Никогда не спорь с судьбой (СИ)

       – Джеймсом? Джейми, ты один из этих мальчиков? Который из них?

       – Тот, который «девочка», –  усмехнулся Джейми.

       – А почему на тебе платье? – да, теперь я видела, что ребёнок вполне мог быть и мальчиком. Длинные локоны в то время носили и мальчики тоже, к тому же, у девочки, для парадного портрета, их убрали бы в причёску.

       – Потому, что в то время так было принято. Мальчики до пяти лет носили платья. В богатых семьях, по крайней мере.

       – Как странно. А почему? Это же неудобно – в длинном платье у малыша больше шансов запутаться в подоле и упасть. Штанишки намного практичнее и безопаснее.

       – Этому обычаю много веков, – пояснил Джейми. – И возник он не на пустом месте. Так делали, надеясь обезопасить ребёнка.

       – Но от чего?

       – От смерти.

       – Не понимаю. Как платье может защитить от смерти лучше, чем штанишки?

       – Всё просто. Обычай этот основан на суеверии тёмных, неграмотных людей. В то время детская смертность имела катастрофические размеры. В семьях рождалось по десятку и более детей, но только единицы доживали до брачного возраста. Детские болезни уносили в основном малышей, к тому же мальчики умирали чаще девочек, которые по природе своей более выносливы. Вот люди и решили, что смерти больше нравятся мальчики. Поэтому и стали наряжать маленьких мальчиков в платья – вдруг смерть придёт за мальчиком, увидит девочку, решит, что ошиблась и не станет забирать ребёнка. Конечно, это не могло помочь реально, но люди в это верили. Поэтому такой обычай продержался аж до девятнадцатого века.

       – Но в нашей семье дети не болеют. Тогда к чему это платьице?

       – Потому, что мы стараемся не выделяться. И следуем всем обычаям того народа и времени, в котором живём.

       – Мы ведь тоже так делаем, – напомнил мне Эдвард. – Носим зимой тёплую одежду, хотя вообще не мёрзнем. Ездим на машинах, хотя бегаем гораздо быстрее.

       – И ходим в школу, хотя знаем больше учителей, – скривилась я.

       – Порой это может доставлять довольно большие неудобства, – подхватил Дэн. – Долгие века мне приходилось мазать зубы углём, выходя «в люди». В то время здоровые зубы можно было увидеть разве что у детей. У взрослых такой сияющей улыбки, как у нас,  быть не могло.

       – Кстати, о зубах! – воскликнула я. – Помните, на поле боя у меня появились клыки. Для меня это было странно и неожиданно. А для вас, вроде бы, в порядке вещей. Они появляются, когда я этого не жду, но когда я этого хочу – не слушаются. Почему так происходит? Объясните.

       – А были и другие случаи, когда у тебя непроизвольно появлялись клыки? – уточнил Джейми.

       – Ещё один раз. Я тогда здорово разозлилась на Эммета. Хотя нет, подождите! Был же ещё один раз. Когда я увидела новорожденных. Но я сразу после этого обратилась в гаргулью, в первый раз, так что в тот момент не обратила на это внимание, а позже решила, что это как бы начальный этап превращения.

       – Мы никогда не обращаемся постепенно, – покачал головой Дэн. – Всё происходит одномоментно.

       – Скажи, а ты в тот момент тоже рычала? Как тогда на поле? – продолжал выяснять Джейми.

       – Да, верно, рычала. В первый раз я сама себя этим перепугала. А когда позже попробовала рычать – ничего не получилось, как и с клыками.

       – Всё верно. Именно так это и происходит, – кивнул Дэн.

       – Да что – «это»?!

       – Видишь ли, Дани, – стал объяснять Джейми. – Мы существуем в одной из двух ипостасей – либо человек, либо гаргулья. Или-или. Промежуточных состояний не бывает. За единственным исключением. Когда возникает, или нам кажется, что возникает, угроза нашим отношениям с нашей половинкой – в этом случае в человеческом облике у нас вполне могут проявиться признаки гаргульи. А именно – клыки и рычание. Это бывает редко, но прецедентов в семье было достаточно, чтобы мы заметили и поняли эту закономерность. И когда ты, испугавшись разлуки с этим мальчиком, оскалилась на нас и зарычала – у нас отпали последние сомнения. Этот признак показал всем окружающим, что ты нашла свою половинку. И попытаться разлучить вас рискнул бы разве что сумасшедший.

       – Вот почему вы так легко с этим смирились, сэр?

       – Легко? Не сказал бы. Но смирился однозначно. Я мог переживать, расстраиваться, негодовать – в конце концов, я её отец, имею право. Тебя же я тогда вообще ещё не знал. Но мне и в голову не пришло как-то воспротивиться, попытаться что-то изменить.  Потому что половинку нам даёт судьба, и мы не вправе с ней спорить.

       – Кстати, с новорожденными всё ясно, – заметил Дэн. – А что там с Эмметом? Из-за чего ты так на него разозлилась, что у тебя проявились эти признаки? Он попытался вас разлучить?

       – Ну, не в прямую. Но у нас с Эдвардом в тот момент только-только всё стало налаживаться. А Эммет возьми и ляпни нечто нелицеприятное. Прямо по больному месту. Он частенько сначала говорит, а потом думает. Вот я и испугалась, что Эдвард снова отдалится. Так что, да, здесь тоже всё совпадает. Я действительно увидела в нём угрозу нашим отношениям.

       – Никто и никогда не разлучит нас, малышка. И уж тем более глупые шутки Эммета. Поверь, я этого не допущу.

       – Да, теперь я это знаю. Но тогда всё было ещё так зыбко и неясно. Вот я и психанула.

      Пока мы обсуждали мои клыки, я пролистала большую часть альбома и дошла до разворота, на которой была семья Джейми. Моя семья. На правой, современной стороне, была изображена семья, стоящая в весеннем саду на фоне цветущей яблони. В центре композиции возвышалась гигантская фигура отца семейства. Он выглядел ни на день не старше, чем теперь, хотя фото явно было сделано более десяти лет назад. Правой рукой он нежно прижимал к себе невысокую стройную молодую женщину, которая рядом с ним казалась совсем крошечной. Волосы того же цвета, что и у меня, только прямые, большие серые глаза, изящное лицо сердечком – его я тоже унаследовала от неё. И слава богу! Мне только брутального отцовского подбородка не хватало! Левую руку женщина положила на плечо стоящего перед ними мальчика лет десяти. Тот держал на руках рыжего щенка кокер-спаниеля, который весь извивался в попытке лизнуть хозяина в щёку. На другой руке у матери сидел годовалый малыш. Ещё один мальчик, на вид немного помладше того, что со щенком, сидел у Джейми на плечах. А на его левой руке сидела пятилетняя девочка в жёлтом платье. Вся семья весело смеялась, глядя на проделки щенка.

       – Какая замечательная фотография, – пробормотала я.

       – Да, – подтвердил Дэн. – Мне она тоже нравится больше, хотя в тот момент было сделано и другое фото, где все смотрят в камеру.  Но в этом альбоме и так слишком много официальных портретов, так что я выбрал именно этот кадр.

        – Ты здесь такая очаровашка, – шепнул мне Эдвард и потёрся носом об моё ухо. –  Хотя ты всегда очаровашка. И тогда, и сейчас.

       – Элис была права. Она сказала, что я росла с братьями. – И я прочла под фотографией:  – Джеймс и Анастасия с сыновьями Майклом, Николасом, Тайлером и дочерью Анжеликой. Анжеликой?

       – Я же говорил – до семи лет мы звали тебя Энжи, – напомнил мне Джейми.

       – А почему перестали?

       – Потому, что ты этого потребовала. В детстве ты воспринимала имя Энжи как должное. Но в школе учительница объяснил тебе его «ангельское» происхождение. А поскольку ангельским поведением, в отличие от имени, ты никогда не отличалась, то довольно часто получала от учительницы выговоры, сопровождаемые проповедями на тему, что раз уж у тебя такое имя, то ты просто обязана ему соответствовать.

       – Хотя, на мой взгляд, – перебил его Дэн, – ты была всего лишь нормальным, живым ребёнком, которому просто было скучно среди ровесников. К шести годам ты уже читала толстые книги и знала таблицу умножения до ста, а вас там учили читать по слогам и считать на пальцах. Нам бы отдать тебя сразу в третий класс, но, как говорилось раньше – мы стараемся не выделяться и не привлекать к себе внимание, если этого можно избежать.