Мир, где меня ждут

— Эста, — тихий голос Когана прервал ход ее мыслей, окрашенных в цвета любви и горечи. — Ведь это еще далеко не конец истории.

— Нет, конечно. Извини, я задумалась. Мне сложно собраться…

— Извиняю. Хотел бы я знать, почему тогда, в телларионской темнице ты попросила меня об исполнении столь странной просьбы? С чего ты взяла, что твой сын жив? И сам я хорош, с гоблинским упрямством гнал от себя сомнения, пока они не утомились и сами не покинули одного дурака, который предпочёл не верить собственным глазам. Как будто не ясно было с самого начала, чей он сын. Но — как, Эста?

— Сама не понимаю… Просто верила в своем безумии, что мой мальчик жив. А слова как-то сами собой вырвались. Не спрашивай меня об этом, Коган, самой бы кто ответ сказал. Может, предвидение? Слыхала, что моей прабабке было открыто неведомое.

— Хорошо, а… тогда, на костре?…

Вздохнув, эльфийка подтянула колени к груди и привалилась к теплому боку ведьмаку, раздумывая над тем, как бы правильнее и точнее выразить то, что в действительности произошло двадцать пять лет тому назад на телларионской площади. Коган невольно хмыкнул, глядя на подругу юности. Так вот, оказывается, в кого у Демиана эта странная привычка сидеть в таких странных и неудобных на его взгляд позах, то на краю подоконника, а то и вовсе на спинке стула. А это материнская кровь виной. Порой кажется, что у эльфов какое-то особое равновесие, не как у людей. Или же центр тяжести не в том месте расположен.

— Ты же знаешь, заклятье накладывал сам Магистр, чтоб ему… Лишь он сам был способен остановить казнь. Или кто-то, если не сильнее его, то хотя бы равный по силе. Но таких магов нет. Неужто боги решили вмешаться?

— Эджай. Тогда я увидела Эджая… — В обращенных на Согрейна глазах цвета молодой листвы отражались вера и недоверие одновременно. — Но ведь… этого… не может быть? — Вот так вот, полувопросительно-полуутвердительно. И никак иначе.

— Понятия не имею, Эста, — честно ответил ведьмак. — Дорого бы я отдал, если бы… И что? Куда ты исчезла с костра?

— О, меня закинуло почти к Каста-Алегре. Не скажу тебе, что я так сильно обрадовалась своему чудесному спасению. Помню только, что устроила грандиозный взрыв, когда попалась на глаза каким-то разбойникам, промышлявшим на дороге. После долго шла под снегопадом, пока не свалилась. Лежала в наметенном сугробе и уже не чувствовала холода. На этом бы мои злоключения и кончились, но судьба послала мне Ясну. На мое счастье, она оказалась не из пугливых и быстренько кликнула на помощь братьев. Еще две недели выхаживала меня. Когда стало ясно, что умирать мне уже вроде как не из-за чего, но жить я тоже не собираюсь, подружка взялась долго и нудно возвращать меня хотя бы к подобию нормального состояния. По совести говоря, я не очень-то стремилась помочь ей в этом, в высшей степени нелегком и неблагодарном труде. Ясна едва ли не заново учила меня ходить, разговаривать, есть — не по принуждению, а тогда, когда я сама этого захочу. Усилия ее не пропали даром. Примерно через год моя целеустремленная подруга добилась того, что я перестала походить на недавно поднятого зомби. Немало поспособствовали моему возвращению к жизни и сны…

— Что за сны?

— Сны, в которых мой сын был жив. Настолько реальные, осязаемые. Я верила им. Ветхая хибарка у полноводной реки, ворчливый старик с добрыми морщинками вокруг глаз. Потом ты, мастер Грайлин, еще какие-то полузнакомые маги. Светленький озорной мальчишка с голубыми нахальными глазами. Те, кто окружал Демиана, то есть я, конечно, не знала, как его зовут. Это было как утешение. Обещание. Что когда-нибудь я его увижу наяву.

— Чье обещание, дорогая? — задал абсолютно верный вопрос проницательный боевой маг. Эстель вздохнула и всё же ответила с запинкой:

— Одной… женщины. С которой я столкнулась в Телларионе перед тем, как круто изменить свою жизнь. А потом она пообещала мне, что однажды я встречусь с Эджаем…

— И ты этому веришь? — задохнулся от потрясения Согрейн.

— Верю, — твердо произнесла бывшая целительница. — Ведь я нашла Демиана. И впредь не намерена его терять!

Синар

Холодное пламя черной ненависти в ставших чужими родных глазах. Злая усмешка зазмеилась на красивых губах, напоминавших о запретной сладости поцелуев, искривила четко очерченный контур рта. Словно кто-то незнакомый и страшный, подобно полуночнику, принял облик, но суть свою спрятать не сумел или же попросту не счёл необходимым скрывать ее. Жестокое безумие смотрело на Марину с безупречно правильного лица из темных затягивающих колодцев…

Девушка долго лежала без сна, бездумно глядя в белый потолок, расцвеченный яркими рассветными лучами. Вставать не хотелось. Вообще ничего не хотелось. И жить, в том числе. В частности и совокупности. Хотя — нет. Хотелось, чтобы всё это оказалось одним долгим, невероятно красочным и правдоподобным сном. А сны имеют свойство рано или поздно заканчиваться. И она проснется дома, на Земле, в своей постели. Будет ходить на учебу, в кино и в гости. Тайком сбегать на вечеринки. Ссориться с родителями по мелочам. И не будет никакой магии. И магов.

Вот только она не спит. И глупо укрываться одеялом и прятать лицо в подушку. От реальности всё равно не спрячешься. Не пролежишь всю жизнь в постели. И пусть сквозь смеженные веки не видишь свет дня, он от этого не исчезнет.

Дом на Яблоневой улице стряхивал с себя сонный дурман, умывался прохладными брызгами утреннего дождя. Звонкими кастаньетами процокали копыта по мостовой. Спустились по лестнице чьи-то стремительные шаги. Раздались приглушенные расстоянием и преградами голоса. Как продолжение кошмара, кипящим варевом, готовым сорвать крышку котла, в воздухе сгущалось необъяснимое напряжение. Словно марионетка, которую дёргал за ниточки безразличный к ее душевному состоянию кукловод, Марина поднялась, ополоснула лицо, оделась, причесалась, собрала волосы в тяжелый узел на затылке. Машинально, бездумно, бесчувственно. Неподкупное честное зеркало отразило красивую хрупкую куклу с фарфоровым лицом. Кукла заставила бледные губы изогнуться в механической улыбке. Ведь игрушкам не положено быть печальными, им не бывает больно. Что за нелепость! Игрушки обязаны улыбаться. 'Терпи, милочка, — шептала Марина, глядя в больные синие глаза. И пусть жизнь, как поезд, катится под откос, ломая рельсы. — Знать, такова твоя судьба. И вовсе никто не виноват. Ты сама придумала красивую сказку. А реальность оказалась слишком жестокой и неприглядной. — Сегодня она — Мальвина с хрустальной стекляшкой на месте сердца. — Терпи… герцогиня Ариата!'

— Марина… — отчего-то растерянно промолвил мастер Коган, неосознанно отступая в сторону, оставив ее напротив… Опустил взгляд Ильнарель, отвернулась к окну, кусая губы, мэтресса Эста. 'Нет, пожалуйста! Нет…'

— Приветствую вас, Магистр, — сияя великосветской язвительной улыбкой, склонилась в изящнейшем глубоком реверансе блистательная герцогиня. И, вопреки ожиданию, невыносимая мука в чёрных глазах откликнулась в ней не злой радостью, а ответной болью. С отчаянным, безнадёжным вызовом поднялась, прямо и гордо держа спину. Но даже суровая кармаллорская выучка оказалась неспособна помочь — пошатнулась, враз растеряв все бережно накопленные силы. Отрицательно качнула головой, когда молодой Магистр уже протянул было руку — поддержать. 'За что мне всё это?'

'Зачем?' — отчаянно вопрошали блестевшие от закипающих слёз синие очи.

'Я не мог иначе', - даже не пытались оправдаться непроглядно черные. Устало опустились длинные ресницы. И Марина, впившись пальцами в ладони до алых полукружий, с обреченной ясностью поняла, что даже не может его ненавидеть. И ревновать тоже. К кому? К Пределу? Нелепо.

Девушка кивнула, соглашаясь со своими мыслями. Молча и неторопливо вышла из зала. Выплыла, как призрак. Демиан не стал ее догонять.

За неделю до этого. Телларионский замок

— Наглость, несусветная наглость! — вопил с высокого престола взбешенный Магистр. Но тот, кто до сих пор носил уже чисто номинальный титул предводителя всех волшебников, был не только в гневе, он был в ужасе. Это ясно видели все, хоть он и стремился скрыть свои истинные чувства. Но с потрохами выдавали бегающие глаза и костлявые пальцы, сжимающие жесткие подлокотники. Его воплощенный кошмар, принявший облик молодого темноволосого мужчины, невозмутимо пережидал, когда утихнет гроза, ниспосланная на его голову разбушевавшимся Магистром, стоя у подножия трона, поставив одну ногу на нижнюю ступеньку и опершись о колено. 'Мерзавец, зевнул бы еще от скуки!' Но за кажущейся расслабленностью позы скрывалось напряжение взведенной арбалетной пружины. Демиан давал себе полный отчёт в том, что честного боя ему ждать не приходится. Подлые приёмы, Запретная магия и удары в спину — вот к чему он был готов. И не особенно прислушивался к потоку оскорблений, обвинений и угроз, щедро приправленных площадной бранью, пропуская всё это сквозь сознание, собираясь для отражения внезапной атаки.