Ивор

 На улице кромешная тьма. Луна спряталась за тучами, певшие вечерники умолкли прислушиваясь к ночной тишине. Тоскливую пелену разорвал шелест листьев, в легком, весеннем ветерке слышались унылые нотки, умело скрытые в мягком ночном воздухе. Из куста выглянула любопытная мордочка, кожистый носик спешно дергался из стороны в сторону принюхиваясь к изменившимся запахам. По вымощенной камнями тропке пробежала семья ежей. Весь мир жил ночной жизнью. Такой интересной, манящей и в тот же миг, тоскливо-пугающей. Ведь в молчании открывается истина, не та великая, но все же, мысли окутывают затуманенный дневными заботами разум. Освобождают самые дальние кромки ума, залезают во все углы подсознания.

 На старом пне, когда-то величавого дуба, медленно потягивал трубку пожилой человек. Лицо его закрывала чернеющая в ночи накидка, на плечи спадал тяжелый плащ. Он сидел, размышляя о жизни. Вспоминая прошедшее когда-то. Былые подвиги, ошибки и поражения. Нет. Поражений он никогда не испытывал, всю жизни двигался вперед не останавливаясь на пол пути перед поставленными когда-то целями, что хитроумной паутиной сплелись в единый комок его жизни.

 Из-за туч медленно выглянула луна, словно боясь помешать глубоким думам старца, она смотрела лишь одним глазом, все еще прячась за тугой ночной пленкой, нависшей как прочный, стальной щит. Старец медленно вскинул голову, пристально всматриваясь в луну:

- Что же ты, глупенькая. Выходи, порадуй мир своим светом. Пусть ты загробное светило, но можешь сослужить пользу этим дивным созданиям, что не знают войн, горестей и предательств. Ты молчишь, не говоришь со мной, но я знаю, что понимаешь. Луна- светило смерти, когда же загоришься над моей головой, когда уже укутаешь мое сердце своим холодным теплом?

 Он прислушался в ожидании ответа. Долгая жизнь не кажется чудом, она есть испытание, бремя, которое выдержат далеко не все богатырские плечи.

 В кустах вновь зашуршало. В темноте хищно заблестели глаза, голодные, жаждущие крови. Старец мирно вскинул руку, легкий луч осветил краешек губ, на которых отразилась довольная улыбка. Неужели, неужели... волк вышел на свет. Голодный, матерый. Но лишь прижал уши и пригнувшись к земле медленно подошел к мыслителю. Прильнул к его руке головой и прикрыл глаза. Полный мучений взгляд скользнул по мохнатой спине, бока волка мерно вздымались, жизни в этом когда-то могучем, готовом гнать и гнать добычу по лесу, сердце оставалась лишь кроха.

- Я бы с великим удовольствием отдал тебе свое бессмертие. Это воистину проклятие, мой друг. Ты голоден, вот он я, почему не ешь. Кусай! Кусай же! – старец потрепал хищника по шее, - но нет, ты прислонился ко мне как к старому дубу. Неужели пролетевшая перед глазами тьма веков настолько запечатлелась в них, что это видят даже звери, птицы. Да, ты чувствуешь, что я из старых, но я же человек! Съешь меня, ну же! Когда-то я мечтал погибнуть в пылу жаркой схватки, не доживая до старости. Хотел быть сраженным на поединке, пускай нож в спину от заклятого врага, но нет, даже сама смерть, что приходит по скончанию века не посещает меня. Живу от начала мира, сколько прошло... прошла вечность, а я жив. В старом, слабом теле, но жив. Что смотришь, неужели понимаешь? – волк осторожно толкнул его в бок, - Да, прожил и ты не мало. Царь волков. Но видели ли твои глаза, как рушатся целые империи, как погибают народы, сменяется вера... Какой сейчас век? Неужели пришло время выйти к людям, направить их на путь Истины. Жизни без воин, предательств? Ты пришел за мной, чтобы указать дорогу? Или, чтобы сменить на извечном посту у этого болота? Что же... раз требует время... бремя... мое бремя, что я волею случая взялся нести. Нас было семеро, семь воинов, когда-то ищущих приключений, славы. Мы сражали дивных зверей, повергали целые войска, но что стало потом. Опьяненные властью и славой, многие решили, что выжить должны сильнейшие из героев. Война затянулась на века. Да я ушел. Но я никогда не стремился к воинской славе, к власти. Мне всего-навсего было интересно. Да и меч... все же, он слабее магии. Но воин владеющий мечом не такой заложник себя, как колдун, чародей или даже маг.

 Старец бережно отодвинул волчью морду, подтянул к себе лежащий рядом посох и медленно встал, всем телом опираясь на палку. Он оглянулся по сторонам, в лесу тихо, мирно. Неужели он должен бросить все это и вновь выйти в мир насилия, но уже не молодым и горячим воином, сильным, ловким, а пожилым калекой, с поехавшей крышей и дряхлым телом.

Ивор

Рассказ

 Лес был широк. Через три дня странник вышел к кромке леса, где тот пересекался с быстрой речкой. День был солнечным, впрочем, после многолетнего затворничества свет показался нестерпимым, лес плотно укрывал от прямого света. Лишь луна находила щелку у его любимого места, где рядом с землянкой раскинулся со временем заросший пруд. Далеко за рекой виднелась утоптанная дорога, уводящая за горы, и тянущаяся когда-то до самого центра мира.

- Надо же. Еще не стерлась дороженька. Пользуются значит.

 Да, он часто говорил с собой. Потому что скитаться по миру приходилось в мирском одиночестве, размышляя о судьбах людей, значимости поколений и прочей мелочи, меняющейся, как ему казалось ежедневно. В раздумьях время пролетало незаметно, казалось, что день только начался, а уже заканчивалась неделя и так всегда, все быстрее и быстрее. Он не мог жить среди людей, казалось, что все происходит неестественно долго, слишком тянется. Люди все предсказуемые, да и злые.

 Вновь погрузившись в размышления он и не заметил как перешел реку, вброд. Вдалеке, на дороге показалась груженая телега. Всадник с гиканьем погонял коней. Явно опаздывал или удирал от погони, иначе не было бы смысла забивать и без того измученных животных. Старец пристально всмотрелся, левый крайний вот-вот издохнет, остальным, впрочем, тоже не долго осталось.

- Чего стоишь, - крикнул возница проезжая мимо странника, - али не слышал, что войско вражье уже приближается. Я вот еле деру дал и то боюсь, до крепости не дотяну. А ты ведать уже и смерти не боишься, одной ногой в могиле. Ну бывай, - прокричал беглец уже удаляясь.

 Раньше старших... вернее старых чтили. Место уступали, а сейчас одни невежи пошли, - подумал старец. Ноздри медленно раздвинулись, подергались из стороны в сторону. Он ощутил приближение огромного конного войска, на легких лошадях во весь опор неслись лихие степные захватчики. Вся земля говорила, что едут грабить и жечь. Степные племена никогда не оседали на захваченных землях не пользовались завоеванными деревнями, весями. А лишь грабили и жгли, издеваясь над захваченными в плен жителями. Перед глазами странника сразу проплыли картина их зверства, пыток. В ушах загудели душераздирающие крики вперемешку с конским и людским ржанием. Он на миг задумался и пошел дальше по дороге, время от времени замедляя шаг, дабы посмотреть на солнце или обратить взор на великолепные просторы, что растелились со всех сторон. Кроме того леса пыли, что все нарастал за спиной.

 Конский топот приближался. Старец опустил голову и покорно остановился на гикающий клич одного из нагоняющих степняков.

- Ты кто есть, несчастный?

- Отшельник.

- У тебя не имени?

- Нет.

- Без имени – значит раб.

- Раб – ты.

- Что ты сказал?!

 Разъяренный степняк замахнулся плетью, но она отскочила от кожаного плаща, как стрела от камня. Тогда он разозлился, потянул саблю.

- Подумай, - предостерег старец.

 Накидка плотно закрывала глаза, набрасывая на них непроглядную тень. Но теперь через тень все ярче и ярче проглядывали голубые глаза. Уже горящие нестерпимым синим огнем. Руки задрожали, рот искривился в усмешке. «Есть еще силы». Из дрожащих рук выметнулись молнии, повергшие двух всадников, что уже приближались с закинутыми над головой саблями. Оружие третьего со звяканьем упало на сухую утоптанную землю. Сноп искр ослепил его и поджег сухую, тряпичную одежду. Руки бессильно опустились, глаза в тот же миг погасли. Со страшным вздохом, наполненным смертной усталостью вышел горячий пар, отдающий синеватым оттенком. Старец медленно подошел к напуганному коню, погладил и так же медленно взобрался в седло. Конь не противился, резвый, жилистый он тут же пустился в скач, уже забыв о недавнем испуге, его сердце поглощала степь, дорога.