Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной (СИ)

Он открыл дверь ключом. Я не особо удивилась. Чтоб светлейшего куратора двери когда останавливали! Не оборачивалась. Лежала и вспоминала. Парк. И кто–то тонет в пруду под его равнодушным взглядом. Зима. И воздух застывает в комнате от его ненависти. И я глохну от собственных криков. И боль закольцовывается, и больше уже ничего не надо.

Садится на кровать. Спокойный, уверенный, правильный.

— И как ты представляешь свою дальнейшую жизнь?

Молчу. Пытаюсь вспомнить, в тот день, когда он избивал меня, верхняя пуговичка на его рубашке была застегнута или расстегнута.

— Хорошо, ты не хочешь у меня работать, но зачем бросать учебу?

Не помню. Глаза его черные помню, и волосы были не заколоты. А рубашка…помню, что классическая была, и ни к штанам, ни к сапогам не подходила…

— Лара, посмотри на меня!

Я смотрю на обои. Я столько часов в своей жизни смотрела на них, но так и не смогла определить, что за цветы там нарисованы. Может, догадаюсь сейчас?

Он наклоняется, берет меня за плечи, поднимает, переворачивает.

— Лариса, ты сейчас одеваешься, и мы едем в университет.

— Нет.

Он пытается поймать мой взгляд. А я вновь пытаюсь вспомнить. Когда я тонула, застряв в байдарке, было ли мне страшно? Ледяная вода ласкает кожу. Не обжигает, нет. Просто мир вокруг…другой. Можно было не дергаться и остаться.

Он отпускает меня и идет к шкафу. А я падаю обратно на кровать. Вы же хотели послушную куклу, куратор. Одевать, раздевать, в позы правильные ставить. Желание вампира — закон, играйте.

Выбирает там какую–то одежду, возвращается ко мне.

— Мы все равно поедем, Лара.

Не сомневаюсь. Вот только без моей помощи. А я ухожу бродить в сады Сериэнты. Люди там пропадают, вот и я пропаду. Без вампиров, просто. Вспоминаю извилистые дорожки, беседки, увитые цветами, гроты, где тихонько журчит вода. Вот так забрести, заблудиться…и уснуть…

А куратор умеет не только раздевать. Одевать у него тоже получается. А причесывать? Косы ж он, кажется, не плетет? Или наврал? Не плетет. Расчесывает и закалывает в хвост. Вампирской заколкой по вампирской моде. Кукла его, имеет право. А в садах Сериэнты все еще лето. И солнце светит, и ароматы цветов кружат голову. Вот только розами пахнет…напрасно. Не люблю этот запах. Слишком нежный, сладкий…лживый…

Он ставит меня на ноги.

— Идем.

— Нет.

Я падаю. До конца не успеваю, он подхватывает на руки и несет. Сажает к себе в машину, привозит в университет. Вновь пытается заставить меня идти. Я падаю, повиснув на его руке.

— Я не буду.

— Тебе придется.

— Нет.

Вновь несет на руках. Мне все равно, мне уже все равно. Я уже заблудилась в ее садах, и вьюнки оплели мне руки, и бабочки сидят на моих плечах. Если я шевельнусь — они улетят.

Он относит к себе в кабинет и сажает в кресло.

— Присядь. Давай спокойно поговорим.

Он отходит, и я сползаю на пол.

— Нет.

Лежу щекой на паркете, изучаю рисунок. Ведь это ж, наверно, годичные кольца. А из какого дерева сделан паркет? Не знаю, никогда не интересовалась. А вот он, наверное, знает. Он же у нас все знает про цветы и деревья. Вот только не скажет. Потому, что я не спрошу, а сам он не догадается.

Он вздыхает, садится в кресло.

— И долго это будет продолжаться?

— Сколько захотите. Надоест — убьете.

— Лара, прекрати это.

— Нет.

Молчит. Смотрит. Мне все равно, мне уже все равно, я пытаюсь определить, сколько лет было дереву, из которого сделали ближайшую к щеке дощечку.

— Лариса, давай серьезно. Ты, вообще, еще хочешь быть врачом?

— Нет.

— А что ты хочешь?

Молчу. Хотите здесь вы, куратор. Мне зачем, у моих желаний нет шансов против ваших.

Пауза.

— Ты мне можешь хотя бы объяснить, что на тебя нашло? Что это была за дикая выходка?

— Ваша? Природная жестокость, наверное. И многовековая вседозволенность.

— Несомненно. Один вопрос, если можно: а каким языком мне тебе объяснять недопустимость твоего поведения? Я что, плохо с тобой обращался? Мучил тебя, бил, насиловал? Оскорблял, быть может? За что мне такой подарок? Ты подвела меня с работой, ты опозорила меня перед гостем… Он, кстати, очень веселился, просил благодарность тебе вынести от его имени: его давно так никто не развлекал.

— Я рада.

— Я вижу. Ответь на мой вопрос, пожалуйста.

Молчу. А уборщица халтурит — пылинки есть. И как же ей не совестно, светлейшего ж вампира кабинет.

— Лариса!

— А ты бей. У тебя хорошо получается. Я буду плакать, умолять остановиться, со всем соглашусь. Заодно и расскажу. Вот все, что хочешь услышать, то и расскажу, и даже теми словами, какие потребуешь. Главное бей, не останавливайся.

— Лариса, перестань, я не собираюсь тебя бить. Я поговорить с тобой хочу.

— Хоти.

— Лариса!

— Бей.

Он опускается на пол, приподнимает меня, прижимает к своей груди. Там слишком тепло, я помню. Ухожу на дно, ныряю в омут, за заколкой. Вода холодна, бурлит, крутит, и дно неспокойно — муть, взвесь. И солнце не пробивает, не разглядеть, а руки совсем замерзли, и не могут ничего нащупать.

— Лариса, поговори со мной, пожалуйста, — он обнимает меня, кажется, гладит. Глупый. Я же на дне. Вокруг вода. Холодная.

Он смотрит мне в лицо. Ждет. Хоть какой–то реакции. Я не закрываю глаз, не отворачиваюсь. Я просто смотрю на него сквозь толщу вод. Истоки Верьи — в ледниках Западных гор, она не прогревается даже летом. Он наклоняется и целует. Сначала очень легко, едва касаясь, затем раздвигает языком губы, зубы… Я не сопротивляюсь, просто не отвечаю. Мне в рот льется ледяная вода, но я не захлебываюсь, я давно уже не дышу. Я на дне. Здесь везде вода.

Он отстраняется, ничего не добившись. Думал, я буду желать его тела вечность? Я на дне ледяной реки. Здесь не бывает желаний.

— Лариса, перестань, вернись ко мне, — пытается достучаться вампир. — У тебя уже даже губы холодные. Возвращайся, так можно здорово заиграться.

— Нет.

— Почему ты сбежала, Лара? Тебя Лоу чем–то обидел?

— Ты.

— Я? Я защищал тебя, берег, пальцем тебя не тронул.

— Тронул.

— Я предупреждал, что надо слушаться. И это было после того, как ты сбежала с работы в пьяный загул. А я спрашиваю о том, что случилось до.

— До уже не важно. Либо я человек, либо вещь. Людям не причиняют боль. Вещи не чувствуют. Ты выбрал вещь. Возьми.

— Давай ты сядешь. Не надо лежать на полу.

— Нет.

Он сажает меня в кресло. Еще и придерживает, чтоб не соскользнула обратно.

— Теперь бей.

— Лара, прекрати делать из меня монстра.

— Хочешь, чтоб я здесь сидела — бей. Можешь руку опять вывернуть. Тоже больно.

— Перестань.

— Бей.

Он отходит. Садится в свое кресло. Я сползаю на пол, вновь прижимаясь щекой к паркету.

Он молчит. Ждет. Над нами плывет тишина. Зато слышен шум голосов в коридоре, множество шагов. И кто–то дергает ручку двери в приемной. Напрасно. Все личные разговоры здесь проходят только за закрытыми дверьми. Вампиры не выносят сор на люди. Впрочем, тот, кто дергает ручку, едва ли понимает, что вампирам есть, что скрывать.

Вампир молчит и ждет. Надеется, я одумаюсь? Зря. Меня качают холодные воды, и мне уже не нужно прилагать усилий, чтоб удержать перед глазами картинку. Я уже река, я теку. Долгий путь, от истока к устью, и другой рекой, и еще одной. А в конце меня ждет Бездна, все реки впадают в Бездну. Я тоже река, и когда дотеку, буду падать долго, долго, долго…

— Что мне делать, Ларис? Как с человеком я говорить с тобой не могу — мне не пробиться в твой мозг. Я пытаюсь говорить с тобой, как с вампиром — но ты не хочешь меня слышать. Мои слова для тебя вообще ничего не значат. Я прошу помочь мне — ты уходишь. Прошу объяснить — ты закрываешься в кокон, не оставляя мне даже эмоций. Как я могу тебя понять? Как мне до тебя достучаться?

— Бей.

Это не кокон, это вода. Сам же научил: чтобы поверили — надо чувствовать. А я чувствую только воду, только воду…