Охотник за смертью

– Настоящие.

И одним прыжком оказался у ближайшей двери.

– Ну?!

Сотни две – две с половиной… ну, Эйни! Орнольф улыбнулся, доставая нож из чехла.

«Настоящие» значило, что эти двое – первые убитые враги, не были фантомами. Хорошее начало. Всех бы так сразу! Но там, на палубах, в танцзалах, в барах и каютах не люди и не нежить – просто обманки. Однако даже они не позволят убить себя просто так, с такой легкостью, с какой прикончил Эйни этих, на палубе. А где-то среди фантомов может скрываться и настоящий враг. Это, не говоря о тех, кто прячется по всему огромному судну, таится в стенах, зеркалах, тенях, в электрическом мертвом свете. Часть из них набросится сразу, стаей, едва лишь сообразят нечистые, что люди проникли в их владения. Но многие изберут иную тактику, куда более опасную. Двое бессмертных против двух сотен мертвецов – это чересчур даже для Гвинн Брэйрэ. Даже для лучших из братства.

Самоубийством было прийти сюда. И не прийти было нельзя. А на душе спокойно и весело. Прав Эйни: им ли выбирать?

Самые первые, не самые умные, действительно накинулись всем скопом, рассчитывая задавить числом.

Чем плохи вот эти, обитатели пустого пространства между морем и сушей, между жизнью и смертью – против них почти бессильны чары. Их нет. Они не живы, не мертвы. Они – в море. Вечные скитальцы, голодные морские духи, бывшие когда-то людьми, мечтающие об одном – вернуться на землю.

Каждая отнятая жизнь приближает их к цели. И если этот теплоход придет в какой-нибудь порт, орда неупокоенных душ вырвется на свободу, стремясь убраться как можно дальше от моря и даже не зная, не понимая, что свобода их одна – убивать снова и снова. Превращать людей в чудовищ. И так – до конца. До тех пор пока не окажется у них на пути новый океан.

Такое случалось раньше. Корабли с мертвецами подходили к берегам. И находили потом моряки опустевшие поселки. И приходили путники в пустые, безлюдные города. Те, кто умудрялся выжить, рассказывали страшные сказки. Правда была страшнее, но кто ее знал, правду?

И прежде чем научились Гвинн Брэйрэ вызнавать у морских фейри о захваченных кораблях, немало сил пришлось потратить братству, останавливая орды голодных духов. Ведь на земле они множились быстрее, чем мухи в падали.

И эти две сотни в первом же порту превратятся в тысячу. И вот там уже их будет не остановить ни вдвоем, ни даже с помощью всех нынешних охотников.

«А здесь ты на что-то надеешься?»

Орнольф хлестнул чарами, поймал на нож, как на наруч, чей-то удар, ударил сам, увернулся, ударил снова. Впереди черно-белой бестией, неуязвимый, веселый, бесстрашный, сражался Хельг. И хотя Орнольф так и не научился никогда угадывать этот момент, он знал, что уже началась паучья пляска. Что уже скоро – через несколько ударов сердца, тенета опутают врагов, стягивая их в смертельный хоровод, в танец, из которого не будет выхода.

«Надеюсь ли я?! – он расхохотался, поймал – успел! – бешеную радость в светлых как аквамарины глазах – Да я уверен!»

Конечно! Ведь это же Эйни, это Паук Гвинн Брэйрэ, созданный убивать, и побеждать, убивая, и пьянеть от крови врагов, танцуя свой кошмарный танец.

Дальше было проще. Главное – удерживаться за спинами тех, кто втянулся в паучью пляску, не жалеть сил, плести чары, бить, когда есть кого ударить, и самому не подставляться под удар.

Альгирдас танцевал в центре водоворота, резал, хлестал, душил, срывал плоть с костей. Орнольф знал, что сейчас глаза Паука закрыты. Как всегда, когда он дрался в рукопашной, как всегда, когда врагов становилось слишком много. Слишком много, чтобы видеть всех. Слепец от рождения, он так и не научился верить глазам.

Когда нахлынула вторая волна нежити, Орнольф успел убраться подальше. Пропустил их мимо себя, пропустил к Хельгу – к Пауку, одиноко застывшему среди исковерканных трупов.

И даже не сразу понял, почему духи замерли, теснясь, наталкиваясь друг на друга, не смея пересечь невидимую границу. Осознал только, что он сейчас ближе к ним, чем Хельг. И что достаточно одного движения, громкого вздоха или слишком сильного удара сердца, чтобы мертвые увидели его. Увидели – и набросились. А он – не Паук. И такой бой станет для него последним.

Но Хельг, голый по пояс, залитый кровью, сверкающий жуткой улыбкой – белые зубы на темном от крови лице – Хельг был прекрасен! Ужасающе, невыносимо красив. И он лениво взглянул из-под ресниц, поднял руку – стряхивая тяжелые капли с ногтей, вынул из уха зачарованную серьгу.

Матовый камешек упал ему под ноги.

– Ну? – даже голос Паука сочился кровью. – Идите ко мне!

И Орнольф до крови укусил себя за руку, чтобы не поддаться призыву, не броситься вместе со всеми вперед, в убийственное пламя любви, под карающие нити паутины.

…В общем-то, Хельг вполне мог бы обойтись и без него в таких вот массовых побоищах. Не настолько массовых, конечно, но здесь, что один он, что двое их, когда против больше двух дюжин – это все равно. А так, один против десятка или пятнадцати, а при условии, что у врагов есть плоть, уязвимая для самых простеньких нитей паутины, так и против пятидесяти (не все ли равно, сколько тел одновременно резать на куски одной нитью?) Хельг выстоял бы. И победил.

Если бы только он остался чародеем!

Когда-то давно Орнольф думал, что воля богов была на то, чтобы намертво привязать их друг к другу. Сковать не только любовью – тогда Орнольф не осмеливался даже самому себе признаться в том, что любит, – но и необходимостью. Один из них дополнял другого. Вместе они были полноценным… сверхчеловеком? – пожалуй, что так.

Потом его представления о богах здорово изменились. Опять-таки не без помощи Хельга, который к тому моменту разочаровался вообще во всем. И во всех. Кроме себя, естественно. И еще Орнольфа. Да. Это было задолго до того, как Орнольф променял его на людей и обрек на одиночество, из которого не было выхода даже в смерть…

Самое время для таких мыслей! Но понятно, откуда они приползают – от тварей, что затаились и ждут, вслушиваясь в предсмертные вопли тех, чьи тайники уже открыты.

Холодные пальцы легко коснулись его плеча.

– Я ноготь сломал, – печально сообщил Альгирдас.

Как ни смешно, но его сломанный ноготь – это серьезно. Паучьи когти сравнимы по прочности с хорошей сталью, да еще и твердые, как алмаз. Чтобы такой сломать, нужно изрядно постараться. Глаза Хельга, однако, смеялись. Светлые, огромные глаза на бледном лице.

Что бы ни случилось когда-то давно, сейчас это уже не важно. Сейчас важны лишь твари, которых надо найти, и важно то, что твари эти опасны. И что даже Паук не справится в одиночку здесь, в лабиринте огромного судна, в этих коридорах и тупиках. Если Орнольф не прикроет его спину, не уследит, не отведет удар, который Паук пропустит, дело не ограничится сломанным ногтем.

Сломанным ногтем и не ограничилось. Ну а чего еще ждать, если обыскивать вдвоем океанский лайнер, на котором прячется не меньше полусотни монстров?

Начали снизу, с машинного отделения. Дежурный механик свалился на них с потолка, и пока Орнольф приканчивал фантома, Альгирдас спугнул еще двоих. На сей раз настоящих нечистиков. Одного убили, второму удалось сбежать, и пришлось долго разыскивать его в двигательном отсеке. Пауку среди всех этих запахов, среди стального гула и грохота было откровенно не по себе. Он напрягся, озирался по сторонам как кот в темном чулане, и теперь уже не отходил от Орнольфа больше, чем на пару шагов. А наткнувшись на убитого гремлина совсем скис. Что, правда, не помешало ему встретить выскочившего из засады духа. Тот практически наделся на выстрелившую вперед руку.

Тонкие пальцы пробили мертвую плоть, и только хлюпнуло что-то в теле духа, когда Альгирдас вырвал из него пульсирующую, прозрачную сферу. Средоточие оусэи – «сердце» нечистого.

– Еще один такой удар, – пробормотал Орнольф, – и можешь забыть о своем маникюре.