Первый закон Дамиано (СИ)

Ротарь Михаил Владимирович

Первый закон Дамиано

Первый закон Дамиано

Михаил Владимирович Ротарь

Глава 1.

Империя пышно отмечала "миллениум Вечного Города".

Полтора столетия спустя историк Евтропий так описывал это в своём "Бревиарии":

"На праздник тысячелетия со дня основания Великого Рима император Филипп Аравитянин, сын египетского царька из города Трахонитида, устроил великое празднество, которое началось на 11 день перед майскими календами третьего года от Великой Олимпиады. Только в Колизее в те дни были убиты 32 слона, 60 львов, 40 диких лошадей и десятки других животных: зебр, тигров, жирафов, гиппопотамов. Две тысячи гладиаторов состязались на той арене, и ровно тысяча сложила на ней свои головы: по одной на каждый год существования Города".

В эти же дни в благословенной Кампании, в бывшей Партенопее, уже почти триста лет носившей имя Неаполис, на свет появился весьма тщедушный, хотя и невероятно симпатичный, младенец, которого нарекли Дамианосом.

Для его родителей, винных дел мастера Николаоса и его жены Харитины это был третий ребёнок, что для них, небогатых потомков греческих колонистов, было большой обузой.

Если бы это была девочка, уже вторая в семье, они имели полное право выбросить её в воды Неаполитанского залива с самой высокой скалы.

Но новорождённый оказался мальчиком, и даже со своим скукоженным лицом он был настолько красив, что убить эту маленькую копию Аполлона не поднялась бы рука самого жестокого легионера или варвара, не говоря уже о его родителях, а греки всегда преклонялись пред красотой!

Старший брат Деметриос сразу невзлюбил Дамианоса, с самого его дня рождения.

Наверняка он просто ревновал: отныне почти всё внимание родителей переключилось со старшего сына на младшего.

Сам Деметриос родился вполне упитанным, ровно в положенный ребёнку срок в девять месяцев, а Дамианос огласил весь этот мир своим первым криком на восемь недель раньше нормы.

Впрочем, этот недоносок быстро набрал недостающий вес, и уже к семи годам ничем не отличался от своих сверстников, разве что какой-то особенной красотой.

.* * * * *

Империя в это время переживала один из величайших кризисов в своей многовековой истории.

На одной из её окраин, Мёзии, военачальник по имени Пакациан поднял мятеж.

Он был весьма посредственным полководцем, очень скупо делился трофеями с подчинёнными, и вскоре солдаты, провозгласившие его императором, сами же его и убили.

Они это сделали ещё до того, как лучший друг и ближайший помощник Филиппа по имени Деций Траян, направившийся туда с карательной экспедицией через Альпы, достиг их территории.

За долгие годы службы тамошние легионеры уже поднаторели в многочисленных стычках с готами, они умели и хорошо защищаться от противника, и коварно нападать на него.

А Деция Траяна, уроженца этих мест, они встретили как своего нового предводителя.

Он колебался совсем недолго, и вскоре сам стал предателем и узурпатором.

Воодушевлённый такой неожиданной поддержкой, Деций вскоре решил вернуться в Рим вместе с тремя легионами, но уже в новом качестве: императора.

Законный правитель Рима Филипп узнал о предательстве бывшего друга слишком поздно.

Наскоро собрав необученное войско, он двинулся навстречу теперь уже смертельному врагу, и они вскоре встретились возле Вероны, где Филипп Аравитянин был убит, а его сына и соправителя, Филиппа Младшего, зарезали уже в самом Риме.

Деций торжественно вошёл в Великий Город, где кучка сенаторов, лишь номинально обладавших властью, тут же провозгласила его законным "владыкой мира".

У этого скопища изнеженных толстосумов подтверждение "status quo" уже вошло в привычку, лишь бы новый правитель не трогал их самих, и все их богатства!

.* * * * *

Филипп Аравитянин довольно благожелательно относился к сторонникам новой развивающейся религии: христианам, хотя ни он сам, ни его ближайшие родственники к ней не принадлежали.

Деций же, напротив, считал это мирное и пока немногочисленное течение виновником всех несчастий, обрушившихся тогда на Рим.

Под страхом смерти он заставлял всех "назореев" громко произносить отречение от их Единого Бога.

Некоторые храбрецы стояли до конца, и принимали самые жестокие муки от проклятых язычников как "Благость Господнюю", хотя иногда можно было просто вылепить из теста фигурку коровы, вывалять её в мёде и кинуть в ритуальный костёр.

А многие поступили проще: они "нашли подходы" к чиновникам, назначенным Децием для надзора за "очищением Рима", и за вполне умеренную плату покупали справки, что "Фиокл из Вифинии принёс жертву Аполлону в его храме на пятый день после майских календ, в первый год правления великого цезаря Деция".

Но ни многочисленные жертвоприношения Великим Богам, ни жестокие притеснения христиан не помогли, и государство в очередной раз стояло на грани распада: параллельно с Римской Империей уже существовали Гальская и Иллирийская, и Пальмирское Царство.

Сам Деций Траян тоже встретил смерть не в своей постели: всего через два года после убийства своего предшественника он возглавил поход к берегам Дуная против восставшего там вождя готов Книвы и примкнувшего к ним брата Филиппа, наместника Мёзии Гая Юлия Приска.

В болотистых придунайских лесах легионеры не могли построить свои непобедимые на открытом пространстве когорты.

Деций Траян был жестоко разгромлен и убит, и в той битве лучники готов поразили и его сына и соправителя Герения Этруска.

Их тела не только не были доставлены в Рим для почётного захоронения.

Их даже не удалось похоронить на чужой территории, как простых солдат.

Они так и остались гнить в болотах, на поживу мезийским стервятникам и змеям.

.* * * * *

В дополнение ко всем бедам, в империю пришла чума.

Чем больше и кучнее было поселение, тем сильнее оно страдало от этой болезни, и в некоторых городах вымирало до четверти их обитателей.

Совершенно здоровый человек мог вдруг упасть навзничь из-за того, что у него помутнело в глазах, и его охватила лихорадка.

В паховой области или под мышками у таких обычно появлялись красные или коричневые пятна.

Промучавшись так несколько дней, больной испускал дух, а болезнь перекидывалась уже на других: на тех, кто с ним контактировал.

Чума не щадила ни рабов, ни сенаторов, а случаи выздоровления бывали не более чем у пяти человек из ста.

Никто не знал причин возникновения этой болезни и методов её лечения, и смерть продолжала собирать всё новые, и новые урожаи.

И в самом Риме, и во многих провинциях, тут же появились люди, продававшие всевозможные травы, порошки или амулеты, которые якобы предохраняли от этой напасти.

Отчаявшиеся жители Империи отдавали им последние деньги за спасение себя и своих родственников.

Иногда они состояли из перетёртой ромашки, одуванчика и других обыкновенных трав, что хотя бы не вредило больному, но некоторые микстуры содержали козий или куриный навоз, высушенные грибы и другие подобные субстанции.

Особенно дорого ценились моча и пот гладиаторов.

Но эти средства мало помогали, и все "лекари", обогатившись за короткое время, спешно бежали в другие города, где их ещё не знали.

Они жутко боялись, что чума заразит их самих.

.* * * * *

Все эти события отразились на жизни неаполитанцев гораздо в меньшей степени, чем жителей столицы: их город эпидемия почти не тронула.

У этого феномена было несколько причин.

В Неаполисе не было принято раздавать направо и налево бесплатное питание: его можно было только купить или заработать, поэтому любители дармовщины направлялись исключительно в Рим.