Обретение (СИ)

– Это наставник Борегаз. Ты уже достаточно взрослый, чтобы учиться, – сказал он мне размеренным, монотонным голосом. – Завтра приступишь.

– Папа! – пискнул я, обрадованный его приходом. – А...

– Завтра приступишь, – прервал меня отец и вышел вон.

Я до сих пор хочу у него спросить: «А где мама?».

Как я понимаю теперь, наставник Борегаз не был злым человеком – он был просто-напросто старый ходячий абак. Любое лишнее движение, любую эмоцию он изгонял из своих уроков бамбуковым стеком, не оставлявшим следов, но долго отзывавшимся болью. Уже через неделю занятий математика, законодательство империи и прикладная экономика доводили до ужаса. Я ненавидел их и его, но ни слезы, ни капризы, ни мольбы не поколебали железную волю отца. Раз в месяц он вызывал меня в свой кабинет, чтобы вложить знания об устройстве общества, в котором придется жить, взаимоотношениях родов, кланов и семей. Эти лекции повергали меня в еще большее уныние и убивали всякий интерес – мир отца был несправедлив к людям.

Зато вечерами я пробирался в павильон отцовских наложниц или покои сестер, где всегда звенела музыка, лились песни, декламировались стихи. Там пахло цветами, шуршалось шелками, там нежно качали в сладких объятиях. С увлечением я слагал корявые вирши, танцевал и проказничал, фальшивил на лютне и достаточно прилично рисовал.

Отец, скорее всего, знал о моих вечерних походах – мало что в доме укрывалось от его ока – но запретов не следовало. Зато сразу после празднования пятнадцатилетия меня поставили перед фактом помолвки с девчонкой из семьи Туркис. Кланы торговцев! Презренные денежные мешки: «перенасыщение рынка», «недополученная прибыль», «транспортные издержки»... Сочащийся сарказмом голос отца убил в зародыше все протесты: «Ты бестолковый позор рода Иса. Из тебя не получится хорошего финансиста или чиновника, а плохие нам не нужны. Семья позаботилась о том, чтобы ты не окончил дни в нищете. Возможно, жизнь в торговом клане сможет привить тебе чувство долга...».

Я чувствовал себя загнанным в угол, откуда готов был накинуться на любого, кто помешает жить по велению души. Тот последний разговор с отцом, что вспомнился недавно, был отчаянным рывком в борьбе за обретение свободы. И, энергично размазывая копоть по балкам кухни «Дома в камышах», я ничуть не жалел об его итогах.

– По-моему, стало еще грязнее, чем было... – сквозь пелену усталости донесся веселый голос Учителя Доо.

Я оглядел черные потеки на беленых стенах и в сердцах швырнул тряпку в ведро. Собственный гнев застал врасплох – слишком много воспоминаний и прозрений испытано за последнее время. Раздражение копилось, и снять его не могли даже интенсивные тренировки, а монотонный труд утомил гораздо больше, но не отвлек от дум. Уйма времени и сил потрачены на отмывание, а вместо чистоты и свежести – кляксы и потеки копоти на стенах! Будто злой шутник намалевал небрежно картину...

Картину! Я выхватил из очага кусок древесного угля и ринулся к стене. Если на этом потеке четче прорисовать прорезь листа и украсить зонтиком акации ... если этой прозрачной вуалью будет окутана тонкая фигура... если паланкин... и грозная стража... Вскоре я, совершенно обессиленный, оглядывал изображение процессии змей-оборотней в церемониальных одеяниях, шествующей от очага к дверному проему кухни. Паланкин покоился на крепких плечах носильщиков, а восседала в нем небесной красоты девица, прикрывающая лукавую улыбку шелковым платочком. Рядом на подушках резвился щенок чичихуа, растрепанный, словно бутон хризантемы. Стражники, закованные в тяжелые латы, несли штандарт неведомого мне рода, герб которого представлял собой стилизованную драконью лапу, а древко венчали девять хвостов ящериц. Замыкали процессию родовитые горожане, одетые в тяжелые парадные одежды, заложенные прихотливыми складками. Жители не нашего города, не нашего народа, не нашего мира... Фреска – а это была именно она, настоящая! – слабо пульсировала, фигуры извивались, внушали трепет восторга и страх перед мощью... но уже никто не посмел бы сказать, что эти стены грязны. Лучшая моя работа!

– Вообще-то их можно было просто отмыть, – тихо заметил Учитель Доо, положив руку мне на плечо. – Не стоит блохе рубить голову топором, Аль-Тарук. Я еще не понял, какую из нитей изнанки ты сейчас подцепил к нашему пространству, но нужно быть вдвойне осторожным, имея такой дар... Да... давно у меня не было учеников, творящих будущее и не способных справиться с настоящим... Иди отдохни, мне снова надо подумать.

После легкого ужина, который Учитель Доо приготовил без моей помощи, он объявил вместо десерта:

– Пора заняться фетчем. Выбора у тебя нет совсем, твой магический рисунок на стенах кухни, к добру или худу, уже стал хранителем места. Так что будет тебе личный хранитель...

– И нужен он мне, как мокрая петарда... – благодушно улыбнулся я. – Ну зачем мне хранитель, Учитель Доо?

– Ты не знаешь, зачем? – картинно изумился тот. – Да хотя бы затем, чтобы уберечь от импульсивных поступков или смягчить их последствия. Тебе нужен очень сильный хранитель, мой юный друг, иначе не доживешь и до вручения следующей шпильки, – его палец-сосиска снова уставился в мой левый глаз, – причем исключительно по собственной неосмотрительности.

– Мне ее, может, никогда и не вручат... – пробурчал я. Вчерашние опасения вновь очнулись от спячки.

– А вот на это надеяться не стоит, Аль-Тарук. Таких, как ты, не оставляют бродить на свободе и делать все, что взбредет в их дурную голову. Такие, как ты, приносят своим семьям вечную славу... или вечный позор. Пошли-ка в сад, мой юный друг.

Мы обнаружили фетча под старой ивой. Мешок не прыгал по кустам, как обычно, и лишь с трудом зашевелился навстречу нашим шагам. Алые кляксы расплывались по полупрозрачному студню, казалось, потерявшему цвет. Мне стало жаль несчастную нежить – ей явно было нехорошо.

– Возьми его на руки и держи при себе, – тихо подсказал Учитель Доо, – он перестал подпитываться энергией дома и может погибнуть.

– А может, пусть гибнет? – так же тихо предложил я, не решаясь прикоснуться к медузообразной субстанции. – Может, от этого будет всем только лучше?

Учитель гневно сверкнул глазами и рявкнул:

– Не тебе решать. Быстро взял!

Как подброшенный пинком, я подхватил фетча с земли... он приник к шраму от укуса и замурлыкал. Студенистая оболочка лохмотьями сползла в траву, и пальцы мои обнял маленький синий котенок с алыми глазами... в моих же перчатках на лапах. Он сладко вздохнул и растворился в ладони, окутав ее слабым сиянием.

Учитель Доо удовлетворенно улыбнулся:

– Выпускай его в наш мир каждый день. Общайся, играй, ласкай. Чем больше внимания и сил ты ему отдашь – тем больше получишь взамен... может быть, даже частицу мудрости иного мира. Через месяц-два он уже сможет материализоваться сам. Все у тебя получится, мальчик.

С той самой минуты мы с Хранителем Сию больше не расставались.

Утром я проснулся раньше обычного и вспомнил, что так и не заглянул в принесенную Пиккья посылку. Ладонь зудела напоминанием о Хранителе. Я выпустил Сию прогуляться и раскрыл саквояж. Монеты были заботливо разложены по шести кошелькам, искусно вышитым символами месяцев: июнь, июль, август... как бы намекая на новые поступления в декабре. Это постаралась Гаури, самая старшая из тех сестер, кто еще не покинул дом. Она умела создавать воистину прекрасные вышивки, хотя, как истинной Иса, ей больше по нраву было тщательно рассчитывать бюджет содержания своего личного маленького двора. Даю голову на отсечение, в ее письме содержатся рекомендации по разумным тратам и оптимальным расходам.

В резной шкатулке ровными рядками улеглись засахаренные фрукты – мое любимое детское лакомство – подарок от наложниц отца, перевязавших шкатулку розовой ленточкой... напоминание о ширме, на которой я четыре года назад нарисовал их во всех оттенках розового. Коряво нарисовал, надо признаться честно, но это была моя первая большая работа.