Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ)

И упорхнул с невозможной для такого основательного тела легкостью, оставив меня с мехом в руках.

Аластор и Никтей смотрели мрачно. Предупреждали, чтобы с вонючим снадобьем к ним не совался.

– Посейдоновы не сдохли, – напомнил я, хватая Аластора за гриву. Тот крутил головой и закрывал рот, но противиться не осмелился.

И когда успели неженками стать? Раньше все подряд жрали, и человечиной, помнится, не брезговали.

Никтей смирился быстрее, даже укусить не попытался, только принялся заедать ароматным овсом из кормушки колдовскую пакость. Вид жеребца менялся на глазах: уменьшился рост, исчез лишний блеск из шкуры и гривы. Царственности поубавилось. Божественности.

Был Владыка коней, стал – конь смертного басилевса.

Я поднял упряжь. Пожалуй, запрягать пора, пока Посейдон там не выдал себя. И начинать. Только сделать так, чтобы Жеребец увлекся и не заметил знакомой повадки колесничего, а если мы будем все время идти бок о бок, этого трудно избежать.

Тяжелая поступь сотрясла усыпанный овсом пол. В конюшню шагнул широкоплечий воин в кожаном доспехе. Пожилой, с иссеченным шрамами звероподобным лицом.

Оскаленные песьи морды на поясе посверкивали золотом.

– Тихо у тебя сегодня, – сказал воин небрежно. – Слугам тоже головы поотрубал?

Ни приветствия, ни наклона головы. Тон развязный, надменный и чуть снисходительный. Так бог разговаривает со смертным, к которому он снизошел.

Так отец говорит с нелюбимым сыном, к которому все-таки решил явиться.

– Что у тебя за кони? – подошел, наклонил голову. – Это не те, которых я дарил.

Протянул руку посмотреть зубы – клацнули челюсти Аластора. Если бы не реакция бывалого бойца, смертному обличью Ареса был бы нанесен немалый урон.

– Мрази стигийские, – ругнулся племянник, не подозревая, насколько близок к истине. – Откуда набрал таких? Они хоть объезженные?

– Вполне, – отозвался я, отворачиваясь, пока он не рассмотрел мои глаза. – Подарок. Ты оказал мне великую честь, отец. Я удивлен и обрадован. Хочешь дать мне напутствие перед гонкой?

Голос у басилевса тоже противный – высокий, сипловатый, прерывистый. И как вот такое могло родиться у бога войны и плеяды Стеропы – в голову не возьмешь.

– Оно и видно, – честь! – хмыкнул позади Арес. – Совсем нос задрал, раньше на коленях ползал… Подвигами загордился? Головами женихов на дверях?! Хиляк! В настоящем бою ты бы уже сопли кровавые вытирал! Меня бы звал и за спины воинов прятался!

Слова у него вылетали сиплым гавканьем старого пса – видно, облик располагал.

– У каждого свои подвиги и свои жребии, о Эниалий, - ответил я тихо. – Неужели ты, подаривший мне колесницу, явился упрекать меня перед состязанием?

Арес заворчал довольно – видно, я лучше вписался в роль. Тяжело прошелся за моей спиной.

– Не будет состязания, – сказал. – Лучше отдай этому Гиппофою дочку. Свадьбу справь. Пока жив.

– Отец мой! Как можешь ты – ты! – призывать меня сдаться?! Даже олимпийцу не уступил бы я без боя в колесничем ремесле! А этот глупый смертный…

– Этот глупый смертный – покровитель табунов! Морской Жеребец и царь морей! – шипеть у Ареса выходило плохо, орать с его командной глоткой всегда лучше получалось. – И когда он тебя, дурака, обгонит, все будут говорить…

…что какой-то неизвестный женишок на своих лошадках обошел сына Ареса и плеяды Стеропы, дочери Атланта.

А Афина будет смеяться над тем, каких хилых сыновей рожает ее братец.

– А если он не обгонит? – спросил я, не заботясь о том, чтобы изменять интонации. Но Арес был слишком толстокож.

– Нос задрал, – повторил он, скрипнув зубами. – Лучше мне тебя самому прибить, чтобы ты не позорился. Или в коня вот превращу. С Посейдоном он состязаться вздумал…

Заботливый отец. Вот-вот запретит хилому, уродливому сыну выходить и срамить себя перед царством и перед богами. В особенности – жертву приносить великому Аресу. А то скажут ведь, что сыну не помог, а как тут поможешь, если – дядя…

– Прими совет, Эниалий. Не раскрывай секреты богов смертным. Зевс уже ошибся как-то с Танталом.

Аластор и Никтей зловредно заржали. Арес остолбенел позади. Не оглядываясь, я чувствовал, как он наливается спелым соком гнева.

Когда налился до того, чтобы протянуть руку и открыть рот для гневного вопроса: «Кто ты, который смеет…» – я оглянулся. Посмотрел ему в глаза.

Рука бога войны тихо опустилась, а рот приоткрылся еще больше. На миг за звероподобным воином встал мальчишка с колючими волосами, в порванном из-за драк со старшей сестрой хитоне.

– Узнал?

Арес нахмурился. Покосился на кулак, которым собирался размозжить мне голову. Сложил на груди руки.

– Узнал. Зачем ты здесь? Почему явился на поверхность?

– Дары раздаривать. Твоему сыну – победу, брату – пыль в лицо.

– А на что тебе… – махнул рукой. – А! Что мне до ваших этих резонов и интриг! С Посейдона давно пора спесь стряхнуть, а то надулся… пузырь морской! Ата говорит – на отцовское место метит.

– Врет, наверное, – отрезал я, выводя из стойла Никтея.

– Ну, это ж Ата. А это, значит, твои кони? – после кивка Арес понятливо отошел подальше. Вспомнил характер коней. – Не узнать. Колдовство? А ход у них прежний?

И хохотнул – не тем смехом безумия и ярости, которым захлебывался на поле боя, а зло, коротко, будто копье по щиту мазнуло.

– Вот бы дядино лицо увидеть, когда ты хвосты своих лошадей ему покажешь! Пойду ставки утрою. Афина назло мне на Посейдона поставила, хоть и терпеть его не может. А Эномай-то хоть жив?

Я пожал плечами. Гермес мог и прикончить, он, как Ата, не особо разбирается в средствах игры. Эниалий, впрочем, не стал настаивать на ответе – кивнул, собираясь покидать конюшню.

В тот же миг через порог впорхнул Гермес, заливающийся дурным смехом.

– А ушлый у Тантала сынок, представь себе, дядя! Мне четверть басилевии сулил. Если я с твоей колесницей что-нибудь подстрою. Я уж было думал даже – может, согласиться? Ну, если в следующий раз сам Пелопс выйдет с Эномаем состязаться – подговорю-ка я сына. Пусть еще поторгуется, может, половиной басилевии обзаведется. Начинать можно и с этого, да? Эта, прекрасная Гипподамия, – уже на своем месте (Пелопс прямо стонет как взглянет на нее, во Эрот-лучник бьет!). Пора запрягаться, а тот там Посейдон уже дуреет от ожидания. Нет, глаза у тебя все-таки… да и выражение лица… тебе бы шлем, что ли! А это кто? Подземный помощник? Конюх? По лицу видно, что из твоего мира – не Железнокрылый ли?

Я промолчал, выводя из стойла теперь уже Аластора. В последний раз прошелся скребницей по бокам лошадей – просто для удовольствия.

Арес таращился на Гермеса. Тот на него.

– Так и знал, что без этого проныры не обошлось, – хохотнул потом бог войны.

– Братец? – спросил вестник и попятился.

– Ага. Братец! Ты что с моим сыном сделал, пяткокрылый?

– Да правду я ему рассказал! Ну, почти… про волю богов наплел, победу обещал… Да он сам отсюда всех слуг и поразгонял, сам в дальних комнатах сидит, может, даже гонку смотреть будет!

Арес хмыкнул с сомнением. Покосился на меня – что ты, мол, Владыка, нашел, с кем связываться! Махнул на прощание и вышел из конюшни, бормоча что-то про лицо Афины.

Я запрягал лошадей и проверял колесницу в молчании (колеса и ось проверил дважды, Гермес хихикал, но я не обращал внимания – знал племянничка). Положил тяжелую руку на холку Аластора – выдержишь? Заглянул в глаза Никтею – не подведешь?

Братья дружно обдали презрительным фырканьем – у кого другого спроси…

– Все, выводи их.

Гермес не тронулся с места и явственно пожалел, что влез в шкуру моего возницы.

– Пойдут сами. Только направляй, куда, – грозный взгляд на скакунов – «Пойдете?» – и два красноречивых оскала в ответ: «Пойдем-пойдем, а этого по дороге схрупаем!»