Коллекция

Эстер Сакси

Коллекция

Сегодня вечером музей закрывается на Рождество. На самом деле я бы предпочел продолжить работу, оставшись один на один с чучелами острочешуйчатых панголинов, тибетскими поющими чашами и огромным моржом, похожим на дирижабль. И я утешаюсь тем, что впереди еще целый день работы, а потом придется потерпеть всего только три дня до возвращения.

Я усаживаюсь за видавший виды дубовый стол и придвигаю к себе стопку каталожных карточек, исписанных каллиграфическим почерком сепиевыми чернилами. На них представлена лишь ничтожная доля Коллекции.

Вокруг меня громоздятся картонные коробки, ноги упираются в них даже под столом. Я отшельник в пещере из коричневого картона и сижу почти на самом чердаке музея. Выставочные залы с чучелами и диковинками находятся несколькими этажами ниже.

Моя работа необычайно увлекательна. Я достаю экспонат из коробки, и мое любопытство жарко стремится к нему, обволакивая и озаряя, словно языки пламени. Нахожу соответствующую карточку с указанием страны и региона, со схемами и символами. Бывает, что данные неполны, случаются и ошибки. Тогда я дописываю, обновляю, исправляю, штопая паутину слов.

Другой экспонат, еще одна карточка… Работа утоляет голод моего любопытства. Здесь и индейка, и гарнир изо дня в день.

Я знаю, что любопытство подчас принимает и уродливые формы — как у британских джентльменов викторианской эпохи, истоптавших весь мир, препарируя, измеряя головы, унижая и обращая в свою веру. Индии досталось больше других — у меня родители из Бомбея, я в курсе. Однако жажду знаний не утолишь простыми ответами «да» и «нет», вымогаемыми под дулом пистолета. Ей — и мне! — требуется большее.

Ветер доносит обрывки музыки: в саду музея под окнами распевают рождественские гимны. Я гляжу поверх экрана ноутбука на лужайки, укутанные снегом, за которыми далеко на горизонте маячат Огурец, Глаз и Осколок.

Саймон стоит на пороге, заполняя нижние две трети дверного проема.

— Привет, Радж! Небось не терпится попасть домой? Да, сегодня лучший день в году.

Мы познакомились с Саймоном полгода назад, когда я только поступил работать в музей и как-то раз в обеденный перерыв перекусывал в саду. В помещениях у нас есть строго запрещено из-за крошек — представьте, что могут натворить в Коллекции муравьи или мыши! Саймон усердно борется с мусором, который попадает к нам из города и оседает на садовых дорожках. Наша с ним общая задача — привносить порядок в хаос.

У Саймона светло-коричневая кожа, седеющие волосы и привычка в споре дергать головой, словно указывая носом на доску объявлений, к которой пришпилены его доводы.

— Что там у тебя? — интересуется он, кивая на мой стол.

— Образцы тканей из Ганы.

— Правда? — Он наклонился, разглядывая. — Моя бабуля была родом из Аккры. Думаешь, Бастейбл и там побывал? Сам это привез?

Мы с Саймоном работаем в Музее Бастейбла. Бородатое лицо и твидовый костюм мистера Бастейбла на фотоснимках настолько неизменны на всевозможном экзотическом фоне, что невольно возникает подозрение — не ловкие ли руки вырезали этого джентльмена из оранжереи английского поместья и вставили в тропические джунгли, на арктический ледник или берега Ганга?

В музее выставлена едва ли десятая часть того, что он присылал домой из своих путешествий, остальное ожидает своего часа в прохладной темноте хранилищ. Моя работа — раскапывать эти залежи, сравнивать старые записи с предметами в наличии, уточнять и исправлять.

— Трудно сказать, его ли рукой написаны эти карточки, — отвечаю я. Старший архивариус должен знать, но я не спрашивал. Слишком часто бегать к начальству выглядит непрофессионально.

— Что-нибудь особенное удалось найти? — снова спрашивает Саймон. — Какие-нибудь забытые сокровища?

Этот аспект моей работы всегда особенно интересует окружающих.

— Вот, смотри, какая прелесть. — Я выкладываю крапчатый лоскут, весь исчерченный яркими линиями.

— Красный с зеленым, — одобрительно кивает Саймон, — прямо для рождественской открытки!

— Может быть, только это погребальная ткань.

— Да что ты говоришь! Такая веселенькая…

— Рисунок называется «съеден термитами».

— Однако… но все-таки лучше, чем уродцы, набитые опилками.

Далеко не все экспонаты Коллекции радуют глаз. Музей хранит множество материалов по естествознанию — шкуры, чучела, скелеты.

— Слышишь? — Саймон наклонил голову к плечу.

В стенах раздается какое-то постукивание. Наверное, разогреваются трубы, готовясь к борьбе с зимним холодом в старинном викторианском особняке.

— Отопление?

— Может быть, — кивает он. — Выпьешь с нами вечером в «Голове короля»?

Мне нравится задавать вопросы и запоминать рассказы людей о себе и об их родных. Наверное, я просто не в меру любопытен, но Саймон считает меня хорошим слушателем и часто приглашает в паб в свою компанию садовников и уборщиков.

— Спасибо, приду.

— Для некоторых нынешнее Рождество может оказаться последним у нас, — замечает он с жалостью.

Мы все боимся потерять работу, но к Саймону это не относится. Он-то знает себе цену — кто станет выбрасывать полезный и проверенный инструмент? Не думаю, что ему грозит увольнение. Скорее уволят Дэна, его помощника. У Саймона на нагрудной карточке значится: «Старший смотритель». Дэну больше подошла бы надпись: «Поработаю, пока моя группа не раскрутится». Ни о чем, кроме музыки, он знать не хочет.

— Слыхал, что вещи пропадают? — спрашивает Саймон.

— Из Коллекции?

— Да нет, у посетителей. Коробка с ланчем, телефон… Кто-то ворует, так что запирай кабинет получше, когда уходишь.

Я похолодел. Наше укромное святилище, затерянное в южных предместьях, не может тем не менее обойтись без посетителей, которых обеспечивает город. Мы не смогли бы разместиться в меньшем здании, а нынешнее требует расходов. Народу сейчас больше, не говоря уже о сотнях детей с горящими от любопытства глазами на школьных экскурсиях, и эти толпы, естественно, привлекают карманников из того же города.

Музей должен быть комфортным местом для семейного посещения, для любознательных туристов — мы не можем позволить обворовывать наших гостей!..

Новая карточка из стопки — и сразу загадка.

На предыдущих указывалась местность, название дизайна или мотива и его перевод — например, mamafehoe (mahoe): «деньги моей бабушки», или lisa: «хамелеон», — но какое отношение к ткацкой традиции ewe kente имеет эта карточка из каталога? Откуда она могла взяться?

Отопление в комнате работает нормально, но меня словно пронизывает холод. Те же чернила, тот же каллиграфический почерк. Может быть, коллекционер, хоть это и непрофессионально, делал на карточках и личные записи? Или это про картину, фотографию? Странно… хотя не одни же предметы и животные…

Стоп! Ну конечно! У животных бывают не одни только латинские названия, но и имена, друзья и компаньоны из них тоже получаются. Если неведомый коллекционер посетил Гану с каким-то ручным питомцем, который там и умер, то внизу в зале естествознания может отыскаться и соответствующее чучело. С другой стороны, двадцать с лишним лет… Впрочем, попугай или мелкая собачка способны прожить и дольше, став при этом всеобщими любимцами.

Вздохнув, я откладываю карточку в сторону, чтобы разобраться с ней позже.

Шагая по заснеженной лужайке сада с сэндвичем в руке, я размышляю о случаях воровства. С наступлением холодов среди посетителей стало больше молодежи. Прогуливают занятия?

Я еще не стар, но уличные беспорядки прошлого лета будто воздвигли барьер между мной и молодыми, подобный ограде вокруг музейной территории. Упорядоченность и система внутри, а снаружи клубок противоречий, которые невозможно разложить по категориям. Можно ли навести мосты через эту стену? Во всяком случае, я неизменно здороваюсь с молодыми людьми, когда вижу их в музее, и стараюсь не думать о них предвзято.