Скоморох

Призрачный свет манил к себе. Сон сковывал веки, обволакивал плотной пеленой, рождая чувство сладкой неги. Мороз исчез, будто стоял нынче не белояр, а лете-ница, и не метель мела, а дул ласковый полуденный ветерок. Радим тихо засыпал в сугробе под песню зимы…

Уж три седмицы, как он покинул негостеприимный Суждаль и шел на полуночь по руслам рек. Не оценили суждальцы его талантов, прогнали прочь. Не впервой, но обидно. Радиму вообще не слишком везло последнее время. То на церковников попадет, кои терпеть скоморохов не могут, то «друзья»-соперники постараются, своими прибаутками опозорив его перед всем честным народом.

Радим пытался ответить им тем же, но у него плохо получалось. В конце концов, скоморохом он стал не по доброй воле, а велением судьбы-злодейки. Тяги веселить народ у Радима отродясь не водилось. Скоморохом был его отец, успевший передать сыну нехитрые основы своего ремесла — и сгинуть от рук неизвестных разбойников в дремучих муромских лесах. Вместе с ним пропали старшие братья Радима.

Было так: скоморохи отправились в далекую деревню на свадьбу местного старшины, где, видимо, и повстречались с бедою.

На дороге нашли лишь порубленную в щепы потешную личину. Больше никаких следов не осталось.

Радим в то время был мальцом и вместе с матушкою зимовал у дальних родичей в городце на Соже. Узнав, что муж и сыновья погибли, матушка повредилась рассудком. Однажды она ушла в ночь и не возвратилась. Мальчик остался на попечении хозяев усадьбы, людей небогатых, да еще и многодетных. Кормить задаром его никто не собирался, а потому пришлось Радиму с малых лет осваивать борону и плуг. Ох, не понравилась ему оседлая жизнь смерда. Веселые застолья, хмельные песни и танцы не часты у тружеников земледельцев. На праздники же Радима не звали. Дома всегда находилась срочная работа, а кому ее поручить, как не приемышу? Кончилось это тем, что подросток, прихватив пару ногат серебра, скрылся из городца. Когда деньги кончились, а добрых людей рядом не оказалось, понял Радим, что на жизнь надо зарабатывать. Начал с пения на постоялых дворах, а там пошло-поехало. Сшил скомороший колпак, купил румян, сделал из липы личину… Ни шатко, ни валко, но на прокорм хватало. Не все нравилось в скоморошьем ремесле, но всяко лучше, чем копаться в земле от рассвета до заката. Много успел повидать Радим за двадцать пять лет — и сладкого, и горького, — Но спроси его, весело ли ему жилось, ответил бы — нет. Других развлекал, а сам тихо мечтал о лучшей доле.

Внезапно покой был прерван какими-то странными звуками. Потом холод ожег щеки. Радим недовольно поморщился. Ему очень не хотелось открывать глаза, но пришлось: уж слишком настойчиво его теребили. Снежинки стремительно кружили в воздухе, переливаясь холодными красками. Радим догадался, что лежит в снегу и смотрит на серое небо. Странные звуки оказались человеческой речью.

— Эй, живой, что ли?

Радим попытался пошевелить губами — и понял, что не может. Тогда он дернул рукой. Движение далось с трудом, ведь суставы закоченели, лишив тело гибкости.

— Живой! За руку тут же схватили и потянули. Перед взором Радима промелькнули редкие облака, вершины вековых елей, развесистые ветви, заснеженный подлесок… Взгляд уперся в темную фигуру, застывшую около скомороха.

— Ну, подымайся! Или сидеть здесь собрался?

Радим наконец различил черты собеседника. Парнишка лет пятнадцати в овчинном тулупчике и огромной лисьей шапке тянул скомороха за руку, помогая ему встать. Радим, кряхтя, поднялся и чуть не упал снова, почувствовав, как голова закружилась и его потянуло вниз.

— Теперь ты мой должник, — поддерживая скомороха, сказал юноша. — Ежели б не я, так и вмерз бы в землю. Глядишь, к лету Живана травку-муравку через тебя прорастила бы.

Губы, оттаяв, подчинились хозяину, и Радим ответил:

— Благодарствую…

— Ну, за благодарность жив не будешь. С тебя гривна кун. Хочешь, сейчас рассчитаемся, хочешь, чуть позже. Но долг платежом красен.

К Радиму начала возвращаться память. Он восстановил события последних дней и понял, что лучше бы его не спасали. Жить смысла не было.

— У меня и гнутой резани нет. Кхм… — Радим закашлялся. — Да и спасать меня я не просил. Кхм… кхм…

— На, для сугрева хлебни вина, — парнишка протянул скомороху берестяную бутыль. — Не боись, более гривны кун с тебя не возьму.

Радим отпил из бутыли, и ему действительно стало теплее. Затуманенный взор прояснился, и он смог рассмотреть спасителя более подробно. Тот был белобрыс и округл. Голодать последние месяцы ему явно не приходилось, ибо кожа лоснилась, а щеки алели румянцем. Одежда юноши была небогата, но добро сшита. Шапка, тулуп, кожаный пояс, шерстяные порты, шерстяные онучи и лыковые лапти были, если и не новыми, то малоношеными. Через распахнутый воротник тулупа виднелся ворот рубахи, расшитый тесьмой с греческим львиным узором. В петле на поясе парубка висел однолезвийный нож в три четверти локтя длиной. Судя по отсутствию характерного «цоканья» в говоре, юноша был не местный.

— Нету гривны кун. До нага коли разденешь, и то за мое платье столько не выручишь, — грустно заметил Радим.

Юноша оценивающе взглянул на залатанный кафтан Радима, протертую войлочную шапку, грязные онучи, потрескавшиеся подошвы и кивнул в сторону валяющегося в снегу заплечного мешка.

— А там, смотрю, добра много. Плотно упихано.

— Не трожь! — Радим поднял мешок. — За это добро и резань мало кто даст. Для моего ремесла вещи.

— Хорошенькое у тебя ремесло. И резани за него не дают. Чем хлеб добываешь?

— За ремесло дают, не дают за вещи для ремесла. Ибо мало тех, кто сим ремеслом владеет.

— Ого! Интересное дело! Уж не скоморох ли ты? Радим замер, открыв рот. Он не корчил гримас, не показывал трюков, а его узнали.

— Э! Ты чего, будто замороженный! — парубок толкнул скомороха в бок. — На, еще хлебни, не замирай!

— Откуда ты знаешь, что я скоморох?

— Угадал? Правда? — юноша рассмеялся. — Я сам скоморох. Ну, учусь быть скоморохом, и все такое. Пока настоящих представлений не давал, но все, кому я свое умение показывал, одобряли.