Нежная королева (Хельви — королева Монсальвата)

— Лихорадка? От чего? — вспылила старуха.

— У нас сыро. — промычал второй. — А может его крысы покусали. Там ведь крысы, мадам.

Этгива взвизгнула, схватила у тюремщика из рук факел и запустила им в темный угол далеко за ложем узника. Раздался писк и топот множества мелких ножек. Человек на соломе застонал, его всклокоченная голова дважды метнулась из стороны в сторону. Старая королева наклонилась над ним. Теперь при свете догорающего на полу факела она хорошо видела того, к кому пришла.

Действительно, сын говорил ей правду: лорд Деми изменился и не в лучшую сторону. Сейчас она не была даже убеждена, что ее рассуждения верны в самом главном звене. Сможет ли этот мешок с костями, сотрясаемый лихорадкой, хоть на минуту приковать к себе внимание королевы Гранара? Говорят, она красивая, уверенная в себе женщина, которая не испытывает недостатка в поклонниках.

Этгива склонилась ниже над узником и тростью убрала с его взмокшего лица спутанные пряди волос. Лицо Харвея осунулось и подурнело, но… — королева удовлетворенно щелкнула пальцами — в нем по-прежнему было что-то, черт возьми, она сама не знала что!

— Мы починим тебя, мальчик. — усмехнулась Этгива. — Что ты там бормочешь?

Лорд действительно бредил. Воспаленные глаза Харвея были широко открыты, но не видели королевы, сухие потрескавшиеся губы шевелились. Казалось, он сейчас пребывал где-то очень далеко.

Над Винейским заливом вились чайки. Холодный северный ветер доносил запах дегтя от Плаймара и сминал рябью зеленую грязную воду у верфей. Не было слышно ни привычного пения пил, ни грохота и брани, обычно оглашавших в этот час предместья столицы. Все побережье, казалось, вымерло и лишь кое-где попадались сопливые грязные дети, игравшие в пыли да дряхлые всеми забытые старухи, сидевшие на завалинках возле облупленных домов. Весь город, да что там город, — все предместья и деревушки, прилепившиеся к дороге на север, высыпали встречать победоносного Харвея лорда Деми герцога Западной Сальвы и его славных морских волков.

Плотная серая толпа облегла обочины и приглушенно гудела, глядя, как из далека приближается слабое облачко пыли и слышится нестройное, но радостное «ура» тех, мимо кого уже проезжают герои. Вот передовые всадники поравнялись с рядами встречающих, и в воздух полетели шапки, клетчатые платки. Отцы подбрасывали малышей, женщины вставали на цыпочки. «Смотри, сынок, это наш спаситель!» «Где? Где?» «На белом жеребце?» «Ура победоносному Харвею!» «Да здравствует лорд Деми!» Ну и остальные, конечно.

Лорд Харвей ехал впереди на белом, как морской прибой, скакуне, захваченном им вместе с другими трофеями на флагмане фомарионской эскадры. Он не знал, что именно этого жеребца по кличке Пенка король Арвен послал в подарок своей царственной кузине королеве Гранара. Но если б и знал, что ж с того? По праву победителя, лучший трофей принадлежал ему.

Не знал Деми также и того, что мощная армада фомарионских кораблей вышла в Винейский залив вовсе не затем, чтоб бомбардировать Плаймар. Она направлялась далеко на юг, в Мальдагран, чтобы помочь гранарцам в новом столкновении с Фаррадом. Этого пока не знал никто, и жители прибрежных деревень, холодея от ужаса, наблюдали, как навстречу грозному флоту самого короля Арвена вынырнула из скал гребная эскадра адмирала Деми и, используя противный фомарионцам ветер, на голову разгромила их в кровопролитном четырех часовом сражении.

На губах молодого герцога играла счастливая улыбка. Он едва сдерживался, чтоб не сорвал с головы шлем и не начать махать им в воздухе. Но это было бы неприлично. В Беоте не принято так откровенно выражать свои чувства. Сдержанность — признак благородного человека. Бог с ней, с чернью. Она имеет право орать от восторга. Но как Харвей сейчас завидовал простолюдинам! Все, на что он сам мог отважиться, это слегка помахивать в воздухе рукой, затянутой в черную перчатку. А хотелось подхватить кого-нибудь из босоногих мальчишек, бежавших за его лошадью, посадить перед собой в седло и пустить коня галопом. Но это не по-беотийски.

Черт возьми! Если б он был чистокровным беотийцем, плевал бы на все правила. Но в том-то и дело, что лорд Деми беотийцем не был, и про каждый его неверный шаг говорили: сколько волка не корми… сальв всегда останется сальвом… Да, останется сальвом! Деми ненавидел себя за это, потому что в глубине души сознавал подобный упрек — правда. Правда хотя бы в том, как его сейчас захлестывали чувства, и Харвею было от этого невыносимо стыдно.

Но счастье казалось больше стыда, и Деми радостно кивал головой в обе стороны. Наконец-то, он стал для этих людей своим и навсегда смыл с себя и своего рода пятно позора, наложенное сумасшедшей авантюрой отца. Ради призрачной мечты восстановления великого Монсальвата герцог Алейн разорвал присягу беотийской короне, несмотря на то, что Западная Сальва вошла в ее состав 500 лет назад и с тех пор ее владыки верно служили государям Плаймара. Но на родине у Харвея все еще помнили о старине, помнили и тяготели к раздробленным сальвским королевствам больше, чем к неродному Беоту. Когда же Рэдрик Красная Шея сумел освободить свою страну от власти Фаррада и мечта о возрождении Монсальвата казалась такой близкой, Алейн изменил присяге и ушел под руку к своему другу королю Гранара.

Они сражались вместе и вместе проиграли. Рэдрик смог удержать Гранар, а лорд Деми проиграл битву у крепости Гуарх и был привезен в Беот в деревянной клетке.

Король Дагмар велел привести к себе семилетнего сына своего врага и сказал ему:

— Твой отец изменил клятве и наказан. Он больше не герцог Западной Сальвы, вот его цепь. Она твоя. Теперь ты должен принести мне присягу.

— Если мой отец поступил так, — ответил Харвей, весь трепеща перед лицом своего грозного государя, — значит у него были причины. И я не могу без его согласия принять герцогский титул.

— Ну что ж. — с безразличием сказал король. — Твой отец — преступник. Я могу помиловать его, а могу казнить. Предательство герцога поддержали все жители Западной Сальвы. Что делать с мятежниками? Тебе решать.

Сейчас Харвей понимал, как отвратительна была эта игра… После присяги ему разрешили свидание с отцом. Низложенный лорд Деми сидел, прикованный к стене, и грустно смотрел на сына.

— Ты правильно поступил. — сказал он. — У тебя не было другого выхода. А сейчас уходи, я не хочу тебя больше видеть.

Теперь, по прошествии 20 лет, Харвей не осуждал отца. Он понимал, что сам, своей рукой перечеркнул дело его жизни. Вскоре герцог Алейн умер в заточении, так и не дождавшись суда. Говорят, такова была тайная воля короля Дагмара. Но это ведь только говорят…

С тех пор жизнь Харвея оказалась отравлена тонким ядом всеобщего недоверия. Его считали предателем, сыном предателя. Потенциальным мятежником, уже благодаря месту, которое он занимал. Никто не называл молодого Деми своим: ни беотцы, ни жители Западной Сальвы. Для них он был отрезанный ломоть, ничтожный сын их великого и славного герцога, служивший ненавистному Беоту. Даже в Морском корпусе, где Харвей был первым, его очевидный талант признавали сквозь зубы, словно учили будущего врага и не могли радоваться успехам.

Но теперь все было позади: и неприязнь, и недоверие. Славный род Деми вновь занял подобающее ему гордое место. Беотийский флот нанес сокрушительное поражение вековечному врагу — королю Фомариона, хотевшему разорить мирное побережье Винейского залива и сжечь Плаймар. Так, во всяком случае думали все, и Харвей был не исключением. Гордая радость заливала его сердце, он оглядывался на своих соратников, на людей, махавших шляпами по обочинам дороги, и везде встречал восторженные преданные лица.

«Да здравствует Харвей!» «Слава победоносному Деми!!!»

Кавалькада всадников уже въезжала в украшенный флагами центр города. На сердце было легко и весело. Ветер раскачивал железные вывески на домах и трепал потемневшие самодельные штандарты, которые каждый беотиец считал своим долгом воткнуть у себя на крыше.