Особо одаренная особа

Мария Вересень

Особо одаренная особа

С самого утра северный холодный ветер собирался с силами, тужился, пыжился и раздувал щеки, пока не вывел из себя русалку-березу. Невтерпеж ей стало смотреть на его посиневшую от натуги ряху, сняла она с левого ушка сережку — листик и швырнула ветру под ноги. И тотчас поменялся Заветный лес. Пожухла трава, прозрачнее стали кроны, словно седина на постаревшем человеке, выступили пятна золота и кармина. Осень шагнула в него полноправной хозяйкой. Кончилось лето.

Пока ветер вытряхивал из своего линялого сине-серого плаща промозглую сырость да тяжелые, словно из грязной ваты свалянные тучи, чтобы гнать их стадами в мир людской, Древний Страж леса Карыч спрыгнул с замшелого, покрытого поганками пня и, не по-птичьи потягиваясь, заявил:

— Все, Верелеюшка, пора тебе к людям идти.

— Чего это? — опешила я, даже забыв от удивления биться с медведем за корчагу меда.

Косолапый рванул мед на себя и, не встретив сопротивления, кубарем полетел в овраг, разливая вожделенную добычу прямо на пузо. Мать-Пчела, увидев эдакое святотатство, зажужжала, и я, поспешно юркнув под вороново крыло, выразила радостную готовность отправляться в путь:

— Надо так надо. Тем более что медом поэзии со мной никто делиться не собирается…

— Да горький он, — скривился Карыч, но, услышав басовитый гул рассерженной Матушки, тотчас поправился: — Но крр-райне полезный.

— А я про что? Мне без меда на факультете культурологии просто делать нечего. Мало того что всякие легенды заставляют собирать, шляться за ними леший знает где, так еще требуют ли-те-ра-тур-ной обработки. — Я постаралась как можно противнее изобразить директора, но получилось неубедительно. Карыч хмыкнул, и мы заковыляли к опушке, прощаясь по дороге со всеми, кто решил проводить меня до границы земель человеческих.

Медведь в овраге громко урчал, вылизывая свое брюхо. Я так и видела, как он обсасывает волосья, размачивая слюной волшебный Матушкин подарок. Внезапно рев его изменился и вместо невнятного рыка и пыхтения над лесом понесся густой бас сказителя.

«…и жила в Заветном лесу ведьма Верелея. А и страшна была та ведьма: нос крючком, глаза совиные, по всему телу и лицу волосатые бородавки и чирьи…»

— Ах ты, комок меха! — вспылила я, но Карыч решительно воткнул коготь в подол моего длинного лесного плаща и не дал мне кинуться обратно в драку, мотивируя это тем, что каждый художник имеет право на свободу самовыражения.

Уходить из леса совсем не хотелось, потому что здесь, как нигде, я чувствовала себя дома. То и дело с моего языка срывались «дядьки», «тетки», и один раз Карыч чуть меня не заклевал за то, что назвала его «дедом».

— Дед Карыч! — только и успела сказать я, а он потом три дня возмущался на весь лес, брызгая слюной и перьями, вдалбливая мне, что никакой он не дед, а птица в самом расцвете сил и здоровья! И еще неделю тихо бухтел, что таких внучек прямо в гнезде давить надо, не забывая всякий раз добавлять: «Ишь, нашла деда!»

Однако ж Анчутку он с того времени иначе как «рогатым дядькой» не называл. Да и Березину с той поры все чаще величали тетушкой. Только ей, в отличие от Карыча, это нравилось. И она тайком от крылатого деспота одаривала меня сережками, бусиками и прочей женской чепухой, которую прятала в корзинке под медовые ковриги, испеченные матерью Топтыгина, с которым, как и с Матушкой-Пчелой, я познакомилась с наступлением лета.

У мохнатого семейства оказались свои, и довольно немалые, владения в Заветном лесу. Настасья Петровна, хлопотливая и говорливая медведица, уверяла, что без ее заботы все Древние давно бы одичали и с голодухи померли. У нее была хорошо обустроенная Михайло Потапычем летняя кухня и огромная пасека, где королевствовала Матушка-Пчела, а мы с Топтыгиным воровали мед.

Мне было забавно наблюдать, как Настасья Петровна пытается выкармливать кашей Карыча, а тот хрипло каркает и плюется, уверяя, что траву он ни в каком виде не ест, ни в сыром, ни в вареном. И что если над ним сию секунду не прекратят издеваться, то он немедля добудет себе медвежатины. На что Настасья Петровна без тени страха или смущения, а даже с какой-то материнской добротой щелкала по клюву липовой ложкой. И грозный Древний Страж обиженно умолкал, забывая про мясо и покорно кушая травку вместе со мной и Топтыгиным. И, я вам скажу, это была по-настоящему королевская еда, не шедшая ни в какое сравнение со школьной, а уж тем более приютской. Потому что здесь, в Древнем лесу, все было необычное, духмяное, наваристое и сочное. Жаль только, что Топтыжка, он же Топтыгин, как медведь гордо себя величал, важно упирая короткие лапы в бока, все чаще зевал, поглядывая на медвежью избушку, хоть осень наступила в Заветном лесу только сейчас.

У самых елей, отделявших Заветный лес от леса обыкновенного, Березина протянула мне корзинку, полную лесных даров и всяческих подарочков. Я грустно сделала ручкой провожающим, и Заветный лес ответил мне прощальным гуканьем, воем и ревом, от которых у случайного человека легко могла случиться медвежья болезнь или пожизненное заикание.

— Вуку передай привет и успокоительный сбор из корзинки, да над первокурсниками не шибко изгаляйся, — напутствовал меня Карыч.

— Первокурсники! — подпрыгнула я, вспомнив прошлый год. Алия и Лейя уже там! Наверно, творят всякие гадости и глумятся над испуганной и оторванной от родного дома нечистью. Веселятся там без меня и даже не вспоминают о соскучившейся по ним подружке.

Я со всех ног припустила в сторону Вежа, предвкушая встречу с приятелями. Кстати, как там мой «женишок»? Рот расплылся в наиподлейшей улыбке от предвкушения веселья. В том, что Аэрон давно забыл все мои страшные угрозы, я ни капли не сомневалась. За два летних месяца смазливый и самовлюбленный вампир наверняка уже наделал достаточно дел для хорошей над ним расправы! А в том, что он давно забыл о нашей помолвке, я ничуть не сомневалась.

Школа встретила меня разноголосым гамом, бестолковой суетой и воплями:

— О! Рыжуха заявилась!

— О, заявилась. Фу-ты ну-ты.

— Привет, Верея!

И брезгливое:

— Здрасти. — Это Калина и скучковавшиеся вокруг него летавицы. Я задрала нос и павою проплыла мимо них, благо одета была не хуже стараниями спасенного мною Анжело, Рагуила и прочих демонов. Теперь красовались на мне и бисером шитые сапожки, и умопомрачительный летник, нагло вытребованный у проклинавших меня и того, кто сунул злосчастные каменья в мои ручки, демонов. Березина сама лично расшила жемчугом и серебром рукава и подол узорами в виде листьев и трав. Платье, выглядывавшее из-под летника, не уступало ему в красоте и роскоши. Так что летавицы позеленели от зависти. Гордая, вся из себя, я дошагала до нашей комнаты, распахнула дверь и не узнала нашего жилища.

На стенах, на полу и кроватях лежали ковры, тоненькие, толстые, ворсистые. Стены были увешаны оружием и щитами со звериными мордами. Казенная мебель исчезла, а ее место заняла явно привезенная из царских палат. Я попятилась, пискнула:

— Извините, не туда попала, — выскользнула за дверь и тупо уставилась на номерок. Это что же, какой-то нахальный первокурсник занял нашу уютную комнату? Разозлившись на такое самоуправство, я с грохотом отворила дверь и заорала: — Это произвол! — намереваясь повыкидывать вещички непрошеного жильца вон. Ухватила со стены саблю, но тут взгляд зацепился за надпись на клинке «Воеводе Лаквиллскому Всеславу Крутояровичу за беспримерную храбрость». Тут на меня сзади с визгом кинулись и повисли, целуя в ухо. А от порога я услышала насмешливый голос Алии:

— Ты с ней поосторожней, подруга! Она сейчас тебя за свой царский летник саблей рубать будет. Ишь, разоделась как королевишна!

Мы бросились обниматься и, перебивая друг друга, делиться новостями и радоваться встрече. Лейя навезла два сундука обнов, норовила выпотрошить сундуки и показать каждую обнову в отдельности, а Алия рассказывала, как пряталась по всей Белокаменной Крепости от батьки, которому донесли-таки о ее подвигах в Школе. За пьянство он ее выпорол (я еще раз порадовалась, что не поехала вместе с ней, а то бы попала под горячую руку), а за прочее произвел в чин богатырки, загрузил целый обоз барахла и самолично доставил его в Веж, даже саблю именную пожаловал.