Мир Гаора (СИ)

   - Или торопишься?

   - Не бойсь, не опоздаем.

   Кто-то даже рассмеялся, но тут же поперхнулся и закашлялся. И кашлял долго, надсадно, с хриплым бульканьем.

   Под этот кашель они и доехали.

   Выгружали их опять в подземном гараже. Отстегнули, вывели, поставили вдоль стены.

   - Не оборачиваться. Не разговаривать.

   У Гаора ощутимо мёрзли ноги, да и остальные потихоньку переминались на цементном полу. Вышел он первым и стоял с краю, но у надзирателей, видно, свои расчёты, потому что из строя выдёргивали не подряд, а по какому-то своему выбору. Наконец ткнули дубинкой в плечо и его.

   - Ты. Пошёл.

   У стола сержант с зелёными петлицами, на столе бумаги, рядом на полу корзина с наручниками. Сержант молча проверил номер на его ошейнике, приподнял ему волосы и долго разглядывал клеймо. Потом листал бумаги, что-то вычитывал. Он равнодушно ждал. Его ни о чём не спрашивали, а даже до училища, ещё Сержант ему объяснил, что лезть с пояснениями - это только себе вредить. Наконец сержант принял решение.

   - В седьмую.

   С него сняли наручники - руки сразу бессильно упали вдоль тела, отозвавшись болью в плечах - и скомандовали.

   - Руки за спину. Вперёд.

   Потом Гаор много раз думал, что заставило сержанта сделать этот выбор. Потому что долгое раздумье, листание справочников и списков и решение поместить его именно в седьмую камеру, спасло его. Если не сохранило жизнь, то от многих колотушек и неприятностей избавило. Чем бы ты ни руководствовался, старший сержант Рабского Ведомства на первичной сортировке в Центральном Накопителе - Большом Отстойнике по-простому - сочувствием или трезвым расчётом, нежеланием портить товар перед продажей или солидарностью с ветераном - на мундире сержанта теснились нашивки за ранения и бои, но спасибо тебе. Но понял это Гаор потом, а оценил ещё позже.

   Здесь лифтов не было. Его спустили на два пролёта по обычной лестнице, открылась решетчатая дверь, и перед ним неожиданно шумный, заполненный гулом множества голосов коридор.

   - Вперёд.

   Слева глухая стена, справа решетчатые стены камер. За решётками оборванные, лохматые, небритые, в ошейниках... Некоторые стоят у решёток, с интересом разглядывая проходящих, а многие и голов не поворачивают, занятые своими делами.

   - Стой.

   Надзиратель откатывает дверь.

   - Заходи.

   Он медлил, и ему помогли пинком в спину. За спиной лязгнул, отгораживая его от прежнего мира, замок.

   - Ребя, новенький!

   Его сразу окружили, и он инстинктивно прижался к решётке, пытаясь прикрыть спину, получил несильный, но ощутимый укол как от тока и невольно шагнул вперёд.

   - Эй, паря, ты чего?

   - Да он новик, лоб красный!

   - Ребя, обращённый!

   - Слон, обращённого сунули!

   Что прирождённые не ладят с обращёнными, он узнал позже, а о причинах этой вражды не так узнал, как сам потом догадался, и в драках участвовал на стороне прирождённых. А тогда просто почуял грозящую опасность, и попытался поднять, прижать к груди сжатые кулаки, но онемевшие от наручников руки плохо слушались, а рабов было слишком много.

   - Ща мы его...

   - В параше купнём!

   - Точно!

   - Давай его сюда!

   - Ребя, а рыжий он чего?

   - Ублюдок всё равно...

   - Ща мы тебя, тварь ублюдочная...

   - Слон, клеймо ему посмотри, ворюга или мочила.

   - Один хрен, в парашу его.

   Стиснув зубы, он молча отбивался, но его скрутили, поставили на колени и, больно схватив за волосы надо лбом, запрокинули голову. И огромный, чуть ли не больше Малыша раб, которого остальные называли Слоном, сопя навис над ним. От боли и обиды - на колени его никогда не ставили - у него выступили слёзы, и он зажмурился, чтобы не показать их.

   - Чегой-то не пойму, - прогудел над ним Слон.

   - А ну, к свету поверни!

   - Эй, ребя, кто такое видел?

   - Ни хрена себе!

   - Это чтой ж такое будет?

   - Эй, Седого кликнете.

   - Седой, глянь, чего такое?

   - Ну-ка, - прозвучал над ним спокойный и чем-то отличный от других голос. - Действительно, странно, никогда не видел. Эй, парень, открой глаза.

   Его по-прежнему держали, но, уже не причиняя боли, и он открыл глаза. И увидел продолговатое от худобы лицо с еле заметной короткой седой щетиной у рта и на подбородке, седой короткий ёжик, не закрывающий лоб, и на лбу посередине над бровями синюю татуировку клейма. Круг и в кругу звезда в три луча.

   - Когда клеймили?

   - Сегодня, - прохрипел он.

   - Статья?

   Он назвал намертво впечатавшийся в сознание номер.

   - Не слышал, - пожал плечами Седой. - А словами.

   - Я бастард. Наследник проиграл родовые ценности, и меня продали в уплату долга.

   Сказал и сам удивился, что удалось сказать так легко и внятно.

   - Он проиграл, а тебя продали! - присвистнул кто-то.

   - Седой, бывает такое?

   - Я слышал о таком, - медленно кивнул Седой. - Но это было очень давно. Неужели этот закон не отменили?

   Он промолчал.

   Его отпустили, но он по-прежнему стоял на коленях, запрокинув голову.

   - И что за семья? - спросил Седой.

   - Юрденал.

   - Яржанг Юрденал? Спецвойска?

   - Да.

   - И ты его бастард? - удивился Седой и кивнул. - О нём я слышал. Этот мог.

   Седой повернулся к Слону и сказал несколько непонятных незнакомых слов. Все зашумели, но уже явно доброжелательно, а Слон кивнул.

   - Ладноть.

   - Вставай, - улыбнулся ему Седой. - Пойдём, определим тебе место.

   Он встал и пошёл за Седым.

   Нары в камере шли в два яруса вдоль дальней стены. Не помещавшиеся на нарах спали вдоль боковой стены прямо на полу. Третью стену, где располагались параша - углубление в полу с автоматическим стоком - и в шаге от неё кран, из которого капала вода, собираясь в небольшой раковине, не занимали. У крана сыро, у параши - позорно. Четвёртая стена - решётка.

   Седой подвёл его к нарам.

   - Вот сюда. Подвиньтесь, ребята.

   Двое показавшихся ему на одно лицо парней со светлыми волосами до бровей и золотистым пухом на щеках подвинулись. Его удивило, что Седой не скомандовал, не попросил, а... предложил, а ещё больше готовность, с которой парни выполнили это предложение. Он сел, оказавшись между ними и Седым. Вокруг толпились остальные, разглядывая его с интересом и без явной вражды. В ушах вдруг пронзительно зазвенело, беззвучно встал перед глазами ослепительно чёрный куст взрыва, и всё исчезло...

   - Сомлел...

   - Пусть полежит...

   - Ладноть, отойдёт...

   - Но скажи, бывает же такое...

   - Все они, чистокровки, сволочи, но чтоб сына...

   - Он бастард...

   - Это и есть сын...

   - Седой, так?

   - Так, если не от жены...

   - Так всё равно, сын, своя кровь...

   ...Голоса доносились глухо, как издалека или через воду. Он сидел, а сейчас лежит. На голых досках. И под затылком у него скомканная ткань. Тело мокрое от пота, чешется и зудит лоб. Гаор медленно поднял руку, но дотронуться до лба не успел: его несильно шлёпнули по руке, сбрасывая её вниз.

   - Очнулся?

   Гаор открыл глаза и увидел сидящих рядом Седого и полуголого парня, у которого грудь и предплечья густо покрывали светлые закручивающиеся кольцами волоски. Сообразив, что рубашка парня пошла на его изголовье, Гаор попытался сесть.

   - Лежи, - остановил его Седой.

   - Ничо, не замёрзну, - улыбнулся парень. - А губу тебе чего продырявили?

   - Это я сам, - медленно, трудно выговаривая слова, ответил Гаор, - прикусил, чтоб не закричать.

   - Это на клеймении значить, - парень уважительно покрутил головой. - А я кричал.

   - Так тебе сколь было? - засмеялся сидевший с другой стороны парень.

   - А как всем, дитё ещё.

   - Ну вот. Дитю можно. И надзиратели любят, когда кричат. А ты, паря, лоб не трогай. Дня два позудит и пройдет.