Краснокожий пророк

Это было еще до того, как Лживый Рот Гаррисон застрелил Пукишинву прямо на глазах у Лолла-Воссики. Такумсе тогда был на охоте, в дне ходьбы к северу, но он ощутил случившееся убийство, словно ружье выстрелило у него под ухом. Когда белый человек творит магический знак или заклинание, Такумсе чувствует неприятный зуд под кожей, но когда бледнолицый убивает — будто нож вонзается в сердце.

Рядом с ним находился другой его брат, Метава-Таски, и, повернувшись, Такумсе спросил его:

— Ты слышал?

Глаза Метава-Таски расширились. Он ничего не ощутил. Но даже в те годы, даже в том возрасте — ему и тринадцати не исполнилось, — Такумсе не сомневался в себе. Он чувствовал. Он не ошибся. Произошло убийство, и он должен спешить к умирающему человеку.

Он бежал первым. Его слияние с лесом и землей было абсолютным — такое в древние времена было доступно каждому краснокожему. Ему не нужно было думать, куда поставить ногу; он знал, что корни под его ногой размягчатся и прогнутся, листья покроются влагой и не зашуршат, ветви, откинутые в сторону, сразу вернутся на старое место, не оставив и следа, что он здесь прошел. Белые люди любили бахвалиться — мол, они умеют двигаться так же бесшумно, как краснокожие. Некоторые из них действительно умели — только им приходилось идти медленно, осторожно, оглядывая землю впереди себя, огибая кустарники. Они понятия не имели, что краснокожий практически не задумывается об этом — он и так движется совершенно бесшумно.

Стремительно мчась через леса, Такумсе не думал о том, куда поставить ногу, не думал о себе. Его окружала зеленая жизнь лесной страны, и в сердце ее, прямо у него перед лицом, все усиливаясь, вращался черный водоворот, засасывающий туда, где живая зелень была прорвана, как рана, чтобы пропустить сквозь себя убийство. Вскоре и Метава-Таски ощутил водоворот. Выбежав на поляну, они увидели лежащего на земле отца с развороченным от выстрела лицом. А рядом, молча и ничего не видя вокруг, стоял десятилетний Лолла-Воссики.

Такумсе нес тело отца на плечах, как тушу оленя. Метава-Таски вел Лолла-Воссики за руку, иначе мальчик отказывался сдвинуться с места. Мать встретила их скорбными рыданиями, ибо она тоже почувствовала смерть, правда, пока не вернулись сыновья, не знала, что погиб именно ее муж. Мать веревками примотала тело мужа к спине Такумсе, после чего он забрался на самое высокое дерево в округе, отвязал погибшего отца и привязал его к самой высокой ветви, до которой только смог дотянуться.

Он мог бы выбиться из сил и случайно выронить тело — дурнее знака не придумать. Но Такумсе не выбился из сил. Он привязал отца так высоко, что солнце касалось его лица круглый день. Птицы и насекомые будут питаться его плотью; солнце и ветер иссушит его; дождь смоет останки на почву. Таким образом Такумсе возвращал отца обратно земле.

Но что было делать с Лолла-Воссики? Он ничего не говорил, не ел, если его насильно не кормили, и, если бы его не водили за руку, он бы всю жизнь просидел на одном месте. Мать страшно перепугалась, увидев, что произошло с сыном. Она очень любила Такумсе — ни одна женщина в их племени не испытывала таких чувств к собственному ребенку, — но Лолла-Воссики она любила больше. Множество раз она рассказывала всем, как малыш Лолла-Воссики в первый раз закричал, — это случилось во время зимы, когда воздух становится особенно злым и кусачим. Он плакал и плакал, его было не остановить, как ни укрывала она малыша медвежьими и бизоньими шкурами. Наконец он немного подрос и сам смог объяснить, почему он все время плачет. «Пчелы умирают», — сказал он. Вот каким был Лолла-Воссики, единственный шони, способный ощущать смерть пчел.

Вот каким был тот мальчик, что стоял рядом с отцом, когда полковник Билл Гаррисон пристрелил Пукишинву. Если уж Такумсе, находившегося в целом дне пути от места, где разыгралась трагедия, это убийство пронзило как нож, что же ощутил Лолла-Воссики, который стоял совсем рядом и был куда более чувствителен, чем старший брат? Если зимой он оплакивал умирающих пчел, что он почувствовал, когда бледнолицый у него на глазах застрелил его отца?

Прошло несколько лет, прежде чем Лолла-Воссики снова заговорил, но огонь покинул его глаза, он не замечал ничего вокруг. Глаз он потерял совершенно случайно — споткнувшись, он упал на торчащую из земли обломанную ветку куста. Он споткнулся и упал! Да с кем из краснокожих такое случалось? Лолла-Воссики перестал чувствовать землю; он стал глух и слеп, как бледнолицый.

«Хотя, может быть, — подумал Такумсе, — в его ушах до сих пор звучит далекий ружейный выстрел, и из-за этого постоянного грома он ничего теперь не слышит; может быть, старая боль по-прежнему мучает его, и он не ощущает движение живого мира». Боль постоянно терзала его, пока первый глоток виски не научил Лолла-Воссики, как избавляться от мук.

Вот почему Такумсе никогда не бил Лолла-Воссики за то, что он пьет, хотя немилосердно избил бы любого шони, даже своих братьев, даже старика, если б увидел, что тот сжимает в руках чашку с отравой белого человека.

Но бледнолицые не догадывались, что видят, слышат и ощущают краснокожие. Белый человек принес смерть и опустошение в эту страну. Белый человек рубил мудрые старые деревья, которые могли бы многое поведать, срезал молодые деревца, у которых столько лет жизни было впереди, и никогда не спрашивал: «Согласишься ли ты стать хижиной для меня и моего племени?» Он лишь рубил, пилил, выкорчевывал, жег — это есть образ жизни белого человека. Он берет у леса, берет у земли, отнимает у реки, но ничего не дает взамен. Белый человек убивает животных, которые ему не нужны, животных, которые не причиняют ему никакого вреда; зато если проснувшийся от зимнего голода медведь случайно задирает одного-единственного молоденького поросенка, белый человек выслеживает и в отместку убивает зверя. Бледнолицые не способны ощутить равновесие земли.

Неудивительно, что земля ненавидит белого человека! Неудивительно, что вся природа земли восстает против него — хрустит под ногами, ломается, кричит краснокожему: «Здесь стоял враг! Здесь прошел чужак, через эти кусты, поднялся вон по тому холму!» Бледнолицые любили подшучивать, мол, краснокожий способен обнаружить след даже на воде, после чего смеялись, будто на самом деле этого не может быть. Может, может, ибо, когда бледнолицый проходит по реке или озеру, спустя долгие часы вода булькает, пенится и громко шумит после этого.

И вот Рвач Палмер, торговец отравой, коварный убийца, стоит, напуская свой глупый огонь на седло белого собрата, и думает, что никто его не видит. Ох уж эти бледнолицые с их жалкими способностями-дарами! Ох уж эти бледнолицые с их заклинаниями и оберегами! Неужели они не знают, что их колдовство способно отпугнуть только неестественное? Если придет вор, понимающий, что поступает неправильно, то добрый сильный оберег разбудит внутри него страх, и он убежит, вопя во все горло. Но краснокожий не может быть вором. Краснокожий принадлежит этой земле. Для него оберег всего лишь холодное место, возмущение в воздухе, не более. Для него скрытый дар подобен мухе — жжж-жжж-жжж. По сравнению с этой мухой сила живой земли — сотня ястребов, которые кружат в небе, наблюдают.

Такумсе проводил взглядом возвращающегося в форт Рвача. Вскоре Рвач в открытую начнет торговать своим зельем. Множество краснокожих, собравшихся здесь, опьянеют. Поэтому Такумсе останется и будет наблюдать. Ему вовсе не обязательно говорить. Достаточно, чтобы его видели, и тогда те, в чьих сердцах еще жива хоть какая-то честь, повернутся и уйдут, не выпив ни капли огненной воды. Такумсе пока что не вождь. Но с ним нельзя не считаться. Такумсе — гордость шони. Прочие краснокожие из других племен должны сравнивать себя с ним. Краснокожие, поклоняющиеся виски, сжимаются изнутри, когда видят этого высокого, сильного мужчину.

Он подошел туда, где стоял Рвач, и своим спокойствием утихомирил порожденные бледнолицым возмущения. Вскоре жужжащие, разозленные насекомые успокоились. Запах торговца огненной водой развеялся. Снова вода принялась обнимать берег с прежней монотонной песней.