Смерть Хаоса

Я потупился.

– Леррис, ты считаешь, что творишь добро, и человек ты в душе действительно добрый. Но ты вершишь добрые дела в расчете на похвалу и одобрение, которых так и не дождался от Гуннара, потому что был далек от совершенства. А Гуннар не мог похвалить тебя, потому что осознавал собственное несовершенство. Я тоже далек от совершенства, но все это самообман. Почему бы тебе не сказать Кристал, что ты нуждаешься в похвале?

Я молчал. Просить о похвале я не мог и сказать на сей счет тоже ничего не мог. Поэтому я сказал совсем другое:

– Если эти узы прекрасны, почему они так редки?

– Потому, что они смертельно опасны. Смерть одного означает смерть другого.

– Погодите: если вы свяжете нас с Кристал так, как сами связаны между собой, это может убить нас обоих. Но где тут решение?

Дайала встала.

– Я вернусь.

Джастин кивнул и сел на другой табурет.

– Ну, дядюшка Джастин, – обратился к нему я, – ответь на мой вопрос.

– Нет у меня ответа, потому что это не мой вопрос. Ты знаешь, кто ты. Знаешь, кто такая Кристал. Если я дам тебе ответ, ты воспользуешься им, или чтобы отказаться от уз, или чтобы свалить ответственность на нас. Но ты знаешь себя, а теперь знаешь, и что это за узы. Они превращают двоих людей в единое целое, и если те оказываются не способными поддержать друг друга изнутри, это уничтожает их. Такая близость делает обман невозможным, а люди в большинстве своем не способны жить без обмана и самообмана. Взглянуть себе в глаза может далеко не каждый. Решай сам, чтобы не винить потом меня и Дайалу, как ты винишь сейчас Отшельничий… или Кристал.

Я отошел к узкому окошку и задумался.

Меня терзали страх, обида, недоверие, в том числе и к себе. Почему я обязан быть честным? Кто был честен по отношению ко мне? Я никому ничего не должен!

Можно просто уйти, уйти и стать Леррисом Великим. Пройдет время, и кто узнает, что я покинул Расор и Кифрос?

Я сам!

Я это буду знать всегда! Из глубин памяти выступили лица погибших, и у всех, даже у Шервана, было мое лицо.

Я бы рассмеялся, да во рту у меня пересохло.

Антонин, хотя рядом с ним была Сефия, умер в одиночестве. И Герлис, и Саммел… они были сами по себе. Этого ли хотел я? Мне было невыносимо на Отшельничьем оттого, что меня никто не любил. Почему Кристал не может меня понять? Или, я вспомнил слова Дайалы, – принять?

Я повернулся к Джастину. Он сидел молча.

Я глубоко вздохнул. Воздух показался мне едким, словно насыщенным парами жизни и смерти.

Я кивнул.

– Для этого нужны двое, – сказал Джастин. – Дайала поговорит с Кристал.

Он остался на табурете, а я смотрел в окно и ждал, гадая, что решит Кристал и почему любовь так сурова. Почему она требует столько труда и причиняет так много боли?

CXI

Две женщины сидели на противоположных концах кровати, обдуваемые горячим ветром.

– Я сказала Леррису, что он подвергается серьезной опасности, ибо по мере того как возрастает его сила, возрастает и искушение стать не столь честным по отношению к себе самому, – сказала Дайала.

– Я думала об этом, – ответила Кристал, не встречаясь с ней взглядом. – Отчасти поэтому у нас возникли затруднения.

– Ты тоже не до конца честна, госпожа, – возразила Дайала, – и сама представляешь собой часть его проблемы.

– Возможно, – отозвалась Кристал, по-прежнему глядя в сторону гавани. – Но только часть. И не с меня все началось.

– Ты ждешь от Лерриса любви и преданности, не задающей вопросов. А он растет, и, хотя любит тебя, вопросы у него появляются.

– Любовь не знает вопросов и оговорок! – резко возражает Кристал.

– Нет, – отвечает Дайала, – любовь заключается в принятии того, что есть, а не того, чего ты желаешь. Леррису нужна похвала, прежде всего твоя, и он готов на все, лишь бы ее заслужить. А ты боишься его взросления, боишься, что он увидит тебя такой, какая ты есть, а не лучшей женщиной в мире, какой ты могла ему казаться.

– Я просто хочу, чтобы он принимал меня.

– Он-то как раз принимает, но чувствует, что ты не принимаешь его. Разве не так?

– Я люблю его, но он не должен без конца спасать мир! – воскликнула Кристал, сцепив руки и уставившись на свой клинок.

– А любила бы ты его так же сильно, если бы он не стремился делать добро?

– Он не должен без конца совершать подвиги и спасать мир.

– На это никто не способен, но если… – друида не заканчивает фразу.

– Это несправедливо! Он не должен быть единственным!

– Но не может и не быть им. Он или спасет мир, или разрушит его.

– Ты просишь, чтобы я приковала себя к нему цепью ради спасения мира? Это не выбор, это большее насилие, чем то, к которому принуждают клинком.

– Я лишь говорю, что мужчина, которого ты любишь, разрушит мир, который ты любишь, если ты не сможешь принять его, а он – тебя. Коль скоро тебе угодно именовать этот выбор насильственным, воля твоя. Но дело обстоит именно так. Выбор и вправду труден, ибо, чтобы сделать его, надобно оказаться от гнева и обид. Но ни гнев, ни обиды не способны изменить мир. Ты должна принять Лерриса и не приходить в ярость оттого, что вынуждена делать выбор, или в конечном счете вы с ним погубите не только самих себя, но и мир, который вам дорог.

– Я уже приняла его.

Дайала встретилась с Кристал взглядом, и та, не выдержав, опустила глаза и пробежала пальцами по вышитым на покрывале звездам.

– Но почему он должен спасать мир? Почему это выпало на его долю?

Дайала молчит.

– Почему именно он должен быть героем?

Друида по-прежнему хранит молчание, не сводя взгляда с одетой в кожу собеседницы.

– Почему?.. – Кристал качает головой. – Впрочем, как раз «почему» не имеет никакого значения. Ведь так?

– Так, – ответила Дайала с печальной улыбкой, и они обе покинули комнату.

CXII

Дверь открылась, и появились Дайала с Кристал. Глаза последней походили на камни на штормовом побережье. Впрочем, мои наверняка выглядели не лучше.

– Привет, – мой голос, как оказалось, дрожал.

– Привет, – дрожал и ее голос.

Дрожал голос моей несгибаемой командующей!

В следующее мгновение, то ли из-за боли в глазах, то ли из-за подземного толчка, я почти лишился зрения и видел лишь расплывчатую фигуру. Мне удалось произнести ее имя и сделать шаг ей навстречу. Она, должно быть, тоже шагнула ко мне. Во всяком случае, мы повисли друг на друге.

– Сохранить любовь труднее, чем обрести, – произнес Джастин спустя некоторое время. – Думаю, вы уже начали это понимать.

Мы уже перестали дрожать, но не разжимали переплетенных пальцев.

– Итак, вы готовы?

Я кивнул, поскольку говорить боялся. Кивнула и Кристал. Возможно, она тоже боялась.

– Садитесь на табуреты, друг радом с другом.

Мы переглянулись и сели.

Сама по себе процедура оказалась не слишком таинственной и впечатляющей: легкие надрезы и смешение крови. Но Дайала наложила на эту кровь гармоническое заклятие, и я немедленно ощутил протянувшуюся между нами незримую нить.

Нить чистой гармонии, не содержащую в себе ни мыслей, ни чувств.

– Как всему живому, этому тоже требуется время, чтобы вырасти, чему вы должны быть только рады, – хрипло произнес Джастин. – Будьте добры друг к другу.

«Будьте добры друг к другу». Это простое напутствие вдруг сделало все прочее не имеющим значения.

– Помните, – шепот Дайалы звучал, как шелест Великого леса, откуда она была родом, и который мне, скорее всего, не суждено было увидеть, – вы выбрали друг друга дважды.

– А теперь ступайте и оставьте стариков в покое, – заключил Джастин.

Медленно выйдя из комнаты и остановившись в узком коридоре, мы посмотрели друг на друга. Кристал ничуть не изменилась – те же черные глаза, те же короткие серебрящиеся волосы. Не изменился и я.

– Прогуляемся?

– Куда?

– К старому форту на волнорезе.