Драконы Кринна

— Говорят, что ты не знаешь страха, Райл Мечник. Но вряд ли это так — не бывает людей, которым неведом страх. Прислушайся к себе, Райл, найди то, чего ты боишься больше всего, твой самый жуткий страх. Слушай!

Он встал, запрокинув голову, его глаза были черны, как пропасть, из-за расширившихся, приспособившись к темноте, зрачков.

— Коготь кормится ночью, в лесу, куда никто не ходит. Если нам повезет, и мы будем очень осторожны, мы его не встретим. Я отомщу, и мы уберемся отсюда с карманами и мешками, набитыми таким количеством сокровищ, что будем жить как короли. Но если удача от нас отвернется, если мы только попадемся на глаза Когтю, он, поглядев на тебя, сразу увидит самый худший твой страх, тот ужас, который способен лишить тебя сил. Он использует этот страх и убьет тебя им, как будто это меч, которым можно разрубить на части.

Факел начал гаснуть, брызгая искрами в темноту. Горящие частички света описывали в воздухе дуги, затем наступила темнота. Короткий уголек не мог ей долго сопротивляться.

— Первым Коготь заметил меня, — прошептал Тарран. — Он бросился ко мне, ранил и оставил истекать кровью между собой и моими друзьями. — Слова гнома падали, как тяжелые камни, одно за другим, и я чувствовал их тяжесть на своей груди, как курган, слишком рано возведенный надо мной. — Коготь использовал меня как приманку, и они на нее попались. Сначала Ярден… затем другие… Я не мог ничего поделать, чтобы положить этому конец. Между драконом и ними… я был беспомощен.

Даже в темноте людям не следует говорить о таком кошмаре. Я сказал:

— Хватит, Тарран. Я не хочу этого слышать.

Я говорил грубо, как трусу, раскрывающему свой самый малодушный поступок. У меня не было права так говорить, и я раскаялся, потому что после моих слов воцарилось молчание. Но я не мог извиниться, хотя знал, что должен это сделать. Разговор о самых сильных страхах был подобен еще одной трещине в прохудившейся плотине.

— Райл, это нормально — испытывать страх. Особенно здесь.

Я закрыл глаза, сохраняя равнодушное молчание.

— Ну что ж. Я ничего больше не скажу, кроме того, что если ты не знаешь своего самого худшего страха, тебе стоит выяснить это за ночь. Вряд ли ты хочешь, чтобы его тебе показал Коготь.

Я не ответил гному и не произнес ни слова за остаток ночи. Наутро Тарран спросил, хорошо ли мне спалось, и я ответил, что да. Он покачал головой, глядя на меня, как на упрямого глупца. Один раз, думая, что я не смотрю, гном бросил взгляд назад в сторону туннеля, ведущего к пропасти и винтовой тропе, но не предложил вернуться назад. Он зашел слишком, далеко. И я тоже.

Мы шли целый день через вереницы больших и малых залов, узких и широких пещер, и Тарран Железное Дерево вспоминал свое первое путешествие.

— Я вошел этим путем, им же и вышел. — Он горько улыбнулся. — Но дорога назад заняла намного больше времени.

Когда он шел назад, у него еще была правая рука. Она свисала плетью, кое-где кожа была ободрана так, что обнажились мышцы, а в двух местах мясо было сорвано до кости. Гном рассказал мне об этом и добавил, что никому не следует видеть свои внутренности. Он перевязал раны и сделал все возможное, чтобы содержать их в чистоте, но рука уже загноилась к тому времени, когда гном выбрался наружу и был найден. И то, что ему суждено остаться одноруким до конца своих дней, он понял раньше, чем ему об этом сказали.

Я шел прямо за Тарраном, и он ни разу не повернул не туда, ни разу не остановился дольше, чем на мгновение, выбирая правильное направление. Я отмечал, сколько прошло времени, считая факелы, так что, когда мы подошли к узкому туннелю, похожему на тот, который вел от винтовой дороги вдоль пропасти, прошел целый день. Этот туннель был намного длиннее первого, но такой же низкий. Когда мы вышли из него на широкий уступ, подобный галерее, окружающей главный королевский зал, мышцы спины и плеч у меня ломило из-за того, что приходилось постоянно нагибаться.

Здесь все пропахло драконом, сухим пыльным запахом рептилии, запахом извечной древности. Дыхание Таррана стало неровным и порывистым, как будто он сдерживал тошноту. Я посмотрел вверх, на светлую дыру в потолке. Серебряная и красная луны плыли по небу вместе, и их свет струился через отверстие. В лунном сиянии я увидел разбросанные по каменной галерее кости: огромные грудные клетки коров и лошадей, поменьше — кости оленей и лосей, череп медведя и еще, видимо, скелет минотавра — рогатый череп был больше, чем у любого быка, какого только можно встретить. Высохшая кровь окрасила уступ в цвет ржавчины, полосами стекая через край по стенам зала внизу. Сюда приносил Коготь свою ночную добычу. Здесь, на этом широком уступе дракон обедал. Под нами — на расстоянии почти в шестьдесят футов — находилось ложе чудовища, пустое, как и предполагал Тарран. Коготь охотился по ночам. Сверху — настолько высоко, что мне пришлось вытягивать шею, чтобы разглядеть, — зияла дыра, служившая ему выходом и входом.

— Это путь вниз, — едва слышно сказал гном. Он показал налево, и я, подняв факел, увидел в стене выемки, похожие на ступени. — Не очень удобная лестница. На некоторых ступенях придется делать шаг шире, чем на других. Но спуститься можно.

— Кто их построил?

— Коготь. Драконы, когда им это требуется, могут соединять дыхание и слюну так, что получается кислота. Тебе ведь это известно?

Но я раньше об этом не знал.

— Зачем ему здесь ступени?

— Узнаешь.

Больше Тарран ничего не сказал, всецело погрузившись в себя, так же как при нашей первой встрече в увитой розами беседке Цинары. Я натянул лук и перебросил его через плечо, убедился, что стрелы вынимаются легко, и обнажил меч. Это хорошее, прочное оружие всегда вселяло в меня бодрость. Но не на этот раз. Мои волосы поднялись дыбом, встопорщившись, как иголки, на руках и шее, когда я вошел вслед за Тарраном в логово дракона.

Я думал, что увидел безглазые черепа, разбросанные по полу, раньше Таррана. Может, это и так, но он знал, что они там есть.

Их было четыре — голые кости, принадлежавшие, судя по их размерам, гномам. Недоступные солнцу, ветру и дождю черепа так и не побелели — коричневые, старые, блестящие, с зияющим оскалом и широко раскрытыми глазницами. Один из черепов был прямо посередине расколот пополам, а три целых покрыты похожими на темное кружево трещинами.

— Роусон, — сказал Тарран, показывая на один из трех целых черепов. — А вот Вульф. А здесь Оран.

Он подошел и опустился на колени перед разбитым черепом, две части которого лежали в отдалении от остальных. Я поднял факел, а гном опустился на колени в самой середине темного пятна на полу, широкой растекшейся полосы цвета ржавчины. Здесь он лежал, истекая кровью, и умолял своих родичей бежать. Они этого не сделали. Один за другим они бросали дракону вызов из-за него, каждый раз попадаясь на приманку, пока все не погибли, а Тарран остался один в луже собственной крови среди покалеченных тел своих родичей. Их предсмертные крики снились ему в ночных кошмарах все двадцать лет.

Гном прикоснулся к разбитому черепу с такой нежностью, как будто это была живая плоть — осколки костей принадлежали его брату, а темное пятно на полу было их общей кровью.

— Их убили слишком жестоким способом, — сказал Тарран. Он поднялся на ноги и встал рядом со мной. — Злобным, жестоким способом.

Произнося эти слова, он не смотрел ни на кровавую отметку, ни на меня, проверяя, насколько легко ножи выходят из ножен. Удостоверившись, что при необходимости любой можно быстро выхватить, гном обнажил нож с рукоятью из драгоценных камней и оставил в руках:

— Ты готов, Райл?

Я ответил утвердительно, хотя во рту у меня пересохло.

— Потуши факел.

Я, желая сохранить как можно больше света, медлил.

— Давай же туши.

Я погасил огонь, и, когда мое зрение привыкло к темноте, оказалось, что здесь светлее, чем я предполагал. Через огромное отверстие в потолке косым столбом молочного цвета струился вниз звездный и лунный свет. И теперь, когда свет распределялся ровно, я увидел не только кровь и побуревшие черепа злосчастных родичей Таррана, но и сокровища дракона. Груда золота, серебра и драгоценных камней сверкала в полумраке подземелья, как гора залитых лунным светом радуг.