перестала трястись. И снова уверенно повёл за руку в темноте до первой дорожки с фонарями.

… Пока вёз меня домой, я попыталась всё-таки выведать, почему дорожки, на которых мы хулиганили с листьями так по-детски, в выходной день оказались пустынными. Костя рассеянно сказал:

— Я попросил закрыть вход на эту часть территории. К моей просьбе прислушались.

После этой реплики я окончательно протрезвела. «Любопытно, — подумалось как-то отстранённо, — требование о моём увольнении тоже было высказано в форме просьбы с приложением условия-шантажа?»

Но у двери в мой подъезд мужчина-осень озадачил меня в очередной раз.

— У тебя в последнее время работы много? Я приходил в тот сквер пару раз — тебя не было.

— Знаешь, надо договориться, — придя в себя, после паузы откликнулась я. — Если захочешь приехать — звони. Я постараюсь убедить начальство, что мне необходимо подышать свежим воздухом.

— Во время рабочего дня часто появляться там не получится, — уже задумчиво сказал Костя. — Я выздоровел и вернулся к делам. Согласен: лучше предварительно созвониться. Удобно. И зря ждать друг друга не будем.

Он вдруг погладил меня по щеке и легонько поцеловал в губы. После чего кивнул и, развернувшись, быстро зашагал к машине. Осенний ветер взметнул вокруг него листья, хорошо видимые в свете уличных фонарей. Полное впечатление, что именно стремительное движение Кости заставило листья взлететь, а не сырой ветер, из-за которого я продрогла мгновенно.

Он уехал. Я поднималась по лестницам на свой этаж и размышляла: осень — время резких изменений. Время капризное и своенравное. С чем я столкнулась этой осенью? С кем? Попытаться сообразить, что будет с моей жизнью, когда рядом со мной мужчина-осень? А нужно ли? Пусть всё идёт своим чередом. И той логикой, которую понимает только мужчина-осень. Которого я больше не боюсь. Кажется.

6

Что я влюбилась — стало ясно утром, когда проснулась и вдруг остро почувствовала себя одинокой. А потом нахлынуло горячечное тепло: у меня есть Костя! И снова вдруг, ни с того ни с сего, мне захотелось его нарисовать. Но не простым мягким карандашом, как обычно, а в цвете!..

Усевшись на кровати: подбородком в колени, плечи укрыты одеялом — я смотрела на робко трогающие оконную раму, ещё несмелые солнечные лучи и, сама себе не веря, улыбалась собственному счастью. Голос разума откуда-то изнутри бубнил, что основная характеристика осени — изменчивость, а значит — от мужчины-осени можно ожидать чего угодно, но внутренняя же счастливая дурёха возражала, что всегда останется вчерашний день, а ещё вчерашний вечер, когда, перед тем как расстаться, Костя у подъезда договорился со мной о коротких встречах во время рабочего дня. Значит, впереди у меня что-то есть? Даже со своенравным мужчиной-осенью?