Осколки (Трилогия)

Да, надо будет. Но это все потом, потому что первым пунктом в распорядке моей городской жизни будет составление описи пострадавшего имущества и ознакомление с протоколом дознания относительно причин пожара в Приюте. А с результатами отправлюсь прямиком к Калласу. Просить о щедром пожертвовании, разумеется. Dan Советник снова будет надо мной измываться… Ладно, о грустном пока забудем. Грустное у нас впереди. В лице необъятной daneke Амиры, которую я вынужден буду ублажать. Всеми силами и со всем прилежанием.

— Марш спать, полуночник! — кричит ма откуда-то из коридора.

Опрокидываю в себя содержимое кружки. Бр-р-р-р-р! Остывшее, переслащенное, жирное молоко. Сколько меда она туда вбухала? У меня же внутри все слипнется.

На мгновение сжимаю фитиль свечи большим и указательным пальцами. Огонек гаснет, только настоящей темноты не наступает: в окна библиотеки заглядывает луна. Еще не полная, но близкая к тому. Мягкий лунный свет окутывает все вокруг таинственным мерцанием, которое кто-то назовет мертвенным, а кто-то — серебряным. Я отношусь то к первым, то ко вторым. Попеременно. В зависимости от настроения, которое у меня скачет от просто дурного к очень дурному и обратно.

Все, цели наметил, вешки расставил, можно и на боковую.

Седьмой день месяца Первых Гроз

Лунная излучина, поместье Ра-Гро,

утренняя вахта

Оказывается, я совсем забыл, каково это: просыпаться на природе. Ну, не совсем на природе, конечно, в четырех стенах, но стенах, за которыми шумит самый настоящий непроходимый лес. Еле глаза продрал, хотя и лег рано, и спал без сновидений, крепко и беспробудно. А матушка уже нетерпеливо понукает:

— Пей молоко и пойдешь в огород!

— Куда?

Я настолько ошарашен второй частью фразы, что забываю о смысле первой, и уничтожаю кружку парного молока за один присест.

— В огород, — повторяет Инис.

— Зачем?

— Тебе же нужно хорошо пропотеть, верно? — зеленый взгляд исполнен кокетства.

— Ну, в общем… А причем тут…

— Нет ничего лучше физического труда на свежем воздухе! — победно провозглашает ма.

По большому счету, я с ней согласен. Но только в теории, потому что на практике обычно получается наоборот. И этот раз исключением не стал: меня снабдили лопатой и неконкретным наставлением из разряда «там, за рядком яблонь, пара полосок… ты дерн сними, и перекопай: как раз хватит, чтобы вспотеть». Но поскольку матушка, как человек истинно военный, привыкла выстраивать несколько линий обороны сразу, она не удовлетворилась одной лишь отправкой меня на полевые работы и заставила надеть толстую колючую фуфайку, судя по запаху, связанную из собачьей шерсти (наверное, с наших овчарок и вычесанную). Учитывая, что погода с ночи стояла ясная, и ничто не мешало восходящему солнцу греть землю, поступок Инис выглядел по меньшей мере издевательством: я бы и так взмок. Без дополнительных средств. Но она сурово нахмурилась и властным жестом указала: марш вперед. Можно было бы поспорить, только я так редко бываю дома, что считаю расточительным тратить время еще и на препирательства с Инис. Раз не оправдываю ожиданий, не буду лишний раз расстраивать славную женщину, которая по-своему меня любит.

На то, чтобы вымокнуть с ног до головы, мне хватило полтора часа. Фуфайку можно было выжимать, косынку, которой я повязал голову, тоже. Для моих целей — достаточно.

Возвращаясь к крыльцу, громогласно возвещаю:

— Все, ма, больше не могу! И кстати: у меня возникает смутное подозрение, что ту стерню до сегодняшнего дня вообще никто не…

Слова застревают в горле, потому что мой взгляд упирается в тоненькую фигурку, каждую линию которой я помню наизусть.

Нежный шелк светлых волос — с уклоном не в серебро, как у меня, а в красное золото — кажется еще ярче на алом сукне платья, плотно обнимающего хрупкие плечи и узкую талию, а ноги скрывающего в складках просторной юбки. Голова лукаво наклонена, и от этого кажется, что глаза, соперничающие своим цветом с весенним небом, смотрят на меня осуждающе. А впрочем, все может быть.

Всеблагая Мать, я же похож, ххаг знает, на что: грязный, в одежде не по размеру, растрепанный и мокрый… Позорище. Ну почему мне не везет? Если бы только можно было предположить, что Наис заглянет в поместье… А кстати, зачем она здесь?

— Так и будешь молчать? — ехидничает ма. — Даже не поприветствуешь супругу?

Выдавливаю:

— Здравствуй, Нэй.

Ответом мне служит насмешливое молчание.

— Ты… Что привело прекрасную daneke в наш скромный дом?

— Государственные дела, — с явной неохотой сообщает причину своего визита моя любимая женщина.

И почему она стесняется собственного голоса? По мне, он прекраснее любой музыки на свете! Ну, резковат. Может быть, слегка пронзителен. Но я слышу в нем не просто звук. Я слышу в нем ее душу, свободолюбивую и независимую. Душу, которую никому не дано покорить.

— Насколько важные?

Я готов разговаривать, о чем угодно, лишь бы Наис мне отвечала, но матушка грозит пальцем:

— Ты довел начатое до конца?

— Э-э-э-э-э… Не совсем.

— А что тебе мешает?

— Но я могу отложить…

— Не можешь, — подсказывает ма.

Верно. Не могу. Будь оно все проклято! Рядом стоит та, которую я хочу прижать к своей груди и никуда не отпускать, пока Вечность не рассыплется прахом, а мне нужно возвращаться к постылым трудам. Несправедливо!

— Ты… Вы еще побудете здесь, daneke?

— Возможно, — теперь голубые глаза, совершенно точно, улыбаются.

И что говорить дальше?

«Я постараюсь поторопиться»? Нет, не постараюсь. Хотя бы потому, что торопить свидание с рекой нельзя.

«Дождитесь меня»? Глупо. Наис делает только то, что считает нужным, и невинную просьбу может посчитать посягательством на личную свободу.

— Иди уже! — толкает меня в плечо мамина ладонь. — Не порть нам воздух!

— О… Да, простите.

От меня же несет, как от… есть такое рогатое животное, на ногах у которого раздвоенные копытца. Да и мокрая собачья шерсть общий букет не улучшает. Ретируюсь со всей возможной поспешностью. Вот умоюсь, приведу себя в божеский вид и тогда… Попробую наладить отношения. Если мне это позволят.

Плети плакучих ив спускаются к самой кромке бассейна, сотворенного некогда то ли природой, то ли искусными руками мастера, понимающего красоту, как она есть на самом деле. Полтора человеческих роста в длину, и чуть меньше в ширину — углубление в земле, дно которого выложено мелкой речной галькой и присыпано сверкающими черными песчинками. Глубина? Локтя два, не больше. Да много и не надо: мне же не плавать, а лежать.

Купель наполняется водой от одного из протоков Лавуолы раз в год, по весне. А зимой пересыхает, осаждая на дне все, что скопилось за долгие месяцы тепла.

Трогаю пальцами воду. Не очень-то горячо, но терпимо, а для месяца Первых Гроз — вообще, сказочная ванна. Складываю снятую одежду рядом со стопкой, взятой на замену, и спускаюсь в маслянисто поблескивающий бассейн.