Время одиночек

Артем Каменистый

Время одиночек

Глава 1

Карету противно затрясло – верная примета, что выбрались за первую стену: здесь на строительстве воровали гораздо наглее, чем под боком у императора, и на брусчатке приходилось экономить. Дознаватели, не сговариваясь, синхронно ухватились за поручни: на местных колдобинах и в нормальном экипаже можно зубы растерять, а уж в тяжелой полицейской развалюхе и вовсе для этого дела все удобства – рессоры здесь явно чугунные. За окном промелькнул нефтяной фонарь, в его голубоватом, мерзком свете Сеул разглядел обитателей межстенья: парочку каких-то крайне подозрительных личностей в длиннополых пальто. Интересные такие пальтишки – знающие люди много чего под них припрятать могут. Не зря в них щеголяет половина королевской управы и городских воров. Первые режут вторых, вторые режут первых, в темноте да неразберихе иной раз свой своего на клинок сажает.

Младший дознаватель Риолин, по-мальчишески возбужденный от предвкушения знакомства с местом страшного преступления, нервно пробормотал:

– Можно смело останавливаться и хватать эту парочку – явно ворье законченное. Даже кареты нашей не боятся. Обнаглела шваль местная!

Нюхач Бигль, одной ногой уже пребывавший на пенсии, не разделял энтузиазма молодого сослуживца и благодушно протянул:

– Риолин, ну что вы в самом деле! Если человек ночью шатается меж стен, это еще не повод для ареста. Да и много тут разного народу… всех не допросить. Сейчас доберемся до места, а уж оттуда плясать будем, как положено. Вы уж поверьте моему носу: суета – делу помеха. Пусть об этих стража заботится – это ее работа, а мы своей дорогой едем, по своему делу.

Сеул покосился на Бигля с нескрываемым недоверием. Нюхача вытащили прямиком из-за праздничного стола – отмечалась помолвка дочери с писарем Гумби. Так и поволокли их обоих в карету – некого было искать в эту пору. Времени терять нельзя – Дербитто попусту шум не устроил бы, дело явно серьезное. Вином от парочки разило изрядно, а чахлый очкарик Гумби и вовсе сомлел: носом клюет. Если у кабака и впрямь дело непростое, то трудновато будет работать с такой командой. Ну какой толк от пьяного нюхача?

А будь дело простым, Дербитто не стал бы трубить тревогу, тем более через синь. Не паникер Дербитто и не дурак – дурак бы здесь столько лет не продержался. Или ворье в канаву пустит, или отставка пинком под зад – трудновато служить на такой тонкой грани.

Карета остановилась посреди моря света – не меньше сотни городских стражников оцепили трактир Пуго, и каждый при этом держал факел или трубку цветка Ноха.

Сеул, выбравшись из кареты, направился прямиком к сточной канаве – там у парочки тел, накрытых мешковиной, на корточках сидел Дербитто. Про начальника стражи местные поговаривали, что у него на затылке третий глаз, а возможно, и четвертый, что походило на правду: не раз воровской люд норовил ему железо меж лопаток сунуть, но никому это пока что не удалось. Вот и сейчас толстячок оправдал репутацию – не обернувшись на подходящего дознавателя, четко и громко произнес:

– Господин Сеул, осторожнее, пожалуйста. Перед этой бойней дождь хорошенько вычистил мостовую – старой грязи почти не осталось. Так что не затопчите следы. Хотя чего это я вас учу – сами получше моего знаете.

– Ох и кровищи тут! – выдохнул за спиной младший дознаватель.

– Риолин, просто пока постойте у кареты! – приказал Сеул. – Бигль, поработайте со следами, Гумби, записывай все и составляй карту места преступления. Начинай от двери трактира.

– Я бы посоветовал начинать отсюда, – предложил Дербитто. – Чем ближе к трактиру, тем больше следов… и тем интереснее они. Там все началось, а здесь все закончилось. И писать вам, ребятки, долго придется… очень долго. На каждого холодного, что здесь по округе валяются, по четыре бумаги положено – у вас ее может не хватить.

Сеул, встав у Дербитто за спиной, посмотрел, чем занимается глава стражи. Глава стражи занимался не очень эстетичным делом – внимательно разглядывал свежую коровью лепешку.

Дознаватель покачал головой:

– Ливень смел дневной мусор – что тут могла ночью делать корова?

– А кто их знает… коров… видать, дела были у нее свои… коровьи. Нам до ее дел особого интереса нет, а вот то, что она здесь нагадила, – это уже дело наше. Отменная улика… Взгляните, господин старший дознаватель: в дерьмо это наступил кто-то. Хорошо наступил, четко отпечатался – сапог отменно большого размера. Таких лап здесь немного, что сужает круг тех, кто способен был сотворить с этой лепешкой подобное. Мои ребятки были на месте чуть ли не через минуту, и не дураками оказались: успели до башни добежать, синь вытащили – у нас на каждой восьмой башне один колпак из учеников всегда дежурит. Так что город мы сразу прикрыли жестко. И знаете что? На внешних воротах схватили Пуго – бежал наш плут-трактирщик из города на ночь глядя… потянуло его в сельскую местность. И думается мне, что сапоги у нашего Пуго будут в навозе и крови: лапа у него – что у медведя матерого.

Сеул с подчеркнутым спокойствием поинтересовался:

– Дербитто, мне кажется, что городскую управу ваши подняли по тревоге не для того, чтобы мы тут навозом любовались. Я вижу там пару тел, и кажется мне, что это не пьяные у канавы прилегли, а все гораздо хуже. Раз нас притащили сюда, значит, с тихими этими не все ладно. Я, конечно, понимаю, что умерли они не своей смертью, но ради пары тихих сюда бы все живое не согнали.

– Тихих тут не пара… Вы, господин Сеул, еще в трактир не заходили. Но, в сущности, вы правы – я всю бучу поднял из-за этой парочки.

– Что не так с ними? Уж не принцев ли крови здесь прирезали?

– Хуже, господин Сеул, все намного хуже… Взгляните сами.

Дербитто потянул за холст, продемонстрировал дознавателю голову покойника, вернул грубую ткань на место – нечего толпе на такое дело таращиться, пусть даже толпа эта состоит из одних лишь стражников.

Сеулу резко поплохело, и поплохело сильно. Поджилки противно задрожали, а слюна во рту мгновенно стала какой-то кисловатой, с металлическим привкусом. И очень сильно захотелось в уборную. Еле слышно, почти беззвучно, шевельнул губами:

– Зайцы…

– Да, господин Сеул, они самые.

– Откуда… почему… Да что здесь вообще произошло?!

– Я бы и сам хотел это знать…

– Дербитто, это ваш район. И это моя ночь – я сегодня главный дознаватель по городу. Думаю, ты понимаешь, что это значит.

– Тут и дурак поймет – рассвет для нас может стать невеселым… И не только для нас… Оптом упакуют под холст всех, кто спрятаться не успел…

– А эти… эти… уже знают?

– Если и знают, то мне об этом неизвестно. Да и какая теперь разница?

– И правда… никакой. Свидетели есть?

– Нет, конечно, – все разбежались. И я их очень хорошо понимаю… сам поглядываю в сторону ворот…

– Дербитто, нет для нас ворот… На дне моря достанут теперь, если что… Ну что же… Давай к управе – поговорим с этим Пуго… для начала. Если повезет, то на нем вопрос и закроем. Посмотрим на его сапоги…

– Ты можешь молчать. Или можешь говорить – говорить взахлеб, вспоминая даже те свои паскудные прегрешения, о которых давно позабыл. Можешь звать на помощь. Можешь жаловаться. Можешь требовать, чтобы к тебе привели весь городской совет и всех шлюх, что отираются у второй стены, в придачу, – не вижу разницы между вашими толстяками и этими сифилитичными дамочками. Никто не придет, и никому не нужны твои жалкие жалобы. И сам ты никому не нужен. Все, что ты можешь теперь, – это выплевывать выбитые зубы и корчиться на полу, в луже крови, мочи и блевотины. Моча, блевотина и кровь будут твои собственные – никто здесь тебя этим дерьмом снабжать не станет. И никто – никто тебе не поможет. На тебя сейчас плевать всем – абсолютно всем. Плевать со всех восьмидесяти восьми башен первой стены. И со всех шпилей королевского замка – я и сам не помню, сколько их там, но достаточно много. Ты сидишь передо мною, потея от страха, но, по сути, тебя уже нет – ты никто, ты призрак, ты ошибка Судьбы, непонятно почему отравляющая воздух в этом подвале. Ты даже не умер – тебя попросту забыли еще до рождения твоего. Твое имя выкинули из памяти. А кто не выкинул – тот никогда его не станет вспоминать. А если и вспомнит, то вслух не произнесет. А если найдется тупой кретин, рискнувший произнести его вслух, то сделает это посреди пустыни, закопавшись поглубже в песок и уткнувшись своей тупой мордой в огромную пуховую подушку. И сделает это тишайшим шепотом. И как только он это сделает, то немедленно обмочится. Обмочится так, что на этом месте в пустыне потом возникнет оазис. Уж больно страшно будет твое поганое имечко вслух произносить. И знаешь, к чему я все это тебе, неродившемуся тухлому трупу, говорю? А к тому, что ты, по-моему, так и не понял, во что вляпался. Ты думаешь, это что-то, во что угодила твоя нога у твоего вонючего кабака, – лепешка, оставленная тощей полудохлой коровой. Жиденькая, тоненькая такая лепешка – ведь корова загибалась от язвы, жрала мало, а навоз ее был кровавым. Так думаешь? Если ты думаешь именно так, то мне тебя жаль. Ведь скоро, очень скоро от тебя останется такая же лепешка. Нет, даже пожиже и потоньше. Чахлая лужица блевотины, крови, соплей и дерьма. Вонючая лужица. Такая вонючая, что даже псы, отирающиеся у наружных ворот, будут от нее носы воротить.