Алиса в стране Оплеух

Чёрт сцепил руки в замок, нацелился в длинную, но уже не хрупкую, не лебединую, а — мраморно прекрасную, шею барышни – убьёт, надменно, без разлуки с прошлым – так акула убивает царь-рыбу.

Тело графини Алисы рванулось, девушка бросилась в ноги сопернику – заяц спасается под дубом в грозу.

Сверху пролетели сжатые лапы чёрта, задели краешки волос, но череп не пробили – промах, даже раздражительный, если соперник рассчитывает на собачью победу.

Графиня Алиса перевела борьбу в партер, подбила ноги чёрта, завалила – так крестьянки заваливают сноп пшеницы, насела на ключицы чёрта – профессионально, энергично – мышцы защищали добродетель барышни, поклялись в дружбе и честности, в совместном отмывании грязи с чела разбойника.

Чёрт – оглушенный падением, но не в ад упал, а на базальт – выдохнул половину своей жизни, вращал болотными, мутными очами с недоверием, хрюкал, произнёс с надрывом: «Искупление!», – защищался от небольших, но литых кулаков графини Алисы.

Графиня Алиса расчетливо отводила лапы чёрта, била в морду – мелодично всхлипывали разбитые губы черта, трещало свернутое рыло; крошились в муку клыки – гордость нации.

Барышня била на поражение, на нокаут, на смерть, улыбалась, не осознавала важность момента, а руки – на авось – мстили за всех поруганных девственниц и матерей Допетровской Руси.

ХРЯСЬ! БУМБАРАХ! ПЛЮХ! ОПЛЕУХ!

Даже залепила пощёчину чёрту, но из-за неэффективности пощёчин в литую волосатую морду – снова била кулаками, размеренно, живо, словно с длинноносым агрономом шла по свежей пашне с грачами.

Чёрт дергался, хрюкал, дрыгал маленькими задними лапами – пытался поймать лебединую стальную шею графини на удушающий приём, но понял, что даже брезгливые ящерицы умирают, смирился, получал оплеухи и удары с видимым неудовлетворением, но и с неизбежностью – так невеста в первую брачную ночь склоняется перед драконом.

— Маяковского читал – не потому, что стихи люблю, или интеллигент я, но оттого, что долго живу, и всякое в голову и в глаза лезет, даже картины художников Возрождения; Маяковский написал, что хотел бы умереть, как человек-пароход – товарищ Нетте.

Панихиду бы сыграли по пароходу, да толку – через двести пятьдесят миллионов лет не останется остова парохода, а о поэте Маяковском жалкие лесные наяды с гребнями динозавров вспомнят лишь во время очередного потопа. – Чёрт выплюнул выбитые клыки, плыл под размеренными – можно заснуть вечным сном от монотонности – ударами графини Алисы. – Не догадывался я, что так просто умру – под красавицей, словно под смоковницей, что принесёт обильные плоды.

Вы, графиня, снизу выглядите величественно – груди, ноги, Райские кущи с пещерой неожиданностей – Диснейленд предсмертный.

Я бы с вас написал картину – «Райская морально-устойчивая девушка в стадии предсмертного возбуждения чёрта» – хотя вы и голая, но выглядите, будто в шелках.

Колосс Александрийский с умопомрачительными ногами, попирающими ад.

Не подозревал, что черти умирают, но вы — живое доказательство моей смерти, рука возмездия, воздаяние мне не за грехи, а за оплошность; грехи чёрта бы вылечили, а не сгубили, словно на санках ребенок ухнул в полынью Москвы реки.

Праведник Симеон подшутил надо мной, лучшая шутка – после смерти; искусил вами, подкинул вас, словно ребенка к дому инвалидов, а я – старый чёрт – попался на удочку, забыл, что и на самого сильного богатыря – да и богатырь из меня средний – найдётся победитель.

Возможно, что вы побеждаете меня добродетелью, силой духа, нежной робостью скромной девицы, которую мотылёк приводит в конфузливое состояние штопора.

Не кровь и кости в ваших кулаках, а – мораль, назидание – потомкам, чтобы не обольщались, когда сражались с обнаженной осенней – листья с вас фиговые опали – девушкой.

Мать-героиню я соблазнял, вводил в искушение, нашептывал ей дурное, чтобы душу мне свою оставила – зачем матери-героини душа, если в доме даже каменного хлеба из глины нет, словно термиты слизали.

Останавливается мать-героиня с коляской, а в коляске некрещенный ещё младенец – лучшая подпитка для лукавого; сатана – когда напьется крови некрещенного младенца – летает вольно, свободно, быстрее самолётов КБ «Сухого».

Деньги в кулаке пересчитывает – пять рублей жёлтой мелочью набрала, а самый дешевый хлеб – семь рублей – не дотянется, лиса.

Возможно, что политики нарочно народ в нищету бросают, чтобы – зубовный скрежет; девушки нищие на панель выходят, парни в мародёры и убийцы записываются, матери-героини своих детей на органы продают в Японию и США – торговые центры Вселенной.

Я к матери-героини мелким бесом подластиваюсь, умиляюсь ребенком, сюсюкаю с ним — розовенький, чистый, без цирроза печени и не сифилисный ещё, не отключился в наркопритоне, как отключаются инспектора по делам несовершеннолетних.

«Кушать хотите, ребенку молока из сиськи не хватает, а вы чрезвычайно благородно денежки пересчитываете, словно от пересчёта сумма утроится и обогатит вас до бутылки молока.

Нет достоинства в молоке, и в кефире нет, – шепчу, хвостом по глазам матери-героини бью, пелену сбиваю, чтобы очухалась, поняла, что она – страдалица недоуменная на почве невспаханной, унавоженной предками узбеков. – Сожалею, что не могу оскорбить вас действием, прелюбодеянием под кустом – тщедушная вы, фиолетовая, а мне дебелые, сахарные дамы нравятся, чтобы – пончик гигантский сзади и спереди.

У вас пятеро детей по лавкам, нищие, о харчевнях не слыхивали, пряника не видели – только кнут и бриллианты фальшивые в квартире.

Одного ребеночка положите на алтарь, заработайте себе на водку – водка сладкая под огурец соленный и под сало украинское, чуть-чуть радиоактивное и с нитратами – и с салом можно полезные ископаемые добывать.

Толкните коляску под новую машину, а дорогих машин вокруг вас – не счесть, словно телег с тощими крестьянскими лошадьми и прыщавыми цыганами.

Не выбирайте очень дорогие машины: не бросайте дитя под «Мерседес»ы, под БМВ, под Мазерати и феррари разные с ягуарами – не выгодно, вас же осмеют, не введут в свой круг, а ваш круг выбреют и с ядовитой усмешкой за шалости высекут вас на Красной Площади.

Унизитесь, обидитесь, а денег за убиенное дитя – подставу на дороге – не получите, словно вас обокрал преданный машинист подъемного крана.

Можете и сами под машину броситься, будто она вас сбила – но уже не в моде, когда взрослые под колёсами, испробовано, на заметке у полицейских инспекторов, и сами загремите в каталажку за подставу, даже зубы с полки не успеете захватить, словно вас стадо зайцев поработило.

А колясочку – новое в истории подстав – под колёса незаметно толкните, а затем возопите безутешной матерью-рыбой, когда машина ребеночка вашего раздавит – может быть, и не до смерти наедет – инвалидом сделает, что выгодно, оттого, что на детей инвалидов пособие платят больше, чем зарплата шахтера.

Кто же поверит, чтобы мать-героиня по своей воле дитя под колёса пихнула – не укладывается в мозг сердобольных волонтёров подобное, как не влезет в трёхлитровую банку пузатый работник автосервиса.

С убийцы вашего ребенка деньги возьмёте немалые – на двухкомнатную квартиру в Москве хватит, и сдадите квартиру молдаванам – тридцать человек в одну поместятся – вам прибыль от аренды – на пироги, на шампанское и даже на леденцы оставшимся детишкам хватит.

Шайтан побери, если я вру, дурное вам предлагаю, не адвокат я, а верный интеллигент — перемычка между рабочими и крестьянками в запыленных сарафанах».

«Ноги мои отяжелели от вашего предложения, похожего на сказку о вампирах! – мать-героиня присела на асфальт, задумалась – лицо её менялось – от лошадиного вытянутого с янтарными зубами до кругло-глобусного с синими пятнами морей и океанов. – Чувствую позыв, но не пойму – к облегчению – девушки не облегчаются, или – желание убить вас, наказать, растерзать, а мясо – на фарш детишкам, они не пойму, что человеческое, поблагодарят, пальчики оближут, но Солнечный свет возненавидят, каннибалы поневоле.