Кукушка

Часа Золтану едва хватило, чтобы вкратце рассказать всю историю и обрисовать то, что связывало травника Жугу и трёх «мышат» из Гаммельна, а также кем являлись эти самые «мышата». Пока он говорил, они прошли меж ратушей и старым домом Де Плессе и вышли на Смиттенэнде. По обе стороны потянулись скобяные лавки и галантерейные магазинчики. Брат Томас слушал, не перебивая, только изредка кивал, когда что-то становилось для него понятным. Он ни разу не спросил ни о чём, даже не взглянул Золтану в лицо. Самые поразительные сведения о своём прошлом и деяниях травника он принимал спокойно. Впрочем, Золтана это не обмануло: умом мальчишка понимал, что мир не делится только на чёрное и белое — не может быть такого в принципе, но воспитание, привычка, вся его система знаний о божественном и земном говорили иначе. И всё же сказывалась логика. Этот маленький монах, этот мальчик был способен мыслить беспристрастно, отсекая лишнее и оставляя единственное, даже будь оно невероятным. Всё та же «Бритва Оккама»: ne quid nimis — не умножай сущностей. Братья-доминиканцы слишком хорошо учили своих питомцев думать.

Пока он говорил, а Томас слушал, они успели обойти полрынка и наполнить корзину всем, чем собирались, включая горку яблок, грецкие орехи и две дольки мёда в сотах. Две шальные пчелы увязались за ними и теперь ползали по крышке корзинки; Томас не стал их прогонять.

— Я могу сравнить это с болью, — говорил Хагг, когда они снова подходили к улице, на которой располагалась типография. — Боль — ужасное чувство. Но без неё нельзя жить, потому что боль даёт сигнал, когда нам угрожает опасность, заставляет нас быть внимательными с острым ножом и горячей сковородкой. Но, подав первый сигнал, боль превращается в нашего злейшего врага, терзая нас мучениями. То же и страх. Ты избавлен от долгих мучений, но ничто не даёт тебе знать об опасности. Отсутствие страха ведёт к безрассудству. Жуга совершенно не думал об этом, когда отобрал у вас страх. Он хотел как лучше. Он мне говорил, но я тогда не понимал. И к девушке, и к твоему детскому другу страх вернулся. Ты, похоже, избежал их участи. Может быть, твой сан хранил тебя… Не знаю, плохо это или хорошо. Но вы должны соединиться, как-то снова оказаться вместе.

— Для чего?

— Не знаю, — признался Хагг. Подумал и добавил: — Может, для того, чтобы спасти этот мир.

Брат Томас задумался и не ответил.

— Скажите главное, г-герр Мисбах, — наконец произнёс он, — какой вы веры? К-католик? Протестант? А может, вы приверженец в-византийской ереси? Или вообще м-мусульманин?

— Я верю, что Господь един и милосерд, — помолчав, ответил Золтан. — О прочем я стараюсь не думать.

Они вошли. Комната была пуста. Золтан постучал по столу костяшками пальцев — никто не отозвался. Он постучал ещё и ещё, и только минуты через полторы из-за занавески показался давешний старик.

— А, это вы, — узнал он. — Проходите, любезнейший. И вы, брат проповедник, проходите тоже.

— Вы прочитали книгу? — без предисловий спросил его Хагг.

— Да, прочёл, хотя и не до конца. Вполне солидный труд. Я буду это печатать.

Золтан посветлел лицом.

— Прекрасно! — выдохнул он. — Я надеялся на это. Каковы условия?

— Обычные, — ответил печатник и посмотрел на тетрадь. — Мы предоставляем бумагу, станок и набираем текст. Переплетаем тоже сами. Думаю, cто книг — вполне достойное количество. Десять получите вы, остальные остаются у нас для продажи. Если хотите — можете выкупить и забрать все оставшиеся экземпляры. Сейчас мы составим договор, а местный нотариус его заверит.

Томас с корзинкой, полной зелени, тишайшим образом стоял в сторонке и рассматривал корешки переплётов на полках. Хагг поймал себя на мысли, уж не выискивает ли тот запрещённые или еретические труды.

— Меня мало интересуют книги, я вполне удовлетворюсь деньгами, — несколько торопливо сказал Золтан. — Одной книги мне хватит с лихвой. Ещё одну я хотел бы передать автору. Итого две.

— Если это не п-покажется наглым, — вдруг вступил в разговор брат Томас, — я хотел бы п-попросить экземпляр и для меня.

— Тогда три, — решил Золтан. — Три книги меня полностью устроят.

— Как скажете, — кивнул печатник, — три так три. За ходите месяцев примерно через пять, а лучше — через полгода, и вы получите свои деньги.

— Полгода? Так долго? — поразился Хагг.

— Процесс печати — хлопотное дело, — со вздохом посетовал типограф и покашлял в кулак. — Раньше, когда книги переписывали от руки, на это уходили годы, а в итоге получалась только одна копия… Заходите через полгода. Это хороший срок.

— Хорошо. Куда мне надо пройти?

Старик опять откашлялся.

— Никуда не надо. Документ составим здесь, контора нотариуса в доме напротив. Правда, есть одна формальность…

Золтан насторожился.

— Какая ещё формальность? — спросил он.

— Ваша рукопись без подписи. — Старикан повернул тетрадь так, чтоб показать безликую, пустую крышку переплёта, а затем открыл первый лист, который так же был девственно чист. — Аноним, — сказал он. — Конечно, можно напечатать и так, но для науки лучше, если на титульном листе будет имя автора. Итак?..

Золтан на мгновение задумался, почесал подбородок и вдруг усмехнулся и поднял бровь, как человек, которому пришла в голову оригинальная идея.

— Пусть будет Фукс [85], — сказал он.

— Инициалы?.. — Печатник взял перо и обмакнул его в чернила.

— Л. Фукс. Этого достаточно?

— Вполне.

Они составили два договора и скрепили их подписями и рукопожатием.

— Я рад, что не ошибся в вас, герр Руж, — сказал Золтан, пряча свой экземпляр в сумку.

— Я не Руж, я Даубманнус, — поправил его печатник. — Мишель Даубманнус. Пьер Руж — это мой компаньон, его сейчас нет. И запомните на всякий случай: Даубманнус, а не Даубманн. Как человек учёный, я предпочитаю латинское написание. Сохраните документ.

Маркитанты подкатили в полдень или около того — две повозки с парусиновым верхом, запряжённые волами, и телега с четырьмя большими бочками, которую тащил изнурённый гнедой лошак. В отношении повозок хозяин корчмы не ошибся. Ошибся он в другом — в количестве солдат. Уж неизвестно, что было тому причиной — пресловутые «лесные братья», мародёры иль другое беспокойство на дорогах, только их сопровождали не «пара солдат», а целый взвод — чёртова дюжина, способная отбиться от серьёзного противника, — ландскнехты и рейтары в красно-жёлтых камзолах. Все пропылённые, с утра уже поддатые, усталые и злые, они ввалились в помещение корчмы, потребовали жратвы, вина и что-нибудь покрепче в дорожные фляжки. В корчме сразу сделалось тесно. Их капитан — валлонский фламандец, разодетый крикливо, как петух, вошёл последним, снял шляпу, отряхнул с неё меловую пыль, а в следующий миг заметил гистрионов.

— Кто такие? — с неудовольствием осведомился он, оглядывая с десяток крепких парней, а также двух детей и кукольника.

— Мы музыканты, господин хороший, — привстав, ответил за всех Рейно Моргенштерн и отвесил лёгкий поклон. Все они как раз заканчивали завтрак и лишь немного не успели разминуться с солдатнёй. Неугомонный Тойфель в этот раз почёл за благо промолчать.

— Какие ещё музыканты? — с подозрением нахмурился вояка.

— Всяческие, — уклончиво ответил Моргенштерн.

— Что вы делаете здесь? У вас есть документы?

— Странствуем. И паспорта у нас есть. Вот, извольте.

Вояка взял одной рукой протянутый им свиток, а другой — кружку с пивом и принялся изучать документ. Карл Барба наклонился к Фрицу и шепнул ему на ухо, тот поспешно закивал, взял девочку за руку и увёл её наверх; среди царивших суеты и сутолоки их уход остался незамеченным. Поэт Йост с безразличным видом смотрел в окно, дудочник ван Хорн неприкрыто рассматривал солдат. Взгляд его синих глаз был безмятежен и глубок; вино в кружке перед ним оставалось нетронутым.