Собака и Волк

Грациллоний заставил себя кивнуть.

— Я пока не все рассказал тебе о бедном сумасшедшем Ривале, — сказал священник. — Когда на него наткнулся пастух, он крепко держал что-то в руках. Когда я позднее пытался поговорить с ним, он лепетал что-то о Дахут, белой женщине. Говорил, что она доставила его на берег. Об этом я тебе уже рассказал. Сделала она это, и магический сон Ниметы поначалу подтвердил мое предположение — из утонченной жестокости. Она хотела показать, что утопила корабль и погубила команду именно она, а не стихия. Я видел предмет, зажатый в руке умалишенного, и спросил, кто ему его дал. Он залепетал: «Для Грэдлона, для Грэдлона». И я до сих пор ничего не понимаю. Вот этот предмет.

Он наклонился над постелью со скованностью, свойственной пожилому человеку, и вытащил небольшой предмет. Грациллоний взял его в руки и поднес ближе к лампе. Дерево распухло от длительного пребывания в воде, его подточили черви, и все же он узнал его. Мороз пробежал по коже.

— Похоже на предмет культа или магии, — слышал он голос епископа. — А больше всего — на игрушку.

— Это и есть игрушка, — издалека слышал он собственный голос. — Лошадка. Я сделал ее для нее, когда она была маленькой девочкой.

— Чего ради… она тебе ее послала? Что это? Насмешка? Вызов?

— Вряд ли, — Грациллоний по-прежнему слышал свой голос со стороны. — Дочка всегда радовалась моим подаркам. Гордилась, что ее папа может сам их делать. А эта игрушка была ее любимой. Думаю, Дахут зовет меня.

Когда пара приблизилась к вершине Монс Ферруция, пошел снег. Ветра не было, а снежинки летели маленькие, но тугие. Очень скоро земля исчезла под белым ковром, а голые кусты и деревья приоделись в белые одежды.

Грациллоний остановился:

— Пожалуй, лучше пойти назад.

— Жаль, — ответила Верания. — Тебе так хотелось посмотреть сверху на свою землю.

Она смотрела на него из-под припорошенного снегом капюшона. Плащ ее был черным. Зимой ее светлая кожа становилась еще белее. Сейчас в серо-белом пространстве выделялись лишь ее губы, карие глаза и каштановый локон, выбившийся из прически.

— Разве я это говорил? — спросил он.

— Да нет, но я догадалась.

— Ты замечаешь больше, чем кажется.

Она покачала головой:

— Я обращаю внимание только на тебя, любимый.

— А, ладно, — вздохнул он. — С этим местом у меня связано много воспоминаний. — А потом улыбнулся, хотя глаза оставались серьезными. — Кроме того, мне хотелось уйти подальше вместе с тобой.

Она подошла поближе и прижалась щекой к его груди. Какое-то мгновение они обнимали друг друга, а потом двинулись назад, рука в руке. Дорожка была узкой, и часто то один, то другой отступали к кустам, издававшим неестественно громкий хруст в окружавшей их тишине, но рук они не разнимали.

— Во всяком случае, — сказал Грациллоний, — у меня сейчас останется больше времени поиграть с детьми, пока мы их не уложим.

— Им повезло, — сказал она. — Ты в этом похож на моего отца, и это редкое качество.

— Гм… — пробормотал он.

Она крепче сжала его руку и вдруг пронзительно закричала:

— Возвращайся к нам!

Он опять остановился. Нежное лицо ее искажала гримаса. Наконец ей удалось справиться с собой. На ресницах повисли слезы.

— Ну конечно, я вернусь, — пообещал он.

— Откуда я знаю? — слова наскакивали друг на друга. — Ты ничего мне не говоришь, кроме того, что уезжаешь.

В дальнозорких глазах его все расплылось, когда он над ней склонился.

— Не осмелился. Я ни с кем не делился. Поговорим потом.

— Ты уезжаешь…

— Для того, чтобы покончить со злом. Это ненадолго.

— Если только ты не погибнешь.

Он пожал плечами.

— И это может быть хуже смерти, — простонала она. — Грэдлон, это зло из другого мира.

— Ты слишком многое замечаешь, — повторил он.

Она отвернулась, потом взглянула на него опять и, вздрогнув, тихо проговорила:

— Я думаю об этом.

Он потянул ее за руку:

— Пойдем.

Они стали спускаться.

Когда он решил, что она немного успокоилась, сказал:

— Знаешь, Верания, ты всегда была разумна не по летам. Можешь ли теперь молчать об этом?

Она кивнула.

Заледеневшие пальцы ее потихоньку оттаивали в его руке. Наконец, она улыбнулась.

Снег пошел гуще.

— Странно, — сказал он в раздумье. — Я вдруг вспомнил, что сегодня день рождения Митры.

В голосе ее послышалась тревога:

— Но ты ведь больше не поклоняешься этому богу!

— Ну конечно нет. И все-таки день этот для меня важен. Все началось ровно двадцать пять лет назад… я стоял на часах возле Адрианова вала. И вскоре, так или иначе, все закончится.

— Нет! — закричала она. — Только не для тебя!

Подняла к небу лицо. Снег упал на него и растаял, превратился в дождь.

— Святая Мария, Богородица, — простонала она, — мы прожили с тобой всего четыре года.

В этот момент он вдруг почувствовал, что воля его закалилась, подобно клинку в руках кузнеца. Он сделает то, что обещал.

Ночи в середине зимы наступали рано, и были они обычно темны, но эта ночь выдалась ясной. Звезды светили так ярко, что он различал их цвета. Некоторые были голубые, как сталь, другие — желтые, словно медь, а вон и красные, цвета ржавчины. Блестел Млечный путь, то был мост в мир мертвых. Сверкающий твердый наст хрустел под копытами, гудела промерзшая земля. Грациллоний спускался в широкую долину. Холода он не чувствовал и ехал, словно во сне.

Когда Фавоний вступил на Аквилонскую дорогу, на небо вышла огромная луна. Ночь сделалась еще светлее, но звезд поубавилось, и на дорогу легли кривые тени. Жеребец замедлил ход: рытвины и разбитые плиты делали эту часть пути опасной. Кроме стука копыт и дыхания лошади, ездок услышал и морской шум.

Со времени отлива прошло два часа, но воды в бухте было еще много. Мерцала мокрая прибрежная полоса. Мысы поднимались в небо и уходили в океан. Свет они отвергали.

Грациллоний спустился на ровную поверхность и повернул на запад. Амфитеатр сгорбился под рваным снежным одеялом. Сквозь дыры в его стенах видны были звезды. Со времени сражения разрушений стало больше. К тому времени, как он умрет, возможно, и следа от Иса не останется.

Это в том случае, если удастся дожить до глубокой староста. Но он может умереть в этот час. Нет, страха в нем не было. Его ждали люди в Конфлюэнте. Его ждали дома.

Амфитеатр остался позади. Снег лежал заплатами: его смывала морская пена. На скалах и голых кустах сверкал иней. Он слышал низкий многоголосый морской шум.

— Тпру, — сказал Грациллоний и натянул поводья. Спрыгнул с седла и привязал Фавония к кусту. Снял с себя плащ и положил на холку коня. Пусть хоть немного согреется. Да и ему он только будет стеснять движения. Остался в галльской тунике, бриджах и мягкой обуви (в ней он будет крепко стоять на ногах). На поясе его были римский меч и кельтский кинжал, хотя он и не думал, что они ему пригодятся.

Фавоний заржал. Грациллоний погладил лошадь по голове, потрепал по мягкому носу.

— Все хорошо, дружок, — сказал он. — Храни тебя Господь.

Он повернулся и пошел к воде. Под ногами хрустели песок и галька. Бурые водоросли лежали, словно свернувшиеся змеи. Мороз приглушал запахи, но ноздри его ощущали острый соленый дух.

По двум пригоркам он догадался, что здесь стояли раньше Высокие ворота. Пройдя между ними, он заметил и другие холмики. Тот, что слева от него, был когда-то королевским дворцом, а тот, что справа, — храм Белисамы. Неясные очертания дороги и две-три разбитые плиты подсказали ему, что он идет по дороге Лера. Возле камня привязана была лодка. Да это спасательная лодка с «Бреннилис».

Он остановился у края воды и посмотрел вперед. Несмотря на отлив, океан все еще волновался, и небольшие волны лизали его щиколотки. Холода он не чувствовал. Вокруг остатков крепостной стены и одинокой колонны вздымалась пена.