Правдивая история одной легенды (СИ)

1. Найд Пижон.

      Ни своих родителей, ни времени своего рождения я не знаю. Меня нашёл в мусорной куче старый вор по прозвищу Свист. Он обратил внимание на кучу тряпья, в которой кто-то шебаршился и подошёл посмотреть. То ли от того, что он был пьян, то ли от того, что на кануне сдохла его любимая кошка, с которой он привык коротать длинные зимние вечера, но он не оставил меня умирать на помойке, а взял с собой. По его словам я был уже достаточно взрослым, что бы грызть сухари, не ходить в штаны, которых, к слову у меня лет до пяти не было вообще, и быть непривередливым в еде.

       Жили мы в самом бедном квартале, - на выселках, где селилась и находила себе приют всякая голытьба. Квартал находился на приличном удалении от города мастеров и торговцев, не говоря уж о верхнем городе, где жили благородные всех мастей и богатеи. С пяти лет я стал учиться благородному искусству воровства, но не тому тривиальному, когда срезался кошелёк на базарной площади у зазевавшегося крестьянина или ремесленника, а высокому мастерству изъятия шёлкового, батистового платка или, даже, карманных часов у дворянина или купца, а также снятия драгоценностей с белоснежной шеи дочки какой-нибудь аристократки или богатея, да так, что моя жертва не подозревала об этом ещё долгое время.

       Не мудрствуя лукаво, Свист назвал меня Найдёныш, сокращённо - Найд, а кличка 'пижон' прикипела ко мне уже позже, так как одевался я всегда подчёркнуто аккуратно и даже с каким-то шиком для нашего квартала.

       В семь лет я уже спокойно и самостоятельно занимался своим ремеслом в городе мастеров, выдавая себя за ребёнка зажиточного торговца, который вышел погулять недалеко от дома и незаметно заблудился. Я никогда дважды не воровал в одном и том же месте и не светился на базарной площади и в ярмарочные дни, когда городская стража была особенно придирчивой и внимательной. Того что я приносил, нам со Свистом вполне хватало вести безбедную жизнь, хотя бывали деньки, когда мы перебивались с хлеба на воду, или занимали продукты у соседей.

       До двенадцати лет я занимался мелочёвкой, а потом Свист отвёл меня на обучение к Свищу. Это был ас своёго дела. Внешне, да и по манере поведения, он походил на обедневшего дворянина, а занимался он соблазнением молоденьких, и не очень, служанок в богатых домах, втирался к ним в доверие, а потом обчищал шкатулки и ларцы их хозяев. Более того, за долгие годы он ни разу не попался и ни одна служанка его не выдала. А некоторые, и я сам был тому свидетель, при встрече сами льнули к нему и намекали на возможность возобновления отношений. Именно у Свища я прошёл университет по воровской науке, манере поведения и искусству обольщения в благородном обществе. А самое главное, Свищ научил меня быть очень внимательным к различного рода мелочам, подмечать тонкости и нюансы в обстановке, манере одеваться и, даже, в разговоре. Я учился определять по мимике, жестам, взгляду, когда человек лжёт, а когда говорит правду, одновременно скрывая свои чувства и намерения.

       Было только одно крайне тяготившее меня условие моего обучения - мне запрещалось куда-либо выходить одному из дома Свища. Единственный человек, который связывал меня с внешним миром, был мой отец - Свист, который вместе со мной переселился в дом Свища в город мастеров. По нашим меркам это были огромные хоромы. Одних только комнат в этом доме было четыре, не считая кухни, кладовой, зала для занятий и огромного подвала, который никогда не пустовал, так как именно там находилась школа Свища.

      В воровском квартале считалось большой удачей попасть в эту школу, так как это открывало дорогу в совершенно иной мир. Мальчишек моего возраста учили быть слугами, грумами, компаньонами богатеньких чад, в зависимости от талантов и способностей. Девчонок, в основном готовили к совершенно иному роду деятельности,- они должны были ублажать стариков, становиться их содержанками, а также любовницами тех, кто мог позволить себе заплатить Свищу крупную сумму денег за такое удовольствие.

       Через руки Свища проходили огромные суммы, но он не был жадным. Для меня было большим откровением узнать, что на его содержании находилось несколько десятков многодетных семей, которые по той или иной причине лишились своих кормильцев.

      Я думал, что и меня тоже будут готовить в слуги, но я ошибся. Свист как то проболтался, что меня будут готовить к чему-то очень необычному и чрезвычайно личному для Свища, именно поэтому я и жил не в подвале, а в одной из комнат, и, неслыханное дело, у меня был даже свой слуга. Мои мучения начинались с самого раннего утра. Свищ строго следил за тем, что бы я жил и вёл себя как ребёнок из благородного семейства. Каждое утро умываться, мыть шею, уши, за столом не чавкать, не хватать первым понравившийся кусок, а ждать, когда мне его положат в тарелку, не торопиться, тщательно пережёвывать ищу и при этом уметь вести милую беседу о погоде, видах клинков, способах их заточки и прочей дребедени.

      Если я допускал ошибку или какой-нибудь промах, то меня ждало суровое наказание в виде тяжёлых физических занятий, после которых я еле волочил ноги. Как, смеясь, пояснил Свист,- если я не могу работать головой, то будут работать другие части моего тела, и они работали....

      Свищ ловил меня на простых пустяках - сколько ступенек я прошёл от своей комнаты до обеденного зала, сколько из них вели вниз, а сколько наверх. Ему ничего не стоило спросить, какого цвета чулки сегодня на моем слуге, и сколько пустых бутылок я видел сегодня в комнате своего приёмного отца. По началу мне было очень трудно,- стремясь замечать и запоминать все увиденное, я постоянно путался и ошибался, пока не выработал, правда с помощью своего сурового учителя, некую систему наблюдений. Мне приходилось вначале просто запомнить, что было в той или иной комнатах, а потом только искать и находить изменения в них, то же самое касалось учеников школы и посетителей Свища. Искусству наблюдения я учился три года, но не только этому.

      Очень большое внимание уделялось обучению меня владеть многими видами холодного оружия, начиная от шпаги и кончая алебардой, протазаном, эспонтоном или обычным мясницким ножом для разделки, а также искусству обольщения и соблазнения. Я разучивал стихи, учился разбираться в живописи и даже вышивках крестиком, гладью, тамбуром, а также мерёжка, 'перевить', настил, гипюр и др. В четырнадцать лет я познакомился с девичьим телом и близостью между мужчиной и женщиной. Свищ частенько заставлял меня 'разогревать' своих новых учениц, добиваясь от них страсти, вспышки чувств, безрассудных и постыдных поступков, на которые они шли, послушные моей воле. Это было достаточно трудным делом, особенно если учесть, что у многих я был первым мужчиной в их жизни. Я стал циником и видел в этой близости обычное учебное задание, которое надо выполнить, что бы не бегать потом с мешком на плечах по залу и не держать на вытянутых руках ведра с камнями....

       Свищ постепенно вдалбливал в мою голову мысль, что я не простой подкидыш, а якобы ребёнок очень высокопоставленных родителей, и что я был выкраден у них в качестве мести, но убить меня рука у мстителя не поднялась, и поэтому мне сохранили жизнь. Это повторялось столько раз, что я не выдержал и спросил у Свиста,- не было ли что-нибудь необычного в тех тряпках, в которых он нашёл меня. Впервые я видел смущённого своего отца. Он ничего не ответил, а только из своего мешка, с которым никогда не расставался, вытащил детский чепчик. С первого взгляда было видно, что он хоть и пожелтел от времени, но был сделан из первоклассного шёлка. Единственное, что меня смутило, так это две цветные полосы на нем - синяя и красная. Они ни как не гармонировали с детской шапочкой и, казались, каким то неизвестным мне символом.

      - Это все, что у меня осталось Найд, остальное я продал, мне ведь надо было тебя кормить и одевать.