Кукушка

Хозяин таверны выпустил очередной клуб дыма и покачал головой:

— Нет, господин варяг, я их не видел. И не слышал о таких. А вы уверены, что они ехали именно сюда?

— Уверен.

— Я не видел их.

Варяг кивнул и повернулся, вознамерившись уйти, но задержался, услышав за спиной лаконичное «стойте!». Остановились и его спутники.

— Стойте, — повторил кабатчик и вышел из-за стойки, на которую всё это время опирался. При этом раздался пронзительный скрип, и стало ясно (а потом и видно), что у него деревянная нога. — Вы, наверное, хотите идти расспрашивать людей, так? Послушайте моего совета. — Он вынул трубку изо рта, выдохнул дым и продолжил: — Я тоже очень не люблю, когда крадут детей, всё равно будь то цыгане, циркачи или comprachicos, — у меня у самого три дочки (хотя, видит Христос, лучше б их было поменьше) и сын, и я люблю их, как любил свою покойницу жену. Я вдвое старше вас, но мы с вами родственные души. Так вот что я вам скажу. Моя таверна не из лучших, но моё имя — Хейре Сваммердам, меня здесь знает каждая собака, и если уж мне об этом человеке ничего не известно, то вряд ли он вообще тут появлялся, этот ваш кукольник. Если вы начнёте ходить по кабакам и спрашивать, всё может кончиться тем, что он приедет и узнает, что его искали. Узнает и заляжет на дно, как морской кот, и вы не найдёте его, пока на него не наступите. А сейчас вы обежите десять таверн, а в одиннадцатой станете на якорь, потому что пыль, морская соль и пустые расспросы высушат вам глотку. И там вы будете сидеть и пить, и ваше серебро и золото осядет в карманах у Самсона ван дер Воуде или у Брама Бастенакена. А у меня три дочери, и мне надо их растить и выдавать замуж. Вот что я вам предлагаю: оставайтесь у меня. Можете послать двоих-троих ребят — пусть посидят, посмотрят, только никому не говорят, зачем они сидят и смотрят, а сами оставайтесь у меня. А остальных отошлите назад, на корабль. Я пошлю одну из своих дочерей на рыбный рынок, а другую — на зеленной, будто бы справиться о ценах, и они там спросят и узнают, что и как. Это не вызовет подозрений, ведь женщины любят поболтать. Это обойдётся вам в два золотых, но что такое два несчастных золотых для такого отважного морехода, как вы?

Пару мгновений Яльмар созерцал коренастого одноногого кабатчика, потом расхохотался и хлопнул его по плечу, едва не сбив при этом с ног (вернее, с «ноги»).

— Клянусь Оди… то есть что я говорю! Христос свидетель, ты прав, я так и сделаю, коль ты не обманешь, — воскликнул он. — А у тебя голова варит! Небось не первый раз проворачиваешь такие делишки?

— Всё упирается в карман, — с усмешкою ответил кабатчик и похлопал себя по этому самому карману. — Вы же мне всех посетителей распугали, а должен же я поиметь с вас какую-то выручку! А кто б я был, когда б не чуял, где можно поживиться? Никак не Хейре Сваммердам. Лет двадцать — двадцать пять тому назад я был самым удачливым контрабандистом на всём побережье, а моя фелюга самой быстрой лоханью в округе, если не считать таможенных люггеров. Ни одна чиновничья тварь не могла поймать меня за руку. Если б не проклятый порох, я бы плавал до сих пор. С местными я ладил. Но когда береговая служба отошла испанцам, всё переменилось. Нынче гёзы прогнали их к чертям, а тогда у них на куттере был фальконет, они не понимали по-фламандски и без разговоров начинали палить во всё, что движется, а я не успел спустить парус, и мне оторвало ногу шальным ядром. Цирюльник спас мне жизнь, но оторванное не пришьёшь.

— Да. Незавидная судьба, — согласился Яльмар, усаживаясь за стол. Шепнул пару слов стоявшему рядом Сигурду, тот кивнул и остался, остальные удалились.

— Я не жалуюсь, пожал плечами старый мореход. — Наверное, это был знак свыше, что пора завязывать. Да и денег в аккурат хватило, чтоб купить таверну и осесть. Так что же будете вы есть? У меня есть жаркое из молодого козлёнка и угри. Хорошие угри, без запаха тины.

— Неси!

— А пить что? Пиво? А то есть ещё вино и женевер [84], — посоветовал кабатчик. — Вино дрянное, потому как местное, а вот женевер весьма хорош! Рекомендую. Мой приятель Are Груневельд, сын мамаши Венте, гонит вполне приличный спирт. Только в последнее время нехватка сырья — зерно вздорожало. Он пробовал гнать самогон из чего-нибудь другого, даже из земляного масла, только плохо получилось — гореть горит, а пить противно. Он перегнал пять бочек, плюнул и забросил. Стоят в подвале. Может, пригодятся для чего. Не нужно вам?

— Нет уж, не надо, хватит с нас пока что пива. А впрочем, так и быть, уговорил: тащи свой женевер! И чего-нибудь закусить. Если нам понравится, будем приходить сюда харчиться всей командой. Благо, ходить недалеко.

— А если не понравится?

— В лоб дам, — добродушно бросил Яльмар. — И твой гроб очень быстро тебе пригодится.

— Понял, — так же добродушно отозвался Хейре Сваммердам.

Он удалился, вскоре вернувшись с двумя большими кружками, полными пива, блюдом козлятины, поджаренной с сыром и капустой, и с зеленой кубической бутылкой, полной опасного бесцветного зелья, пахнущего сивухой. Яльмар взял бутылку, критически посмотрел её на свет, отколупнул сургуч, выбил пробку, зажал ладонью горлышко, встряхнул несколько раз, отхлебнул и закашлялся. Жидкость впивалась в горло, как колючка, потом сразу начинала бродить в желудке в поисках выхода. Глаза варяга вылезли из орбит.

— Забористая штука! — выдохнул он, передавая бутылку Сигурду, чтобы тот тоже мог «причаститься». — Давненько я такого не пивал. Отнесём её ребятам. Ночи ещё холодные.

И они принялись за закуску.

Так они сидели довольно долго, разговаривая с кабатчиком о том о сём. Ближе к вечеру явилась старшая дочь с корзинкой угрей и покачала головой в ответ на молчаливый взгляд отца, потом пришла средняя и тоже покачала головой: никто из горожан не слышал ни о кукольнике, ни о бродячих музыкантах, а если даже слышали, молчали.

— Что ж, раз так, то мы пойдём, — сказал Яльмар.

— Придите завтра, посоветовал им кабатчик. — Когда кого-то ищешь, то всегда полезнее сидеть на месте, чем ходить.

— Да неужели? — Яльмар поднял бровь.

— Истинная правда! Не будь я Хейре Сваммердам. Судите сами: ежели сидишь, всегда есть шанс, что тот, кого вы ищете, однажды пройдёт мимо вас. А если и вы, и он всё время будете бродить, то далеко не факт, что вы с ним встретитесь.

— Разумно, — признал Сигурд, впервые за весь день открывший рот, чтобы что-то сказать.

На кнорре всё было без перемен. Прилив поднял корабль и потащил его вперёд, на берег, но экипаж предусмотрительно завёл два якоря, и кнорр качался на плаву. С борта перебросили на берег два связанных весла, по которым Яльмар и Сигурд забрались на палубу. Темнело. В небе уже высветился толстый серп Луны и маленькая звёздочка Венеры. Город осветился окнами, на судах зажгли фонари. Как раз при появлении Яльмара кормчий Харальд тоже зажёг масляный фонарь и теперь прилаживал его на особый крючок.

— Какие новости? — спросил он, обернувшись. Вся дружина молча ждала ответа.

— Будем ждать, — лаконично бросил Яльмар.

— Сколько?

— Сколько потребуется.

Он ждал роптания и недовольных возгласов, однако в этот раз никто не стал ворчать — стоять в порту всегда приятнее и проще, чем грести неведомо куда. Пока мореходы закусывали и разворачивали меха и одеяла, Яльмар молча прошёл на корму и там остановился, созерцая гавань, серебрящуюся лунными бликами. Помои, трюмная вода, отбросы превратили дельту Мааса в большую сточную канаву, но сейчас, под вечер, это не было так заметно. Работа не прекращалась ни на минуту. Со всех сторон тянуло рыбой, жжёной ворванью, мочой и дымом от кузнечного угля. Яльмар стоял и смотрел, как снуют взад-вперёд люди и лодки, как идёт погрузка, и не сразу заметил, как сзади к нему подошёл Сигурд.

— Мы найдём её, — сказал он негромко.

Яльмар вздрогнул. Обернулся.

— Порой мне кажется, ты читаешь мои мысли, — сказал он. Светловолосый гигант усмехнулся. Шрам превратил его улыбку в кривой оскал.