Охотник

Мир вокруг него изменился. Что-то ушло из могучего, древнего леса. И заросли казались неживыми, и трескотня сорок казалась мертвой. Он не чувствовал какой-либо угрозы, но глядя на неясные, смутные тени, перебегающие между деревьями, смахнул рукой капли пота, стекающие по его лицу.

Лес медленно заполняло дыхание иной, чуждой жизни.

Или смерти?..

Ответа не было, и быть не могло.

Небо было черно, словно сажа, а на нем горел багровый глаз солнца, чуть не вдвое больше обычного, испещренный язвами бурых пятен. В лесном сумраке дрожали хаотичные огни, то возникая у самой земле, то взлетая к верхушкам деревьев.

Вспышки сменялись мерцающими цветными каскадами, струящимися по стволам вверх и вниз.

А тьма над головой разродилась пурпурным дождем, будто само небо истекало кровью. Крупные алые капли медленно сползали с неподвижных, словно вырезанных из жести листьев, с окаменевших древесных стволов, с высоких стеблей мертвых трав и падали на растрескавшуюся почерневшую землю.

А жуткие тени, снующие то тут, то там, неясные в таком неверном свете, даже для острого глаза киммерийца, подступали все ближе, и с каждым мгновением их становилось больше.

Конан очнулся, как ото сна. Подгоняемый суеверным страхом он бросился бежать в ту сторону, куда ушли его друзья. О том, что он будет делать дальше, киммериец сейчас не думал.

Он бежал со всей быстротой, на которую был способен, дыша ровно и глубоко, будто и не было изнуряющего поединка.

Конан знал, что если не остановить чародея, может случиться непоправимое, — все вокруг говорило об этом. Демон, наверное, тоже спешил туда, где разворачивались основные события — к магу и остальным, и считал свое присутствие там более важным. Он так торопился, что даже подарил жизнь киммерийцу.

Лесные тени становились более четкими, приобретали форму, будто наливались живой плотью. Краем глаза Конан подмечал эти изменения, и кое-что из увиденного варвару совсем не понравилось.

Вдруг из-за дерева на него кинулась жуткая многорукая тварь. Не замедляя бега, Конан рубанул чудовище мечом и содрогнулся, услышав скрежет стали о сталь.

Тварь проскочила мимо, не обращая внимания на варвара. Стиснув зубы, киммериец ускорил свой бег. И тут внезапно перед ним разверзлась пропасть, чернее самой темной ночи и липкий мрак поглотил его…

Вершина невысокого холма — круглая, ровная, поросшая чахлой травой, по-осеннему сухой и желтой, хотя стояла середина лета. Лесные заросли резко обрывались у подножия, словно наткнувшись на невидимую стену.

На макушке холма врос в землю гладкий белый камень, на котором недвижно лежала обнаженная женщина.

Над холмом ярко светило солнце, дул легкий ветерок, а в лесу царил полумрак, расцвечиваемый вспышками зарниц, и бушевал свирепый ураган.

Треск ломаемых стихией стволов и завывание бури едва достигали вершины, хотя до леса было не более сотни шагов. Там, внизу, клубился багровый туман, метались среди деревьев чудовищные фигуры, слышались крики и чей-то вой, перекрывающие рев урагана. А на вершине было светло и покойно.

Девушка, несомненно, была жива: грудь ее мерно опускалась и поднималась в такт тихому дыханию, которое бывает у спящих.

Гораздо больше походил на мертвеца человек, стоявший рядом с жертвенным камнем. Заострившийся нос, восковой цвет лица, ввалившиеся глаза, обведенные черными кругами — нелегко дались Клодию последние дни.

Девушка на камне, была Дианора. У подножия холма, лицом вниз, лежало тело Солиуса, сраженное в спину подлой рукой предателя.

Клинок пронзил тело насквозь и глубоко погрузился в пропитавшуюся кровью землю.

Клодий склонился над Дианорой и простер заметно дрожавшую руку над ее головой. Спекшиеся губы колдуна шевельнулись.

Заклинание подействовало, и девушка открыла глаза. Несколько мгновений она непонимающе смотрела на изменившееся лицо Клодия, а затем тело ее судорожно дернулось, выгнулось дугой, но руки и ноги остались неподвижны, будто приросшие к камню.

Клодий зловеще улыбнулся. Теперь он — хозяин ее жизни и смерти, ее судьбы; он — всесилен! Сотни раз представлял он себе, что скажет ей в этот миг, к которому шел долгие годы, какое торжество будет звучать в его речи…

Однако вопреки грезившимся мечтам с языка сорвались совсем иным слова, и тон их был другим, совсем не таким, каким маг его представлял.

— Любимая, — с нежностью произнес он.

И в этом единственном сказанном слове было столько тепла, столько ласки, что Дианора невольно замерла на каменном холодном ложе, с недоумением прислушиваясь к голосу чародея, как будто слышала его в первый раз.

— Ты считаешь меня предателем? Ты боишься меня? Да, я заслуживаю презрения. Я обманул тебя — это правда. Ведь я так любил тебя — страстно, преданно, безнадежно, любил всю свою жизнь, а ты даже не желала этого замечать. Нет, ты не знаешь, какая это была пытка, видеть тебя каждый день.

И тогда слепое отчаяние помрачило мой разум. Вот почему я стал магом, — чтобы с помощью колдовства растопить лед в твоем сердце. Но далеко не каждому под силу овладеть искусством. Я трудился упорно, постигая премудрости ремесла, и вдруг с ужасом осознал, что у меня ничего не получится. Почему, спросишь ты? Да, просто потому, что я был слишком слаб. Слаб от любви к тебе, Дианора! Ты и понятия не имеешь, о чем думает человек, утративший последнюю надежду! Откуда тебе это знать, ведь ты имела все, что хотела, стоило лишь пожелать…

Когда я понял это, то, чтобы заглушить свою боль, с головой погрузился в древние манускрипты, написанные давно забытыми, мертвыми языками, надеясь — хотя бы за счет чужой мудрости восполнить собственную бездарность. И вот, в одном из пыльных свитков я нашел то, о чем не смел и мечтать.

Там говорилось о талисмане — осколке небесного камня, — и тот, кто сумеет соединить осколок и целое, станет могущественнее самих Богов! Но главное, я знал, где его искать — он пылился в одном из сундуков учителя.

И тогда я решился на подлость, и в первый, но, увы, не в последний раз пошел на предательство.

Сначала я украл талисман, а позднее разделался и с учителем.

Это было не так уж и сложно… Что ж, я сделал свой выбор. Но я тогда не знал, как это будет трудно. За то, чтобы добраться сюда, многие заплатили жизнью. Я очень устал, — неожиданно произнес чародей. — Страшно устал, но теперь я стою на последней ступени к престолу Богов!

Он, неотрывно смотрел на прекрасное женское тело, распростертое перед ним, и в глазах его на миг вспыхнула прежняя страсть.

— Мой план возник сам собой: Клавдий исчез в Пиктских Дебрях, а ты была настолько глупа, что бросилась искать его в Конаджохару, и сама уговорила меня ехать с тобой. Ты ведь по-настоящему никогда его не любила? Просто убедила себя, а на самом деле… способна ли ты вообще любить?

Внезапно колдун замолчал. Его лицо исказилось, он уже не мог сдерживать обуревающее его желание.

— Из-за тебя мы оказались здесь, из-за тебя я стал убийцей, неужели ты этого не понимаешь?! О, если бы ты смогла меня полюбить, хоть чуть-чуть, я отказался бы от власти над миром!

В зеленых глазах Дианоры горела такая ненависть, что Клодий отшатнулся, задыхаясь и судорожно глотая ртом воздух.

— Что ж, — промолвил он, глядя в сторону пустым, ничего невидящим взглядом. — Наверное тебе интересно будет узнать, что твоему красавчику Клавдию отрезали голову уже на третий день, как он попал в плен к пиктам. Ты тоже будешь умирать медленно, — продолжал маг. — Почувствуешь, как капля за каплей, вместе с кровью, уходит из тебя и жизнь… Право, не знаю, что будет с твоей душой, вряд ли предстанет она перед Митрой.

Ничто не дрогнуло в лице девушки, а Клодий так хотел, чтобы она боялась и молила его о пощаде — хотя бы взглядом.

Ветер в лесу взвыл с удвоенной силой, с треском валились вековые деревья, а до вершины холма долетал лишь невнятный гул.

Клодий снял с шеи кожаный шнурок, на котором висел маленький холщовый мешочек. Распустив тесьму, колдун извлек из него неправильной формы камушек размером с ноготь. Наклонившись, он вложил его в неприметную выемку на жертвеннике. Случайно или нет, но рука колдуна коснулась обнаженной груди Дианоры. Девушку вздрогнула от отвращения. Клодий захихикал и вновь провел рукой по ее телу.