Сокрытые-в-тенях

Аня оглянулась на Диану, но та лишь пожала плечами: — «Тебе виднее, что делать, ты же из нас двоих провидица»… — и девушка, непокорно тряхнув головой, снова повернулась к собаке. А в следующий момент перед глазами ее возникла картина: зверь взвизгивает, поджимает хвост, скулит и пятится от них с Диной. Не успела она отделить реальность от вымысла, как пес издал короткий жутковатый вопль, припал на передние лапы, ощетинился и начал отступать. А в Ане росло сладкое чувство сокрушающего триумфа.

— Надо же! — прошептала за ее спиной Дина. — Меня действительно надо было изолировать!..

— При чем здесь ты? — проходя мимо вжавшейся в забор собаки, небрежно бросила Аня.

— Как это?! А вот только что… сейчас вот? Я думала, ты это чувствуешь… — в голосе Дианы прозвучало горькое разочарование.

Кассандрушка отмахнулась:

— Потом! Всё потом! Давай-ка зайдем к сторожихе.

— Зачем?

— А ты так и собираешься бегать по слякоти в больничных «шлепках»? Лично я — нет.

Дина скептически усмехнулась:

— Ань! А тебе не кажется, что мы с тобой мало похожи на рецидивистов-налетчиков? И у старушки наверняка ружьишко имеется, а уж его, в отличие от собаки, на испуг не возьмешь…

— Тс-с-с! — Аня вдруг встала, как вкопанная, и несколько секунд спустя окно сторожки осветилось; помедлив еще чуть-чуть, девушка поманила за собой Дину.

В незапамятные времена Надежда Ивановна Товарищ числилась ударницей социалистического труда на одном из почивших ныне в бозе краснознаменных заводов. Сама ее (надо заметить — удачная) фамилия была просто создана для доски почета, гордо вывешенной на проходной. Даже неприступные вахтеры, мимо которых не прошнырнул бы ни один малоопознанный сотрудник, не говоря уже, упаси господи, о бесчисленных и очень коварных шпионах ЦРУ, Надежде Ивановне всегда учтиво улыбались, даже, бывало, кланялись и никогда — не было такого случая! — не требовали показать пропуск.

Потом все как-то незаметно изменилось. Если прежде за минутное опоздание вполне можно было получить нешуточный нагоняй, то теперь — медленно, не разом — опоздания копились и разрастались до звания прогулов. Надежда Ивановна начала ощущать, что и на улицах стало куда беспокойнее. Бывало, идешь на работу, глядь — а впереди, шагах в десяти-пятнадцати хамоватые типы, не скрываясь, пристают к спешащей на учебу студенточке.

А год спустя товарищу Товарищ, которая в результате социальных перемен в стране стала именоваться госпожой Товарищ, пришлось оставить последнюю надежду на то, что ее завод когда-нибудь снова откроется. Работы не было почти ни у кого.

Последней каплей для терпения Надежды Ивановны стал случай, произошедший с одинокой подругой-сослуживицей, чью однокомнатную квартиру хитростью да угрозами выманили обнаглевшие бандиты — рэкетиры. Надежды Ивановна приказала дочери и внуку-школьнику готовиться к переезду, а сама разведала обстановку в одном крупном городе, из которого можно было меньше, чем за половину суток, добраться на поезде в столицу. Туда семья Товарищ и переехала.

Дочь лепила пельмени в кооперативе, а внучок Игнат, отзывавшийся на прозвище Гоня, доучивался в хорошей школе с математическим уклоном, где и пристрастился к программированию. Сама Надежда Ивановна нанялась сторожихой в местную психиатрическую клинику. И за пятнадцать прошедших лет в их жизни мало что изменилось, разве только Игната стали величать Гоней-хакером. Что значила эта приставка, Надежде Товарищ было неведомо. Соседки поговаривали, будто сидит Гоня все время дома: счетчик крутит, как сумасшедший, киловатт за киловаттом, а к внуку захаживают солидные господа в дорогих костюмах, приезжающие на новеньких иномарках; Гоня говорит с ними через губу, а те кивают, здороваются с уважительностью в голосе и едва ли не на цыпочках проходят в квартиру. Как бы там ни было, а средства у Игната всегда водились, да и бабке с матерью он никогда не жалел подкинуть деньжат.

— Откуда же деньги, Гоня, если ты дома сидишь круглые сутки? — изумлялась бабушка.

— Да кто сейчас на дядю вкалывает, ба, лохи одни да пенсионеры! — подхохатывал Игнат. — Интернет — всему голова!

Словом, внуком Надежда Ивановна гордилась, но работу свою не оставляла.

С годами сон у бабы Товарищ стал совсем плохой, ни вязание, ни Донцова Дарья не помогали, а те три телеканала, которые способна была поймать старенькая Надежды Ивановны рогатая антенна, по ночам не вещали. Лежала себе сторожиха на топчане, уставившись в одну точку на потолке, да вспоминала молодость.

И вот как раз этой ночью, ближе к рассвету, одолела Надежду Ивановну долгожданная приятная дремота. Сладко зевнула старушка и уже приготовилась было к телепоказу сновидений, как вдруг ни с того ни с сего в дверь тихонько постучались.

Сторожиха встала, взяла приставленное к креслу ружьишко и пошла открывать. Коли свирепый Марс голоса не подавал, значит, кто-то из своих, из больничных.

— Носит кого-то в такую позднотищу! — пробормотала Товарищ. — Или в рань… — взглянув в окошко, исправилась она, — такую… носит… Кто?

— Откройте, пожалуйста! — пропищал за дверью девичий голосок.

Надежда Ивановна удивилась, однако дверь отперла. На пороге стояла молоденькая девушка. Сторожиха окинула ее взглядом, чтобы разобрать, кого принесла нелегкая в половине шестого утра. Внешность у гостьи была, как сказали бы во времена оны, не лишена приятности. Таилось в ней что-то, не то чтобы совсем уж иноземное, но точно не русское. И вот раскрыла широко свои черные очи эта «шамаханская царица» и говорит:

— Утро доброе!

А Надежда Ивановна уже по одежде догадалась, что это медсестричка из новеньких, только отчего-то шлепанцы не переобула, прежде чем из корпуса выскакивать. Ну молодежь, чего с них взять? Им бы все поскорее да абы как…

— Случилось чего-то?

Медсестричка странно улыбнулась, пряча под мышку чью-то историю болезни:

— Ничего не случилось, почему вы решили, будто…

— По виду вашему, по чему ж еще! — проворчала сторожиха, давая дорогу поздней гостье и запирая за нею дверь. — Уж говорить, так по-людски, а не на пороге в такую собачью погоду…

— Кто? — раздался из-за двери надтреснутый женский голос.

— Откройте, пожалуйста! — пропищала Аня.

Дина переминалась с ноги на ногу и дрожала от холода.

За дверью глухо загремело, потом звонко щелкнуло, хрустнуло, стукнуло. Беглянки увидели перед собой высокую и суровую женщину лет за семьдесят, которая многозначительно постукивала прикладом ружья о дощатый пол и со внимание разглядывала Аню.

Дина бочком-бочком подалась за угол и скорчилась там под небольшим шиферным навесом, худо-бедно оберегавшим от дождя. А бабка тем временем впустила Кассандрушку в дом и заперла дверь. Говорили они там недолго, минут десять от силы, но Диане стало казаться, что Аня не выйдет оттуда уже никогда. Ноги ее в промокших шлепанцах закоченели совершенно.

— Принцесска! Принцесска Турандот! Ы-ы-ы! — донеслось из окна мужской половины корпуса: дурачку-Гене тоже не спалось. — В принцесску Турандот вселился страшный дух. Как она теперь нас ненавидит — ы-ы-ы!

Дина прислушалась. Речи дурачка казались идиотскими только поначалу. В них был заключен некий таинственный и все объясняющий смысл, но ухватить его Дине было не под силу.

Аня вышла из сторожки в резиновых бабкиных сапогах и с победным видом плюхнула в лужицу под ногами спутницы пару почти не ношенных калош.

— Это что, мне?! — возмутилась Дина. — Ни за что не надену!

Аня безропотно стянула сапог, но Диана сразу же опомнилась:

— Ладно, давай калоши. Не по подиуму же, в конце концов, разгуливать…

— Ы-ы-ы! Загадай загадку, большая кошка Турандот!

— Слышишь? — спросила Дина, замирая.

Аня удивленно взглянула на нее:

— Что слышу?

— Генка-дурак глумится.

— Где?

— Ты что, не слышишь? Постой… нет? Нет?!

Кассандрушка опустила глаза, и Дина лязгнула зубами: