Точка невозврата. Волчья кровь (СИ)

Я потерла почерневшее от времени изображение. Мне показалось, оно потеплело. Чёрная окись там, где прикоснулись пальцы, сошла, словно её и не было, открывая проработанную резцом ювелира шерсть. Красивый, только совсем не женский медальон. Жалко мне его бабушка раньше не отдала, не случилось бы тогда этой склоки.

Я машинально сунула голову в витую петлю и, почувствовав холод металла на шее, опустила медальон в вырез блузки. Несколько пригоршней по-зимнему ледяной воды окончательно привели меня в чувство. Пока умывалась, краем уха слушала разговор: Валгус непринуждённо, словно и не был свидетелем позорного скандала, знакомился с мамой. А она, с явным облегчением от того, что неприятный разговор отложен на неопределённое время, говорила о чём то неважном… незначительном: о школе, о ЕГЭ, о грядущем поступлении. Она опять предпочла остаться слепой. Значит, выставленных за дверь чемоданов отчима ждать не придётся. А жаль.

Я вышла на кухню, и Валгус едва заметно изменился в лице, словно увидел во мне что-то новое. От этого внимательного взгляда юноши я окаменела и застыла на месте. Он сам подошел. Провел ладонью по моей щеке, грустно улыбнувшись, шепнул одними губами:

— Остаться с тобой ещё?

Не говоря ни слова, потянула его в комнату. Валгус по-прежнему был мне нужен. Я просто не могла позволить себе отпустить его ближайший час. Я вообще бы предпочла уйти вместе с ним. Только меня никто не звал.

В комнате, стоило только войти, я увидела Ляльку. Она сидела в углу, обхватив руками худые коленки, сжавшись в комок, и испугано смотрела на дверь. И когда мы зашли, не подлетела, как обычно, а только часто заморгала, собираясь заплакать.

— Ляля? — я в нерешительности остановилась в дверях.

На миг показалось, она сейчас забьется от меня под кровать. Как тогда, когда я праздновала примирение с новой сущностью. Ошиблась: доверчивая сестрёнка тут же кинулась ко мне. Я подхватила её на руки, прижала к себе и отнесла в кровать. Валгус шёл за нами следом. Наверное, Лялька просидела в углу все время, пока мы ругались.

Я гладила её по тугим кудрям и клялась себе, что Лялька не пострадает. От меня. Я не трону ее отца, даже если для этого придётся со злости отгрызть себе лапу. Сестренка тут ни при чём. Это я тот яд, что разъедает нашу семью. Не будь меня, и, скорее всего, в ней царили бы мир и покой. Наверное.

— Ты сегодня снова дома не останешься? — неожиданно спросила Лялька.

— П-почему? — поперхнулась я от неожиданного вопроса.

Лялька хитро улыбнулась и ткнула пальцем в моего друга:

— Он же с тобой!

Как будто это всё объясняло.

А потом слезла с моих рук, встала перед Валгусом и требовательно спросила:

— Ты ведь Сашу не обидишь?

Что заставило сестрёнку задать такой странный вопрос? Наверное, в другое время я бы расхохоталась над детской заботой, но сейчас… после всех событий, в горле встал ком.

— Никогда, — пообещал мой приятель.

Лялька с секунду подумала, а потом важно кивнула:

— Хорошо. Тогда можешь приходить.

Словно от её разрешения что-то зависело.

Я всё-таки рассмеялась.

6 глава

С этого дня в собственном доме я стала тенью. Неясным призраком, что время от времени появлялся у домашних на пути. Мать старалась не смотреть мне в глаза. Отчим каменел лицом, стоило ему наткнуться на меня взглядом. Он бы и Ляльке запретил со мной разговаривать, но куда денешься, если комната одна на двоих? А выселять в другую — хлопот не оберёшься. Это же надо по ночам, когда Лялька хнычет от страха, вставать, утешать, успокаивать. Нет, собственные удобства и эгоизм для Влада превыше всего. Важнее безопасности дочери. Ведь он не мог не понять, что я его чуть не убила! Или — мог? Тогда почему с того памятного дня говорил обо мне матери не иначе как "твоя уголовница"? Думая, что мне не слышно, пилил каждый день, выплескивая злым шёпотом бессилие и страх.

А мама при виде непутёвой дочери только поджимала губы, но глаза оставались по-прежнему виноватыми. И раз за разом заводила разговор о том, какой институт я выберу. Понятно к чему это сводилось: чемоданы за дверью окажутся не Влада, а мои. Выбор сделан.

Сказать, что мне было больно — это ничего не сказать. Как она могла?! Разве так можно? Со своим ребёнком?! Одно дело выпорхнуть из гнезда по собственному желанию, другое — знать, что задержаться в нём, по любому, не позволено, и если что, подпихнут коленом под зад, провожая во взрослую жизнь.

Именно тогда я дала себя клятву: с моими детьми всё будет по-другому!! Никогда и никто не встанет между нами! Никакой мужик! Никакая беда! Лучше совсем обойдусь без второй половины, чем позволю своему ребенку испытать что-то подобное.

Наконец, накануне Нового года, нервы не выдержали, и при очередном вопросе я выпалила маме в лицо:

— Я уеду при первой же возможности! И так далеко, как только смогу! Можешь не трястись за своего подонка.

Мама дернулась, словно от удара, и мою злость как рукой сняло. Чем я лучше Его, если делаю ей больно?

— Прости, — прошептала, схватила куртку и вылетела в подъезд. Там вцепилась рукой в бабушкино наследство. Мне казалось, её любовь подпитывает меня через старинное серебро и дарит силы. А через минуту загудел лифт — кто-то поднимался.

Я подошла к его дверям и остановилась, ожидая пока откроются. У меня даже сомнений не возникло, кого я увижу. Только один человек мог почувствовать как мне плохо и явиться на помощь. Я бы даже пари заключила, жалко не с кем.

Створки разъехались в сторону, и навстречу шагнул Валгус. Я посмотрела парню в глаза и подумала: "Когда же ему надоест возиться со мной?" Я этого очень боялась. А мой друг, как ни в чём ни бывало, спросил:

— Пойдем, погуляем?

На улице держался приличный морозец, но разве это имело значение? Я бы и в сорокаградусный не отказалась. Главное — уйти из дома.

На носу был Новый год, но грядущий праздник не радовал. Я представить себе не могла, как сяду за стол рядом с Владом и стану жевать оливье. Да у меня кусок поперек горла встанет! Получалось, дома остаться нельзя, а напрашиваться к другу — стыдно. У него своя семья. Не думаю, что родителей обрадует визит существа из враждебного клана, пусть это существо ни сном, ни духом не знает про своих сородичей. Да и опасалась я грозной профессии родных юноши. И причины, по которой они ещё здесь.

— Хочешь в лес? Побегать? — поинтересовался Валгус, не ведавший о моих думах.

Сто лет не была в волчьей шкуре. С тех самых пор, как запретили.

— А разве можно? — недоверчиво уставилась на юношу.

— Сегодня? Да! — обрадовал меня друг, и тут же добавил: — Но при одном условии! Ты не станешь выть, и я не отойду от тебя даже на шаг.

Соблазн оказался слишком велик, я согласно кивнула:

— Хорошо.

— Ну, тогда побежали! — рассмеялся Валгус и помчался к парку. Я метнулась за ним.

Свежую партию снега еще не утоптали, и он покрывал все вокруг легким, рыхлым полотном, на котором одно удовольствие покувыркаться.

В парке я забежала за домик садовников. В одну секунду сдернула одежду, торопливо побросала ее в пакет и преобразилась. Выскочив с игривым рыком навстречу другу, заскакала вокруг, как непутевый щенок. Юноша рассмеялся, увернулся от моих наскоков, подобрал пакет и закопал его в сугробе под деревом. Я же веселилась, как могла. В волчьем облике легче выражать чувства: будь то улыбка или виляние хвостом от удовольствия. А уж как я вывалялась в снегу! От души.

Свобода и счастье, вот какие чувства царили тогда в моей душе. Я забыла об отчиме, о маме, об угрозе от чёрного чудовища, о собственных обиде и терзаниях. Ничто не имело значения кроме волчьей песни, пусть она звучала только в душе, а еще — кроме друга, не отстающего ни на шаг.

Под конец беготни по парку мы наткнулись на прохожего, выгуливающего огромную среднеазиатскую овчарку. И если ничего не понимающий хозяин пошёл к нам знакомиться, приняв за новых членов братства "собачатников", то его пёс радоваться не спешил. Едва учуяв мой запах, он сел, упёрся в землю всеми лапами, противясь воле хозяина, и тоскливо заскулил.