Ночь шрамов

– Значит, они его нашли, твоего отца.

Девушка сложила руки.

– Значит, ты будешь на церемонии Прощания, – добавил Дилл.

– Если бы я могла отказаться, – ответила Рэйчел и отвернулась.

– Но…

Она уже шагала по направлению к двери.

– Подожди! – позвал Дилл, махнув книгой. – Ты говорила о бое на мечах, о ядах… – На самом деле ему до этого было мало дела, но он не собирался так легко отпускать девушку; у Дилла была целая куча вопросов, которые кипели и бурлили, словно зелье в котле. – Если ты должна…

Она остановилась посреди комнаты, вытащила из сумки на ремне небольшую склянку и бросила ее Диллу.

– Хочешь узнать про яды – просто выпей, – сказала Рэйчел и вышла.

Дилл застыл на одном месте, пытаясь удержать в руках пузырек, книжку и ключ, а в голове – налетевшие роем мысли. Его дурачат? Почему наставником назначили спайна? Почему первый день его службы должен был омрачить кто-то из убийц храма? Еще хуже – почему его должен учить кто-то из Убийц храма? Они же не ученые. Они и не солдаты в полном смысле этого слова. Крадущиеся по ночам! Что люди подумают. Пальцы так сильно сжали ключ, что зубцы впились в ладонь.

Только не потеряй ключ.

Боги внизу, он же архон храма, а не ребенок. Дилл свернул цепочку и бросил ключ на каминную полку, пузырек и книга заняли свое место рядом. На стене сидела крохотная улитка, которую он раньше не заметил. Дилл щелкнул по ней пальцем и услышал, как панцирь срикошетил от дальней стены.

– Ублюдки!

Он пнул сапоги, выругался и начал натягивать их до того, как надел штаны. Брюки оказались велики, и на нужном месте их удерживал только пояс. Рубашка стянула крылья, а ремни только мешали – было совершенно непонятно, как же их застегнуть. Дилл оставил половину ремней просто висеть – кому какая разница? Все равно никто не увидит их под мундиром. Мундир был сшит из плотной ткани, и влезть в него оказалось труднее всего. Безрукие церковные портняги опять безуспешно попытались подогнать костюмчик под его крылатую спину. Попробовали бы они сами поносить это тряпье.

Закончив одеваться, Дилл глубоко вдохнул и приложил все силы, чтобы переменить пульсирующий желтый цвет глаз на полагающийся серый. Наконец он осмотрел себя с ног до головы.

На мундире были видны мокрые следы улиток, одна серебряная пуговица оказалась бесследно утерянной. Сапоги были велики и, кажется, слегка поношены, на помятых брюках висели клочья паутины.

Дилл выглядел полным дураком.

– Я архон храма, – сказал он стеклянному изображению своего предка, но лучше от этого себя чувствовать не стал.

Затем архон снял меч и быстрым движением сунул в ножны. Что с того, что отколот кончик? Может быть, это неподходящий меч для спайна, может быть, не самый лучший меч, но он однажды принадлежал Кэллису, и этого уже вполне достаточно. Мальчик нежно дотронулся до замененной рукоятки. А эта убийца просто завидует. Дилл снял с рукава перышко, смахнул с мундира невидимую пыль и, гордо положив руку на рукоять меча, отправился на свою первую церемонию.

Через минуту он вернулся за ключом.

4. Оружейник

Город молча уступал дорогу печальному путнику. Толпа на Мясном рынке Яблочного перекрестка расступилась, купцы замолкли, торгаши и слуги, жонглеры и шуты отошли в сторону, даже нищие прекратили свои жалобные стенания и опустили жестяные кружки. Может быть, дело было в его росте или в избитом, окровавленном лице. Неттл уверенно прошел мимо притихших прохожих, огромные кулачищи будто выбирали себе жертву. И он наверняка уложил бы любого, кто не сообразил бы вовремя увернуться.

Неттл возвращался домой, в Лигу, он хотел скорее забыться в обществе бутылки, но ноги сами привели его в восточный район Веселых ворот, к мастерским оружейников.

Чтобы поддержать тяжелые каменные кузницы, здесь навешали гораздо больше цепей, чем где бы то ни было в Рабочем лабиринте. Никакого порядка нельзя было проследить в запутанных узлах и переплетениях. Кузницы, что работали здесь, сами отливали и закрепляли цепи, спаивали новые соединения и укрепляли старые. Господину Неттлу пришлось с трудом перелезать через металлическую паутину. Огромные скобы размером в руку соединяли две цепи или держали звенья там, где разошелся старый сварной шов. Гигантские колья были вбиты прямо в мостовую или в стены домов. Иногда брусчатки и вовсе не было видно, и приходилось пробираться по грудам металлолома. Запутанные в узлы цепи раскачивались и стонали от малейшего дуновения ветра – их печальная песня улетала в глубину черной бездны под городом.

Улица Черных легких недаром получила свое имя. Грязный слой сажи скрывал кирпичную кладку зданий. Стоило только вдохнуть, и на зубах скрежетала угольная пыль, а слюна становилась совершенно черной. По обе стороны дороги расположились кузницы. Из бесчисленных труб в стенах валил горячий серый дым и бурлящим колпаком накрывал всю улицу. Ржавые вывески над воротами беспрестанно качались и скрипели, хотя воздух был совершенно неподвижен. Солнце едва успело рассеять утренний туман, а здесь уже вовсю кипела работа. По улице Черных легких протекал бесконечный поток носильщиков, перетаскивавших уголь, дрова и тяжеленные телеги, груженные металлоломом. Мостовая дрожала под тяжелыми шагами их сапог. Впереди предстояла Ночь Шрамов, и рабочий люд спешил встать пораньше, чтобы как можно больше успеть сделать за день, до заката солнца.

Звенели железо и сталь, выли плавильные горны, скрежетали совки. Тут пахло сажей и потом. Молоты стучали по наковальням – раз, два, три! Господину Неттлу с трудом удалось растолкать носильщиков, протиснуться сквозь нависшие цепи и нырнуть в одну из низких дверей на правой стороне улицы.

Двое с раскрасневшимися от жара лицами нагружали уголь в огромную печь. Третий сгорбился над наковальней и стучал молотом по раскаленному лезвию меча.

– Что? – прокричал он, не разгибая спины.

– Я хочу сторговаться, – ответил Неттл.

Не прерывая работы, кузнец бросил на незнакомца быстрый взгляд.

– Что на что?

Неттл объяснил. Кузнец только фыркнул:

– Следующая дверь.

Вслед пришельцу раздался громкий смех.

И так за каждой дверью: у каждого горна встречал он один и тот же хмурый взгляд. И каждый раз его провожал смех, который, словно чума, перебирался из кузницы в кузницу, и непременный совет: «Следующая дверь!» Во всех мастерских не давали больше четырех монет за нож и тем более отказывались обменять на него то, что просил незнакомец. Когда он добрался до конца улицы, череп раскалывался от звенящего в голове смеха и лязга металла.

Улица Черных легких обрывалась прямо в пропасть там, где заканчивались цепи. Все здесь могло провалиться в бездну через неделю, а может быть, через десять лет. Хотя иногда такие улицы годами грозили катастрофой, а населявший их народ попросту продолжал заниматься своим ремеслом. Гниющие горы мусора застряли в канавах, куда их намыло дождем. Последняя кузница расположилась в совершенно невероятной конструкции из цепей и досок, переплетенных и накрепко перевязанных толстенными веревками и канатами, и по форме напоминавшей громадный металлический костер. Покосившаяся дверь была заставлена ящиками, так что господину Неттлу пришлось приложить немало усилий, прежде чем ему удалось добраться до входа.

Разбитая наковальня держалась на подпорке из каменной плиты. Кузнец склонился над ней и стучал огромным молотом по длинному куску раскаленного железа с силой, которая легко могла бы обрушить в пропасть всю улицу. Он был слишком стар для кузнеца, узловатые мышцы иссохли, на морщинистом лице за долгие годы скопился несмываемый слой копоти и сажи. В свете печи казалось, что с лица его слезла кожа и оно покрылось ржавчиной. Когда тень вошедшего упала на кузнеца, тот поднял голову.

– Видно, у тебя денег маловато. Сюда не приходят те, кто может расплатиться с другими. Они думают, что мне мозги перекосило не меньше, чем этот сарай.