Сказка зимнего перекрестка

— Я рад вам услужить, мадемуазель.

— Отлично, — удовлетворенно сказал герцог. — Вот и занимайся.

И по его интонации Агнес заподозрила, что ему очень интересно, как она управится с этим не слишком куртуазным, весьма небезупречным, не всегда послушным господской воле воякой.

И вот теперь, поминутно утирая пот со лба, он по узким, перепутанным, проложенным без всякого предварительного плана коридорам пробирался в отведенную под кладовые и кухни часть замка д’Орбуа. Одно особенно неосторожное движение вызвало саднящую боль. Власер отер с царапины кровь и мельком поглядел на три железных кольца, которые носил на указательном, среднем и безымянном пальцах правой руки. Украшенные массивными накладками в виде треугольника, кольца и квадрата соответственно, эти чудовищные амулеты порождали в его окружении множество кривотолков. Они безжалостно давили его отекающие пальцы, оставляя на них болезненные рубцы, однако Власер никогда с ними не расставался.

Говорили, будто они хранят в себе секрет его воинской удачи или силы, а то и самих его жизни и смерти, символизируя определенную сделку с дьяволом. Он не возражал. Опасливое неудовлетворенное любопытство в отличие от полной ясности, как правило, играет на руку. На самом-то деле он заказывал эти кольца поочередно, трижды, когда ему удавалось избегнуть, казалось бы, неминучей гибели. Они придавали ему мистической значимости, в том числе и в собственных глазах, он был Монстр с Железными Кольцами, и для кого-то это что-то значило. При них, даже будучи пьян, он чувствовал себя правильно ориентированным по отношению к центру Земли, и, разумеется, они были весьма кстати, когда приходилось незамедлительно дать кому-то в зубы.

С наступлением темноты свободные от страж и служб челядинцы и ратники стекались сюда в надежде перехватить сверх пайка, разделить по дорогой дружбе чарку дармового вина с виночерпием герцога, а то и отведать чего послаще от щедрот распаренных кухарок, для которых лишь ввечеру находилась минутка безделья. Обычно, если не устраивался пир для гостей и соседей, к этому времени герцогу уже ничего не было нужно.

Поскольку он шел как бы по делу, то закрыл глаза на двух своих дружинников, почти вовремя отступивших с его дороги в тень, хотя им вовсе не положено было находиться сейчас здесь. Сам из простых, Власер хорошо знал, где и когда не следует закручивать гайки. Он и сам от души ненавидел выслуживающихся сволочей.

Еще минута пути практически на ощупь — факелы здесь давали больше дыма, чем света, а стены плакали — и ему самому пришлось спешно ретироваться в ближайшую нишу и затаивать там дыхание. Мимо, поневоле не торопясь, прошествовала восьмипудовая Мора с корзиной грязного белья. Черный, смешанный с копотью пот блестел на ее голых плечах и локтях, тяжелые груди колыхались в ослабленном корсаже. Что бы она там ни утверждала, приватно или на людях — Мора никогда не делала разницы, — он был вовсе не уверен насчет того ублюдка. А вот насчет страсти Моры считать монеты в чужом кармане — более чем. Во всяком случае, Власер истово надеялся умереть свободным.

Кухня ударила в нос запахом жареной крови и горелого жира, желудок Власера сжался в спазме и затрепыхался в горле, он упер руки в бока и окинул взглядом длинное темное помещение. Кухонная девушка в спешке выскребала котел, то и дело слизывая с пальцев жир. Она была молоденькая, Власер некоторое время повспоминал ее имя, однако решил удовольствоваться простым «эй!».

— Герцог сказал, где-то здесь у вас тот молодчик, что его дочку спас.

Она дернула плечом в сторону, этот жест можно было истолковать как брезгливый, однако Власер только ухмыльнулся. Он этот жест знал.

— Там, — резко сказала она. — Учти только, петушок с гонором.

Власер изобразил более громкий вариант «эй!».

Из темного угла, отдаленного и от теплой печи, и от грязных, полных объедков мисок и блюд, и, если уж на то пошло, от не слишком одетой красоточки у котлов, совсем не того угла, какой выбрал бы он сам, кабы ему пришлось коротать здесь время, возник высокий, угловатый, почти бесплотный силуэт. Тень среди теней. Он не спешил, и Власер озлился. То, что герцог вздумал равнять виллана с его бравыми, что ни день тренирующимися на военном дворе парнями, выглядело в его глазах прямым оскорблением сословию… и уж конечно, не герцог за него ответит.

Когда тот парень — Марк, кажется — неохотно выступил на свет, Власер почувствовал легкое недоумение. Он ожидал увидеть совсем иное лицо. Туповатое, может быть, округлое, нечеткое, расширяющееся книзу. Или что-то егозливое, с мужицкой хитрецой. А этот был… непонятный. Он бы его не взял по своей воле. Власер не любил командовать теми, кто непрозрачен. Кроме того, по опыту знал, что хуже нет — иметь под началом лорда. Объяснить нельзя словами, да он и не знал таких слов, просто видел, что — из тех.

— И волосат же ты, брат, — слегка растерянно произнес он.

— Пусть не скажет, будто ему не предлагали постричься, — подала голос девица. — Да мы для него, видать, нехороши. Может, хочет, чтобы это белые ручки сделали?

Парень промолчал, будто глухой, а Власер внезапно взбесился.

— Ты! — рявкнул он, перегибаясь через стол и хватая поскребушку за вырез сорочки, так что не слишком туго затянутый шнурок и вовсе лопнул. — Болтай о чем хочешь, тряпка, но чтоб про барышню я не слыхал! Услышу еще — шкуру спущу, никого не спрошу.

Она охнула и осела, спрятавшись под столом, когда он ее выпустил. Не то чтоб он любил пугать, но во всем должен быть порядок. Он бы не потерпел, чтобы каждая чернавка Вишенку срамословила.

— Иди за мной, — бросил он через плечо.

Хоть и тяжко, однако субординация им задана. Пока он приказывает. Однако, глядя в это лицо, да что там, даже держа его в памяти, вызывая перед мысленным взором, он слишком хорошо представлял, что может и даже должно быть наоборот. Вот еще задачка. Этому не дашь затрещину, и на словах придется поаккуратнее. Кто знает, когда и как ему их припомнят. В эту минуту он не поручился бы за Вишенкину неправоту.

И было еще одно, открывшееся его опытному глазу. То, чего никто до сих пор не заметил. Те — потому что не хотели смотреть, а Агнес — по молодости и непривычке к страданиям и несчастьям. У этого парня было лицо умирающего. Ничем не обезображенное, суровое и чистое как принцип, оно тем не менее не выглядело молодым. Как будто он заглядывал уже по ту сторону, а к этой стал уже безразличен. О, Власер знал! Слишком часто салютовал над могилами таких молодых. Но — не таких.

7. Мечи и кони

Марк так Марк, Власеру было наплевать. Коротко, легко запомнить. Из тех, с кем ему приходилось иметь дело, хорошо если половина придерживалась крещеного имени, когда вообще помнила его. Вообще-то герцог не имел привычки сам набирать свою дружину. Власер от его имени проводил отбор и испытания, и имел власть рекомендовать или не рекомендовать кандидата, и теперь он про себя решил, что герцогский ставленник, будь он хоть сто раз похож на больную птицу в клетке, никаких видимых привилегий у него не получит.

Надобно сказать, что дружина была слабостью и любимой игрушкой герцога д’Орбуа. Сам не имея особой склонности бахвалиться ратным искусством, не имея и достаточно времени, дабы оное совершенствовать, он не жалел средств, чтобы те, кто все это мог, носили на плече его значок, а не соседский. Ни в чем разумном дружина не знала отказа, и бывало, что нужды ее удовлетворялись вперед нужд герцогской семьи. Таким образом, они мнили себя весьма привилегированными.

А Марк был чужой. На всем пути из кухни в казармы Власер добился от него только «да», «нет» и «не знаю» в различных сочетаниях. Хоть не глухонемой, слава Богу. И только когда он втолкнул его в жарко натопленную мыльню, ему показалось, будто у того дрогнули уголки губ. Обремененный целой толпой буйных подчиненных, Власер блюл их в чистоте не хуже господских коней. Уж он по опыту знал, как охотно и скоро размножаются паразиты, и не собирался рисковать ночным покоем казармы даже ради прихоти герцога.