Черные боги, красные сны

Воздух внизу стал густым и поднимался волнами, как вода во время прилива. Смит, казалось, с каждым шагом все глубже проваливался в затвердевающее желе, быстро и безжалостно засасывавшее его. Однако, сколько он ни смотрел, видел только траву и призрачный мрамор под ногами да звезды над головой. Медленно, с трудом переставляя ноги, Смит пробивался прочь, преодолевая невидимое вязкое желе. Это было хуже, чем ночной кошмар, когда пытаешься бежать, но все движения выходят невыносимо медленными. Трясина засасывала, тянула вглубь, а он брел сквозь нее, твердо зная, что падать нельзя, и волчица тяжелым грузом лежала у него на руках.

Медленно, очень медленно он выбрался на твердую почву. Медленно, очень медленно он освободился из цепких когтей ужаса. Медленно, очень медленно обволакивающие волны опустились ему до колен, сползли вниз до лодыжек, и вот уже только ступни его вязнут в безликой чавкающей массе. И наконец спустя вечность он окончательно вышел за пределы наваждения. Вырвавшись на свободу, Смит подпрыгнул — ему хотелось взлететь вверх, к небу, как стрела из лука, навстречу вольному воздуху. После недавнего вязкого кошмара ему казалось, будто тело его ничего не весит. Освобожденные мышцы пели от восторга, Смит летел над травой, словно на крыльях, призрачные здания мелькали по сторонам, и женщина на руках пошевелилась — пьяный от счастья, он почти не чувствовал ее тяжести.

Спустя какое-то время она тихонько заскулила, Смит остановился у низкорослого дерева и опустил ее на землю. Она принялась озираться по сторонам, и на бледном, как кость, лице ее отразилась тревога. Опасность еще не миновала, понял Смит и тоже завертел головой. Но вокруг были все те же пустоши, те же туманные силуэты колыхались в воздухе, те же звезды холодно смотрели с неба. Над головой по-прежнему слышался писклявый щебет. Все было знакомым, однако женщина-волчица стояла напружинившись, готовая бежать, как только поймет, откуда грядет беда. В ее зеленых глазах светился панический ужас. И Смит понял: как бы страшна ни была ее белая стая, иная, гораздо более жуткая опасность рыщет в этих пустошах. И тут что-то коснулось его ступни.

Смит взвился в воздух, как дикий зверь — да он и был сейчас диким зверем. Ему хватило мига, чтобы узнать это прикосновение. Оно мягко обволокло ступню и нежно лизнуло щиколотку, когда он уже оторвался от земли. Схватив спутницу за руку, он вырвал ногу из невидимой хватки и стрелой метнулся прочь в серый сумрак. Женщина всхлипнула и побежала рядом, не отставая.

Они бежали, а невидимая беда неслась следом. Смит откуда-то точно знал, что трясина преследует их. Густые, цепкие волны катились за ними все быстрее, едва не лизали пятки. Смит бежал во весь дух, скользил над травой, словно перепуганная до смерти птица или какая-то летучая тварь. Рядом бежала волчица, дыхание со стоном вырывалось из ее груди. Он не знал, от чего бежит. Не мог вообразить, как выглядит опасность, но смутно чувствовал, что это нечто вовсе не чуждо ему, напротив, оно близкое, родственное, и в этом-то весь ужас. И еще он чувствовал, как загадочная смертельная угроза дышит ему в затылок.

Они мчались так быстро, что пустоши по сторонам слились в серую мглу. Призрачные создания стремглав разлетались прочь перед двумя оборотнями, в панике бегущими от напасти, которая страшнее их самих.

Они бежали целую вечность. Полупрозрачные башни и стены остались позади. Порой Смиту чудилось, будто он — вовсе не он, а тот, другой человек в богатых одеждах, опоясанный мечом, и спутница его — та, другая женщина, и ужас, который гонит их, — иной, хоть и не менее сильный. Он не чуял ног под собой, земли под ногами. Он бежал не разбирая дороги, зная только одно: останавливаться нельзя, нужно бежать, пока есть силы, ибо голодное нечто, норовящее вцепиться в ноги, гораздо страшнее любой вообразимой смерти. То, что произойдет, если оно их настигнет, не имеет имени, но неописуемо, невыразимо ужасно. Останавливаться нельзя. Бежать, бежать...

Однако спустя какое-то время паника прошла. Постепенно к Смиту вернулась способность мыслить. Он по-прежнему бежал, не смея остановиться, он почему-то знал, что невидимая вязкая жижа плещется всего лишь на шаг позади. Однако теперь он снова мог рассуждать, и в голову ему приходили странные мысли и образы, не вполне осознаваемые и навеянные чем-то за пределами его понимания. Так, он откуда-то знал, что уйти от этой невидимой мерзости невозможно. Он знал, что она так и будет преследовать свои жертвы — беззвучно, безостановочно, неустанно, безжалостно, пока ее жадные волны не сомкнутся над ними. Больше того, он даже знал, какой запредельный ужас последует потом — однако не мог ни описать его словами, ни представить. Это было нечто столь далекое от любого жизненного опыта, что мозг отказывался вмещать его.

Страх, который он чувствовал, был полностью на совести его воображения. Смит не видел, не слышал, не ощущал погони. Не улавливал угрозы, исходящей от пустоты, которая преследовала их. Но ужас у него в душе раздувался и раздувался, как воздушный шар, странный ужас, чем-то родственный ему,— а значит, надежды не было, как если бы Смит бежал от собственной тени.

Самообладание вернулось, он больше не мчался слепо, но теперь он понимал: бежать придется вечно, ибо спасения нет... Вот только разум отказывался вообразить, каким будет финал. Женщина, похоже, тоже немного успокоилась: ее дыхание стало ровнее, она уже так судорожно не хватала воздух ртом, как вначале, и Смит больше не чувствовал исходящих от нее волн паники.

Вокруг все оставалось неизменным: все та же серая равнина, те же призраки, спешащие отлететь в сторону при приближении оборотней, тот же писк над головой. Менялось побуждение, заставлявшее Смита бежать. Порой он чувствовал противоестественную тягу к тому, что гналось за ними, причем тяга эта рождалась в той части его существа, которая была чем-то сродни безымянному ужасу, преследующему их. Так порой человек, страдающий страхом высоты, заглянув за край, испытывает искушение броситься в пропасть. Ужас по-прежнему терзал его, однако одновременно росло желание обернуться, встать лицом к невидимой трясине, позволить ей сомкнуться над головой. И все же при одной только мысли об этом его передергивало.

Сам того не замечая, Смит замедлил бег. Но спутница, словно прочитав его мысли, яростно вцепилась в его руку, и Смит всем своим эфемерным телом почувствовал ее отчаянную мольбу. Соблазн остановиться ослабел, а страх, напротив, вновь набрал силу, и Смит побежал быстрее, содрогаясь от ужаса, что преследователь подступил уже к самым ногам.

Когда невидимая топь отстала на несколько шагов, хватка волчицы ослабла, и Смит понял, что теперь настала ее очередь преодолевать искушение. Он потянул ее за руку и почувствовал, как она встряхнулась, вырываясь из-под власти наваждения.

Так они и бежали, поддерживая друг друга. Следом катилось неустанное Нечто. Дважды Смит ощущал его прикосновение к своим ступням. И все больше и больше разгоралось в нем желание обернуться, с разбегу нырнуть в вязкий поток и идти против течения, пока... пока... Он не мог понять, зачем это ему нужно, но всякий раз, когда мысленно подбирался к потоку, все его существо содрогалось и разум окутывала пустота.

И одновременно росла и набирала силу та часть его сущности, которая имела что-то общее с их преследователем. Вскоре она уже так разрослась, что только хватка волчицы удерживала Смита от того, чтобы поддаться искушению, и даже равнина вокруг постепенно перестала существовать для него, осталась лишь серая пустота. И он бежал сквозь эту серую пустоту, зная, что она каким-то образом замыкается сама на себя, поэтому они бегут по кругу, и если не останавливаться, то в конце концов они окажутся позади преследователя и с разбегу влетят в эту невидимую вязкую топь. И все же Смит не мог заставить себя бежать медленнее, ведь тогда она непременно настигла бы его сзади. Так он и мчался, словно в колесе: ужас впереди, ужас позади, никакой возможности остановиться и никакой надежды убежать.