Аальхарнская трилогия. Трилогия (СИ)

— Hola, — услышал он. — ¿Cómo estás?

— Mi caso es muy malo, — ответил Андрей и продолжал уже по-русски: — Я почти забыл испанский, извини.

Охранец, возясь с замком в камеру Андрея, смотрел на Шани с удивлением близким к безграничному: будучи родом из аальхарнской глухомани, он и не предполагал, что люди умеют говорить на каких-то языках кроме его родного.

— Ничего страшного, — сказал Шани, проходя в камеру и осторожно усаживаясь на край лежака. Парадную мантию он уже сменил на штатский камзол, из кармана которого высовывался потертый край Послания Заступника. — Кстати, из этой самой камеры я тогда и сбежал…

Да уж, подумал Андрей, пожалуй, этой эпохе нужна как раз такая личность. Безрассудный авантюрист невероятной отваги, который сражается за себя до последнего. Я бы, например, никуда не побежал — сидел бы, как приготовленное на убой животное, и ждал смерти. Впрочем, я так и сижу. И это не мое место и не мое время.

— Молодец, — безразлично ответил Андрей. — Знаешь, пожалуй, не надо отпускать мои грехи. Я не слишком верующий.

— Я тоже, — заметил Шани и повторил: — Я тоже.

С пару минут они провели молча, а потом Шани словно бы набрался решимости и проговорил:

— Побега не будет, Андрей. Прости.

Андрей полагал, что теперь уже ничто не способно его удивить или задеть — настолько всеобъемлющей и глубокой была пустота в нем и вокруг него — но, тем не менее, ощутил какое-то движение в душе: словно в глубине темного океана проплыла незримая рыба, махнула сильным хвостом и сгинула во мраке.

— Заговорщики арестованы? — предположил он равнодушно. Шани кивнул и повторил:

— Прости.

Андрей хотел было спросить, положен ли им с Нессой яд до костра, но не стал. И так ясно. Вместо этого он поинтересовался:

— Гореть больно?

— Мне не приходилось, — сказал Шани, — но наверняка больно…

— Что будешь делать потом?

Шеф-инквизитор пожал плечами.

— Уеду в Шаафхази, — ответил он. — Здесь мне больше нечего делать.

…Чтобы они не могли колдовать, стоя на костре, и загасить пламя, им связали руки. Государь настаивал на том, чтобы перед сожжением еретикам еще бы и языки вырезали — мало ли что прокричат с позорного столба — однако шеф-инквизитор решительно воспротивился, заявив, что служит правосудию, а не мстительной кровожадности. Поэтому Андрея и Нессу прикрутили спиной к спине, стянули запястья веревками и надежно закрепили у позорного столба.

Хворосту и дров было много. Казалось, их собрали со всей столицы, чтобы еретики сгорели наверняка.

Неужели это все, думал Андрей, глядя на запруженную народом площадь — совсем недавно спасенные им люди стояли за кольцом армейского оцепления: кричали, плакали, молились, сжимали в руках цветы, а за ними простирался красивый заснеженный город, озаренный бледными лучами зимнего солнца: дома, окна, башни, мосты, замерзшая река, рассекавшая улицы, словно серебряное лезвие — неужели это действительно все? За плечом всхлипывала Несса; Андрей чувствовал, что ее буквально трясет от ужаса.

— Не плачь, родная, — произнес он. — Не плачь, держись.

— Мы ведь к Заступнику попадем, да? — спросила Несса. — Там мама…

Карету государя Луша встретили презрительным свистом из толпы. Свистуны немедленно получили удары охранцев, но шум не прекращался, и государь въехал на площадь, окруженный всеобщим презрением. Владыка, тем не менее, проигнорировал подобные мелочи — в сопровождении охраны он величественным шагом проследовал на почетные места на помосте, где уже стоял шеф-инквизитор Торн с иконой Заступника в руке. Удобно устроившись в кресле, государь запахнул плащ поплотнее и махнул рукой глашатаю, разрешая зачитать приговор.

— Именем правосудия земного и небесного! — звонко разнеслось над площадью. — Указом государя нашего Луша и по приговору святой инквизиции предаются огненному очищению Андрей и Несса Сатх — за еретическое и богохульное помышление присвоить славу и имя Небесного Заступника, за выпущенный мор на государство наше и введение во искушение и погибель духовную верных Заступнику душ. После огненного очищения пепел сих неправедных будет развеян на все четыре стороны, а имущество отдано в казну государеву во имя искупления грехов.

Грянули трубы. Палач принялся старательно обливать хворост и дрова у подножия позорного столба особой горючей жидкостью. Андрей подумал, что так страшно ему не было еще ни разу в жизни, даже на пороге Туннеля — там у него хотя бы был шанс, а теперь — все: долгая-долгая мука и пустота, и наверно именно этой пустоты, бесконечного и непостижимого ничто он боится больше физической боли. Солнце спряталось за облака, и мир сразу стал не торжественным и взывающим к жизни, а серым и унылым. В толпе кто-то громко молился, перемежая призывы к Заступнику всхлипываниями; Луш нетерпеливо ерзал в кресле: никак не мог дождаться начала казни.

Шеф-инквизитор спустился с помоста и неторопливо подошел к столбу. Палач отставил бочонок с горючим и подтащил к столбу специальную лесенку; Шани поднялся к Андрею и Нессе и произнес:

— Инквизиция будет молиться за ваши души, дабы получили вы прощение всемилостивого и всевеличайшего Заступника нашего, — его голос был тих, но собравшиеся, тем не менее, не упустили ни слова. — Умрите же Его верными детьми, а не еретиками, и пусть пребудет с вами надежда Его.

С этими словами он протянул икону сперва к Нессе, а затем к Андрею, и после того, как они поцеловали святой образ, просунул ее под веревки, что связывали приговоренных. Затем Шани обвел их кругом Заступника и сказал по-русски:

— Всего доброго, Андрей Петрович. Я был рад с тобой встретиться.

С этими словами он лихо подмигнул Андрею и, спустившись вниз, встал в отдалении на колени и принялся молиться. Снова грянули трубы, и палач зажег факел.

Несса взвизгнула. Андрей стиснул зубы до хруста.

Зрители на площади замерли. Сначала дрова неторопливо затянуло сизым дымком, а потом они затрещали и вспыхнули ровным рыжим пламенем, сильным, высоким и жарким. Толпа, как один человек, вздохнула и подалась вперед. Андрей зажмурился, и по щекам его покатились слезы, а в висках неприятно зазвенело. Впрочем, нет… это был писк электронного устройства, тихий, назойливый и абсолютно невозможный, и шел он как раз из иконы, оставленной Шани.

Андрей открыл глаза. Шани смотрел прямо на него и улыбался — спокойно и радостно, словно с плеч его свалился невероятный по тяжести груз. Передатчик, подумал Андрей, он засунул в оклад иконы свой передатчик и включил его.

В это время корабль Максима Торнвальда на орбите Деи уловил сигнал с поверхности и вычислил его координаты, чтобы открыть Туннель.

Низкие серые облака внезапно прошил широкий сиреневый луч и ударил в основание позорного столба, прямо в приговоренных. Площадь залил невероятно яркий свет и вибрирующий тяжелый гул, в котором на глазах десятков перепуганных зрителей растворились и исчезли Андрей и Несса. Затем луч медленно втянулся за облака, и свет постепенно погас, оставив пустой позорный столб и разметанные обгорелые дрова. На площади резко пахло озоном, словно здесь только что прошла гроза.

Город накрыла мертвая тишина. Люди на площади, свидетели невероятного, непостижимого чуда, ошеломленно молчали и озирались, не понимая, что же все-таки произошло. Шани среагировал первым — он поднялся с колен и, развернувшись к толпе, вскинул руку к тучам, туда, где исчез сиреневый луч, и с исступленной верой прокричал:

— Заступник Истинный вознесся на небеса во искупление грехов наших! Молитесь Заступнику! Верьте Ему!

В это время Максим Торнвальд, дрожащими от нетерпения руками открывший камеру перехода и обнаруживший там совсем не того, кого ожидал увидеть, гневно тряс Андрея за грудки и орал:

— Кольцов! Кольцов, черт тебя побери! Где мой сын?! Где Сашка?! Да отвечай же ты, сволочь!

Несса смотрела то на него, то на Андрея испуганным сиреневым взглядом и не могла понять, жива ли или уже умерла. Если жива, то почему так болят руки? Если умерла, то где они? Не очень-то корабль Максима Торнвальда походил на чертоги Заступника.