Кузница Тьмы (ЛП)

Он и рожден был без особых даров. Ни разу на памяти не вызывал он восхищения в женщине. Не стоит считать шлюх, ведь им платят за довольный вид; да и они никогда не задерживали на нем взглядов. Желание не подделаешь, и его отсутствие лишит мужества самого храброго мужчину.

Он заморгал, проснувшись и глядя на неподвижные ветви и листья, разбившие ночное небо. Никогда он не будет желанным - та слабая надежда, которую питал он в годы до побоев, успела умереть.

Даже боги не предлагают справедливости, нет, сначала им нужна сделка. Слезы застилали вид над головой. "Сделка? Мне нечего отдать". Если боги смотрят на него сейчас, глаз их мертвы и пусты. Даже жалость требует, чтобы ты падал на колени, но он не отдаст честь за столь жалкую награду. "Хватит с меня сочувствия смертных".

За разбитым лицом ждет достойный мужчина, способный на любовь мужчина. Ему нужно лишь то, что есть у многих. Нечто прекрасное, за что можно ухватиться.

"Я прошу, но боги не отвечают. Ни света, ни тепла в пустых глазах. Они жмурятся холодом. Смотрят в сторону, найдя кого-то еще, что-то более интересное и оригинальное".

Не бывает уродливых богов. Первое выражение силы - переделка себя в формы, которые стоит любить. Будь у него подобная власть, сделал бы так же. Взял бы глину в руки и вылепил совершенную маску.

Но и такого дара ему не дано.

Он расслышал тихие голоса; кто-то придвинулся, пошевелил его рукой. - Вставай, Жижа. Время. Холодный завтрак, потом надевай доспехи, готовь оружие.

Та женщина, что так горько говорила ночью. Он повернул голову, рассмотрел темный силуэт. Пожелал, чтобы она была красива и слепа, а пальцы бесчувственны и тупы. Чтобы он мог лечь с нею и склонить, и скользнуть в нее, испытав потом умиротворение.

- Проснулся?

- Да, - сказал он.

- Хорошо. - Она перешла к следующему спящему. Ясное дело, она не догадалась о его мыслях.

И хорошо. Хватит с него насмешек.

Вскоре более сотни вооруженных фигур шагали по лесу. Нарад был среди них, в паре шагов за капралом Бурсой. Он вытащил меч, но рука была холодна. Он дрожал в одежде, хотя кожа покрылась липким потом, а в голове царила сумятица.

Вся жизнь развернулась перед глазами: случаи, когда он ранил других словами, насмехался над чужими претензиями. Когда пренебрежительно смотрел на любой жест доброты или, так сказать, искренности. Похоже, он вел войну всю жизнь. Не было того, во что можно верить; не было ничего хорошего, за что стоило сражаться - разве что бесполезная земля, на которой он стоял, и хлипкие заборы презрения.

И теперь он оказался в компании убийц, еще одна скользящая тень среди безмолвных стволов. Где-то впереди спали невинные. Если невинность вообще существует, а эту веру он подтачивал в себе многие годы. Ладно. Заря готова разрешиться насилием и скотской резней.

Он не желал ничего такого... но что-то внутри алкало, какая-то самая уродливая часть души - внешность, затянутая внутрь, чтобы стать еще злее, еще презрительнее. Из всех солдат лишь он являл физическую истину, показывал то, что есть внутри всех и каждого.

У них свои списки, свои жалобы, как и у него.

Двигаясь через лес, они словно наматывали на себя мрак. Есть разные виды чистоты, разные виды боли, но в темноте всякое различие терялось, став сходством. Он не уродливее любого, они не красивее, не привлекательнее него. "Мы одно и то же".

Всякая причина справедлива, если она твоя, если твои чувства что-то значат. Но иногда, среди некоторых, чувства не значат ничего.

Таков дар солдата, заподозрил он.

И тут же споткнулся, упав на колено; завтрак подскочил к горлу, вылившись на черную землю. Спазмы длились, пока внутри не осталось ничего. Свесив голову - нити слюны и желчи болтались на скривившихся губах - он слышал, как солдаты проходят мимо. Слышал тихие смешки.

Рука в перчатке хлопнула по плечу, женщина - та, что будила вех - пригнулась рядом. - Тухлое мясо, Жижа. Сама его с трудом удерживаю. Вставай, иди со мной, мы почти на месте.

Он заставил себя встать, удивляясь приглашению. Это Бурса ей приказал? Его считают трусом, за которым нужен глаз да глаз? Он пристыженно вытер рот рукавом, сплюнул горечь и зашагал. Женщина была рядом.

- Мы устроим ужас, Жижа.

Он кивнул, хотя она не смогла бы увидеть.

- Такой гнусный, какой только можно. Не позволяй ему заползти внутрь. Понял? Просто не думай, вот кредо солдата. Если хочешь думать, думай о будущем мире, на год или два вперед. Думай о новом прядке вещей в Куральд Галайне, о пришибленной и слабой знати, о простом народе - вроде тебя и меня - живущем в достатке и уважении.

"В уважении. Пустая Бездна! Женщина, мы заслужим мир и самоуважение? Я -нет. Ты обманываешь себя. Как и все мы".

- Ты со мной, Жижа?

- Да, - сказал он.

Появилось просветление впереди, деревья стояли реже, среди помятой травы торчали пни. Громоздкая форма - карета - и ряд лошадей на привязи между двух знамен. Свет угасающего костра.

И фигуры на краю поляны, неподвижные, смотрящие, кажется, прямо на Нарада.

Внезапные крики, свист покинувшего ножны железа. - Давай! - рявкнула женщина.

И они уже бежали на поляну, на земли Великих Покоев Андариста.

Лорд Джаэн стоял в ночи, полностью одетый, словно вышел в дозор. Он уже сделал обход, проверив домовых клинков, обменявшись с ними немногими спокойными словами. Андарист со свитой были в дне пути, а гости приедут еще через день. Он мерил ночь шагами, медленно завершая круг, который должен был привести туда, откуда он начал, к угасающему костру.

Сердце его болело за дочь, за слепоту молодости. А любая мысль о заложнике Криле сдавливала грудь: страх за юношу, которому придется оборонять Дом Энес от нападения, страдая от нанесенной дочерью лорда раны.

Сожаления - бестолковое проклятье. Он позволил годам взять верх, словно скука стала подарком старика самому себе - благими объятиями равнодушия под личиной мудрости. Усталость ждет любую забывчивую душу в любом возрасте, в любом положении. Он знал, что впереди сотни лет жизни, но боялся прямо посмотреть на истину. Истинное проклятие, способное взорвать душу проклятие - это усталость. Не усталость плоти, хотя и это важно, но утомление духа. Он уже начал находить в себе беспомощное нетерпение: одержимость старцев мыслями о смерти, желанием смерти.

Потери, разбитое сердце... это легко вынести юным, сильным волей и душой. Ему такие доблести не свойственны, и вот он стоит, готовясь отдать единственную дочь, передать в ее руки все посулы юности, утаив упреки. Как и подобает отцу, уходящему в тень. "Я остаюсь позади, и хорошо. Я доволен, насколько может быть довольным старый дурень. Может, пора выпить. Какого-нибудь горького яда забвения, погружающего дни и ночи в отрешенность.

Больше не нужен... почему это должно быть так больно?"

Он смотрел в остывший костер, на мерцающие, сохранившие форму сучьев и веток угли. Каждый умирающий очаг - дом хрупких призраков, в нем светятся воспоминания о жизни. И всё.

Какое-то движение заставило его поднять голову. Закричал дом-клинок; он увидел, что стража выхватывает оружие, сходясь в более тесную линию. А с опушки лились темные фигуры - там блестело обнаженное железо. Испуганный, недоумевающий лорд Джаэн вытащил меч. Побежал к карете, ударил в дверь концом эфеса. - Наружу! Ну! Быстрее!

Служанки Эфелла вылезла из-под кареты, еще сонная. Джаэн схватил ее за руку и поднял на ноги. Встряхнул. - Слушай, ты - бери мою дочь - бегите в дом. Поняла? В дом! - Он резко толкнул ее к стенке кареты и повернулся.

Дом-клинки отступали от леса, смыкаясь у кареты.

Он услышал, как хлопнула за спиной дверца; услышал испуганный крик дочери, когда Эфелла вытащила ее наружу.

- Отступаем! - крикнул Джаэн своим клинкам. - В дом. Всем назад!

Стража, встав неровным полукругом, торопливо пятилась. Джаэн глянул через плечо, увидев, как две девушки бегут к зданию.